Как грех ни велик, милость Твоя все же больше,

ибо Ты благ.

Нужно молиться: в этот час торжествует всесильный Враг313.

Тогда надо направить острие нашей молитвы не к Богу, Которого мы не умеем

встретить, не к пустому бездонному небу, не к огромности пространства, от

которой мы теряемся и исполняемся отчаяния, а на самих себя. Каждое слово

молитвы следует обратить к собственной дремлющей, унылой, подавленной, как

будто мертвой душе. Надо поступить со своей душой, как мать поступает с

упрямящимся ребенком: она сажает его на колени и рассказывает ему сказку;

сначала ребенок слушает невнимательно, но постепенно начинает вслушиваться со

все большим вниманием. Так бывает и с нами: мы должны произносить каждое слово,

пытаясь охватить его умом, не углубляясь мыслью в его смысл, не делая его

предметом размышления, а в его простом значении, в его семантической четкости.

Произнести слово, приникнуть к нему умом, направить его на собственное сердце, повторить,

если надо, фразу или часть ее раз, и два, и три, пытаясь соединить ее с тем,

что еще живо в нас, чтобы разжечь пламя, тлеющее под пеплом. Надо попытаться не

напрягать свою волю, а, напротив, дать ей расслабиться, успокоиться. Потому что

покой— также один из элементов подвига: способность расслабиться и стать

гибким, отдаться не пассивно, а доверчиво и слушать всем умом, отзываться без

напряжения теми силами, что еще живы в нашем сердце, на слова, ставшие

привычными: эти глубокие слова в свое время родились среди пустыни в сердцах

подвижников молитвы, которые жили в Боге. Если мы в простоте, без напряжения,

не прилагая новой усталости к той, что уже давит нас, не добавляя нового усилия

к тому, что нас уже гнетет, будем слушать эти слова, повторять их, стараться до

конца насытиться ими, найти в них смысл, вкус, то часто после какого-то (может

быть, и продолжительного) времени эти слова вернут жизнь сначала нашему сердцу,

потом и воле, вернут нам способность подняться и действовать той высшей активностью,

какой является молитва.