пор, как мы отлично знаем, атом был раздроблен, но это не значит, что Кюри не

был ученым или что у него не было видения науки.

Но говоря о богословском языке, мы должны помнить, что в каждую эпоху

богословы употребляют язык своего времени и поэтому он никогда не бывает

окончательный. Так же как писания Ветхого и Нового Завета по выражениям—

я говорю не о содержании, а о словах, которые употребляются,— не могут

являться окончательными. Мне когда-то говорил отец Георгий Флоровский именно

то, что я сейчас повторил: что в каждую эпоху знание о Боге выражалось на языке

своего времени, потому что это был единственный способ передать это знание.

Если теперь передавать знание о Боге языком первого столетия, то многие люди не

поймут, о чем идет речь, нам приходится говорить нашим языком, но этот язык

должен выражать те же истины. И тут встает, конечно, вопрос о нашем внутреннем

опыте, о нашей приобщенности истине.

А истина— это Сам Бог. Вы помните слова Христа: Я есмь путь и

истина и жизнь (Ин14:6). Он есть сама Истина, не то, как мы ее

изображаем, не словесное ее изображение, а Истина как опыт приобщенности к

Живому Богу, к тому, что Он есть, к той Жизни, которую Он дает, к тому Свету,

которым Он является. По слову апостола Павла, мы привиты к древу, как маленькая

веточка прививается к живоносному дереву и в нее вливается жизнь этого дерева

(Рим11:17). Это единственный путь, которым мы можем передать истину. Но

спорить об истине можно только на поверхности. Можно говорить о словах, можно

говорить о превратных представлениях, но мы не можем говорить об истине как

таковой. Наше умственное представление о Боге— это малое, жалкое

представление. Если хотите, это икона, да, но икона никогда не является самим

существом Бога. Она словно витраж, окно, где изображены святые или Спаситель.

Мы смотрим на них и видим образ, но только потому, что через стекла светится

свет Божий, и в конечном итоге свет открывает нам краски, а не краски открывают

нам свет.