Конечно, слово «любовь» мы употребляем на тысячу ладов и большей частью

неуместно. Мы произносим: «Я люблю клубнику со сливками»— так же легко,

как говорим: «Я люблю тебя»— Богу или той, которую мы избрали. Однако во

всех этих случаях значение слова «люблю» совершенно различно. Оставим пока

клубнику со сливками, оставим и Бога: подумаем о человеческих отношениях. Как

часто, когда мы говорим «Я тебя люблю», «я»— огромно, «тебя»—

совсем маленькое, а в «люблю» нет ничего динамичного. Можно было бы, вопреки

грамматике, сказать, что это простой союз или, вернее, крючок, который

позволяет огромному «я» подцепить и держать в плену то малюсенькое «тебя»,

которое имеет несчастье «быть любимым». Как часто в семьях, в человеческих

отношениях, в порыве честности или при вспышке досады мы бываем готовы сказать:

«Люби меня поменьше! Дай мне свободу, дай мне покой, дай мне быть самим собой,

я хочу дышать, я— пленник твоей любви». Начиная с этого малого, убогого

уровня мы можем расти, мы можем через все углубляющиеся, утончающиеся,

расцветающие отношения постепенно обнаруживать: «тебя» тоже имеет личность, у

него есть лицо, взгляд, душа, чувства, в этом «ты» есть вся человеческая тайна,

где обитает Бог. Тогда «я» начинает умаляться, а «ты» расти— между ними

устанавливается своего рода равенство, равновесие, подлинные отношения: слово

«любить» вместо того, чтобы означать простое обладание, выражает живое

отношение, обмен, где и даешь, и получаешь. И если это отношение углубляется,

если наш опыт любви становится тоньше и возвышеннее, тогда постепенно

совершается чудо: тот, кто сначала думал только о себе самом и об обладании

другим, все больше забывает о себе. Он забывает о себе до такой степени, что в

конечном итоге даже не может вспомнить о своем собственном существовании,

потому что существует только любимый. Это мы находим в отношении Бога к нам,

Христа по отношению к нам. Христос стал рабом среди рабов, мертвецом среди

мертвецов, осужденным среди осужденных, Он Себя забыл до конца, Он отдал Свою

жизнь, истощил Свое величие и великолепие, лишь бы мы— мы-то!— смогли