Metropolitan Anthony of Sourozh. Transaction

она— тайна встречи, присутствия и приобщенности. Она далеко превосходит

человеческое общество, обращенное к Богу, послушное Ему, собранное вокруг Него,

она— живое тело, одновременно Божественное и человеческое. У нее есть

эмпирический аспект— мы, есть и вечный аспект— Бог, Бог в нас и мы

в Нем. С одной стороны, по определению святого Ефрема Сирина, Церковь— не

собрание праведных, а толпа кающихся грешников; она в тоске взывает к Богу, она

сама нуждается в спасении. С другой стороны, она не только in via, в пути,—

она уже достигла и цели: Бог здесь, она нашла покой в Нем. Ее богочеловеческая

природа сложна, такова же и ее человеческая сторона. Она открывается как в

грешнике, который нуждается в спасении, так и в воплощенном Слове, истинном

Боге и истинном человеке. Только Он являет подлинную меру человечества как

места присутствия Святого Духа, Того Духа, Который созидает из нас тело

Христово, всецелого Христа (по смелому слову одного из отцов Церкви, мы

когда-то станем Им, единородным сыном в Единородном Сыне), Духа Божия,

научающего нас обращаться к Отцу Слова как к своему Отцу.

Церковь— таинственный организм, где действием Духа мы становимся тем,

что есть Христос. Он пожелал стать тем, что есть мы, и наша жизнь сокрыта со

Христом в Боге (Кол3:3). Существенное отличие Церкви от мира—

ее эсхатологическое измерение. Она принадлежит уже будущему веку, и поэтому Дух

Божий пронизывает всю жизнь Церкви. Поэтому к Нему мы обращаем нашу молитву при

совершении Евхаристии. Царство Божие, Царство будущего века уже здесь, и в нем

все уже завершено. Бог уже все во всем (1Кор15:28), Хлеб и

Вино уже содержат Божество. Церковь знает все— и предметы, людей—

не только в их всегда трагичном временном становлении, но и в их последнем

завершении и полноте, и поэтому она может возносить благодарение за все изнутри

этого трагического и часто жестокого мира. Благодарить за все можно, только

если мы умеем видеть все в завершенности, иначе наше благодарение—

признак бесчувственности, которой нам не может простить ни мир, ни Бог. Мы