мы достигли такой совершенной, всецелой любви, что она охватывает всех, что нет

ни одного человека, кого мы не полюбили полностью, до предела, что во всех

случаях наша любовь достигла своей полноты. Так вот, можно заранее сказать (об

этом пишет и святой Иоанн Златоуст), что мы всегда должники в любви, в

милосердии. Так что нечего задаваться вопросом: совершил ли я? Мы можем заранее

ответить: нет! Или вопросом: что мне остается совершить? Можно сразу

ответить: все! Тем не менее приходит момент, когда Бог в Своей

премудрости, по Своей воле, вступает и пожинает нас. Достаточно знать, что наше

дело— постоянно возрастать к полноте любви, учиться любить всем умом,

всей чуткостью— творчески, как только мы способны,— любить

деятельно, любить не только тех, к кому наше сердце обращено естественно, но и

других, любить не «вообще» людей, а каждого лично, потому что каждый—

единствен и заслуживает, чтобы его любили лично. Это мы можем помнить,

вот— наша роль, наше призвание. А Бог заберет нас, когда Сам определит.

Вы говорите, что Христос Сам пожелал умереть нашей смертью. Если так,

откуда Его молитва: «Мимонеси эту чашу»?

Христос— совершенный человек и совершенный Бог. Его воля находится в

гармонии, в единстве с волей Отца, но тем не менее в Своем человечестве Он ощущает

мучительную тоску и ужас смерти, как любой из нас. Я бы сказал больше: Христос,

бессмертный и в Своем человечестве,— единственный, Кто мог ощутить всю

чудовищность, ужас, невозможность смерти. Христос, бессмертный в Своем единстве

с Отцом, соглашается стать смертным и предает Себя смерти по солидарности с

нами. Он, измерив до глубин ужас смерти, как человек, в Своем подлинном

совершенном человечестве обращается к Отцу и умоляет: Мимонеси от Мене чашу,

затем добавляет: Да будет воля Твоя (Мф26:39—44). В этом

принятии Божественной воли человечество Христа проявляет свое совершенство,

свою совершенную гармонию с Живым Богом.

Не можете ли сказать несколько слов о самоубийстве? Как можно переносить,