любить, потому что я хочу быть с Богом!» Это был детский подход, может быть,

детская реакция, но вместе это говорит о том, что мне мешало в людях,

которые вокруг меня были, видеть людей и переживать их как братьев, как сестер,

как людей, которые нуждаются, может быть, во мне, которые могут быть страшными,

а вместе с этим— которых я могу не бояться. В чем же было дело? В том,

что средоточие было на моей личности.

И мне кажется, что часто мы не можем встретить друг друга (я сейчас говорю

не о Боге, а о человеке), потому что так заняты собой, что не видим другого. Мы

находимся с человеком, он с нами говорит, и мы не слышим того, что он говорит.

Не только потому, что думаем свои думы, а потому, что, пока он говорит свое, мы

думаем: что я могу на это ему возразить, как я могу отозваться, как могу ответить

ему? И в результате мы не слышим его слов, а только ищем ответ на слова,

которые мы пропустили мимо ушей.

Но относится ли это каким-то образом к Богу? Конечно же, потому что мы к

Нему приходим большей частью со своими заботами, со своими тревогами, со своими

проблемами. Мы не приходим в первую очередь к Богу, а приносим Ему самих

себя. Может быть, то, что я говорю, кажется несколько странным, но мы

приходим к Богу со своими проблемами, со своими задачами, со своими мечтами,

желаниями, страхами, а к Нему ли мы подходим? Часто, когда мы молимся Богу или

о Нем думаем, Он бывает для нас только источником возможной радости, возможного

спасения. Но хотим ли мы Его встретить, Каким бы Он ни был? Как Судью, как

Спасителя, Кем бы Он ни был? Хочу ли я Его встретить во что бы то ни стало? И в

результате этого между нами и Им стоит преграда, и эта преграда— я сам:

мои заботы, мои страхи, мои мечты. Он для меня является только источником

спасения или страхом наказания. Можем ли мы после этого думать о живой, настоящей

встрече между Богом и нами? Потому что встретить можно только того, для кого ты

весь открыт и кого ты хочешь увидеть и познать, какой он есть, какой бы он ни

был. Это очень важно.