работе, в семье, везде, где бы мы ни были, наше присутствие было светом

преображения. Не сознательно, может быть, потому что кто из нас может сказать:

«Вот, я войду в общество людей, чуждых Богу, и принесу свет туда». Нет, можно

войти в это общество с такой открытостью, с такой любовью, чтобы что-нибудь

случилось, если не со всем обществом, то с теми людьми, которые уже готовы к

преображению.

Вы знаете из истории, сколько в Церкви было раздоров богословских и

житейских. Мне вспоминается, как кто-то говорил при Владимире Николаевиче

Лосском о том, что Церковь непогрешима, и он отозвался: «Нет, Церковь, если

говорить о людях, которые ее составляют, постоянно погрешает, даже против

истинного, совершенного знания о Боге, которое— наша задача, но Церковь

непобедима». Церковь состоит из людей, которые углубляются в истину, которые

ищут все более совершенную форму выражения ее, хотя по пути могут сбиться,

ошибиться. Отец Георгий Флоровский мне сказал как-то: «Нет ни одного отца Церкви,

кроме святого Григория Богослова, у кого нельзя найти чего-нибудь, может быть,

не идеально православного. Григорий Богослов этого не допустил, потому что был

слишком осторожен в своих писаниях». Но со временем частичная неправда или

несовершенное выражение истины изглаживается соборным опытом, то есть опытом

общения с Живым Богом. Порой этот опыт— удел очень немногих людей. Был

момент в средневековье, когда Православная Церковь заключила унию с Римом. Один

только епископ296 во всей

Православной Церкви отказался подписать акт унии, потому что это предполагало

принятие целого ряда догматических, вероучительных положений, которые были

неправославны. И когда ему было поставлено это на вид, когда ему братия

сказали: «Ты понимаешь, что остался в одиночестве?»— он ответил: «Да, но

я— православие». И он оказался прав, потому что в течение самого

короткого времени причины, по которым православные участники Флорентийского

собора согласились на унию, переменились, и православие вернулось и к истине, и