ему угодить, но сердцем его не любит, безразличен к нему, его связывает с

работодателем только выгода, он надеется, что за честный труд ему будет

награда. Это страх наемника. Но не таков страх, к которому мы призваны

Евангелием, и какого от нас ожидает Господь, и какой должен бы связывать нас

друг с другом. Последний род страха, о котором говорит авва Дорофей, это страх ранить

того, кто нас так любит, кого мы посильно сами любим. Это страх оказаться

недостойным любви, страх, который рождается от видения себя самого и видения

любящего. И когда апостол Павел говорит: жена да боится своего мужа (а

параллель именно— Церковь и Христос), речь идет не о том, чтобы мы

боялись рабски, боялись наемнически, единственный страх в нас должен

быть— страх оказаться недостойными той дивной любви, которую нам подарил

Господь.

Но это соотношение между Церковью и Христом. Что же бывает между двумя

людьми, между мужем и женой, женой и мужем? Постольку поскольку есть в человеке

любовь, которая есть Божественная сила соединения, мы должны быть готовы отдать

себя другому не как жертва, не неохотно, а дать все возможное, чтобы принести

радость и счастье другому. Это то, что сделал Христос воплощением, жизнью,

учением, и смертью, и Воскресением Своим.

Но тут вступает то условие, о котором я сказал раньше. Любовь в таком

контексте является ликованием, радостью, является дивом, а вместе с этим и подвигом,

потому что, как бы глубоко мы ни умели, ни оказались способными любить другого

человека, в нас есть то или другое, что затемняет эту любовь: себялюбие в той

или другой форме, непонимание другого человека и так далее. И тут любовь

делается подвигом: ставя перед собой идеал той любви, о которой говорит апостол

Павел в отношении Церкви и Христа, мы боремся постоянно против всего, что

делает нас неспособными так любить, так благоговеть перед другим, видеть

в нем неизреченную богоданную красоту, изумляться перед ним и этой красоте,

Божественной красоте в человеке, служить благоговением, целомудрием, лаской.