с Отцом, соглашается стать смертным и предает Себя смерти по солидарности с

нами. Он, измерив до глубин ужас смерти, как человек, в Своем подлинном

совершенном человечестве обращается к Отцу и умоляет: Мимонеси от Мене чашу,

затем добавляет: Да будет воля Твоя (Мф26:39—44). В этом

принятии Божественной воли человечество Христа проявляет свое совершенство,

свою совершенную гармонию с Живым Богом.

Не можете ли сказать несколько слов о самоубийстве? Как можно переносить,

вернее, любить жизнь? Разве смерть— не самое желанное, что может

произойти?

Христианское отношение к самоубийству, радикальное отвержение самоубийства

как попытки вырваться из жизни, которую мы находим невыносимо тяжелой,

основывается, думаю, на чувстве, что покончить с собой означает отрицать

возможность иного будущего, отвергать надежду. И я не говорю о какой-то далекой

надежде, а о конкретной надежде в настоящем. Самоубийство означает также

отвержение глубокой веры, то есть полного доверия к Богу. С одной стороны, мы

проявляем недоверие к Богу, мы бросаем Ему в лицо, что наши страдания,

обстоятельства нашей жизни, толкающие нас на самоубийство,— акт безумия с

Его стороны и что это безумие мы беремся исправить собственными силами. С

другой стороны, мы утверждаем, что нет надежды, нет будущего, что от Бога ждать

нечего. Мне кажется, духовная проблема самоубийства в этом. Конечно, в ситуации

отчаяния, толкающей нас покончить с собой, смерть представляется нам самым

желанным и простым решением.

Но это близорукость. Разумеется, если вечной жизни не существует, смерть

может показаться самым простым и самым быстрым решением, хотя самоубийца редко

думает о тех, кого покидает и кому придется столкнуться с ужасом этой

насильственной, вольно избранной смерти, которая осуждает их. Я видел

сколько-то самоубийств: всякий раз целый круг людей рассматривает это

самоубийство как свое осуждение: они проглядели трагедию, не сумели с ней