что она отняла у нас близких, родителей. Но в других отношениях она нам не

чужда, и вот тогда-то и нужно думать о смерти, потому что тогда мы можем

рассматривать ее самые различные аспекты. Я уже много распространялся на эту

тему, но сказал гораздо меньше, чем надо бы. Страх смерти охватывает нас в

первую очередь изнутри. Страх поддерживается обществом— не потому, что

оно хочет, чтобы мы боялись смерти, а именно из-за нашего нелепого к ней

подхода. Долгое время смерть окружали всякой жутью. Не знаю, существует ли это

еще, но вспомните «похороны по первому разряду»— черные драпировки и тому

подобное, и все это здесь, во Франции. Смерть окружали мрачной

атрибутикой— и не только общество в целом, но и Церковь. В этом смысле

ответственность лежит и на религии. Смерти надо вернуть ее значение рождения в

вечную жизнь. В Православной Церкви похороны совершаются не в черных, а в

цветных облачениях, потому что в действительности тут— радость. Мы стоим

на отпевании с возжженными свечами, служба подобна воскресной утрени. Нам

следует вернуться к такому отношению. Разумеется, в измельчавшем обществе, где

окружающие гроб видят в нем только разрушение, это невозможно. Мне кажется,

однако, что обусловленность лишь развивается на основе уже наличествующего

страха. Мне некогда распространяться о подоплеке этого страха, но она

совершенно основоположна: смерти не должно быть, и все живое реагирует на

смерть одним: «Нет!»

Почему у Серафима Саровского в келье был гроб? Откуда такая как будто

нездоровая черта у человека, который так сиял светом? Как смерть может стать

другом, сестрой, почему она должна стать близкой?

Я не думаю, что здесь— «нездоровое отношение». Святой Серафим

Саровский смотрел в лицо смерти в надежде воскресения. Это—

напоминание, что, засыпая, мы вступаем в опыт смерти. По сути, у нас огромный

опыт смерти. Ведь подумайте: мы засыпаем каждый вечер и погружаемся в полную

бессознательность, из которой воскресаем утром. Это нас не пугает. То же самое