проводить целые дни не только в этой молитве для начинающих, уже сплетшейся с

жизнью, но еще не имеющей силы ее преобразить, но и в молитве гораздо более

осознанной, более глубокой, о которой мы еще поговорим.

Все это приводит нас к проблеме, которую трудно разрешить начинающим: о роли

усилия, месте подвига, трудничества в молитвенной встрече. Легко молиться в

восторге, легко молиться в тоске, гораздо труднее молиться в обычные, тусклые

дни, когда к этому нет ни внешнего, ни внутреннего побуждения. Тогда надо уметь

принуждать себя к молитве. Почему? Потому что наша молитвенная жизнь должна

быть выражением не только наших непосредственных чувств, но и наших постоянных,

прочных, неотъемлемых убеждений. Это относится ко всем нашим душевным

состояниям. Бывают моменты, когда, обессилев от усталости, мы неспособны

ощущать глубоко привязанность к самым любимым нами людям; если бы нас о ней

спросили, мы могли бы с уверенностью ответить, что она есть, но слишком далеко

ушла в глубины, мы ее не ощущаем, а усталость— вот она, одолевает.

Чувство есть, но порой жизненный напор, сила, способность отозваться как будто

погасли. Нашей жизнью движет только воля. А воля в сочетании с ясными

убеждениями, к которым мы относимся ответственно, с порывом, свободным от

страсти,— главный двигатель жизни. Если усилие основано только на

общественных условностях, оно мертвит, а не животворит душу. Усилие, впрочем,

состоит не только из жесткости, оно не безжалостно, оно может сочетаться с

большим пониманием себя и других, с большим милосердием. Что касается молитвы,

усилие возникает, когда живому чувству недостает интенсивности и яркости, чтобы

собрать все душевные силы. Тогда мы должны стать перед Богом актом чистой веры;

мы знаем, что Он есть, и знаем, кто Он. Мы идем поклониться Ему с благоговейным

страхом, без которого невозможно приблизиться к святости. Собранным, постоянным

усилием надо вкладывать в эту встречу все внимание, всю глубину, каких она

заслуживает, и прежде всего надо принуждать себя к этой встрече, потому что

цель всякой встречи с Богом— не столько непосредственная радость этой