Metropolitan Anthony of Sourozh. Transaction

же— тот внутренний покой, который греческие Отцы называют исихией316. В созерцании главное— безмолвие,

покрывающая все трепетная, чуткая тишина, которую нельзя определить ни как

пассивность, ни как активность. Это спокойная бдительность. И мы должны

научиться путем душевно-телесного подвига помогать нашей молитве достичь той

совершенной формы, какой является внутреннее молчание.

Поиск безмолвия проходит одновременно в плане человеческом и в плане

божественном. С одной стороны, его надо искать, с другой— оно дается.

Человеческий поиск этого постоянного внутрьпребывания, «хождения перед лицом

Божиим» замечательно описан у средневекового автора, Брата Лаврентия317. На гораздо более скромном уровне я

могу привести пример пожилой женщины, которая годами молилась, и никогда не

могла ощутить присутствие Божие,— и обнаружила его в молчании. Вскоре

после моего рукоположения я был послан служить на Рождество в старческом доме.

Ко мне подошла очень старая женщина и сказала, что уже годами твердит Иисусову

молитву, но никогда не ощутила присутствия Божия. По своей неопытности я нашел

простое решение ее проблемы. «Где же Богу вставить слово,— сказал я

ей,— если вы все время говорите? Дайте Ему эту возможность—

помолчите!» —«Но как это сделать?» И я ей дал совет, который с тех пор не

раз повторял, потому что тогда он пригодился. Я посоветовал ей после завтрака

прибрать комнату, навести в ней уют, сесть так, чтобы видеть ее целиком, с

окном и видом на сад, с иконами и лампадкой. «Когда так устроитесь,—

сказал я,— отдохните четверть часа в присутствии Божием, но только не

молитесь. Будьте так спокойны, как только можете, а поскольку вы, вероятно, не

умеете сидеть без дела, возьмите вязание и вяжите перед лицом Божиим, потом

расскажете мне, что произойдет». Через несколько дней она пришла, счастливая:

она ощутила, что Бог тут. Я с любопытством спросил ее, что же произошло. Она

объяснила, что поступила точно так, как я ей посоветовал: устроилась удобно и

огляделась молча, спокойно, зная, что она вправе ничего не делать и не

молиться, и впервые за многие годы заметила, что комната ее тихая, уютная,