обращаться с молитвами к усопшим родителям или друзьям, в этом нет кощунства.

Молитвы, которые мы обращаем к Пресвятой Богородице, носят особую печать.

Среди земнородных Она ближе всех ко Христу, и не потому, что Она дала Ему тело

Воплощения, но потому, что Она действительно Его Мать, Она связана с Ним не

только физически, но и метафизически, духовно. В наших молитвах к Ней всегда

есть глубоко трогательный момент. Наши грехи были причиной смерти Христа на

Кресте— и Ее, Мать нашего Господа, мы призываем на помощь. Всякая

молитва, обращенная к Ней, может быть переведена в такие слова: Мать, я убил

Твоего Сына, но если Ты простишь— никто меня не осудит. Вот что

подразумевает наша вера, наша любовь к Той, Которая отдала Своего Сына на

распятие без единого слова, без жеста, полной отдачей, в полной приобщенности

намерению и воле Божией.

Еще несколько слов о литургической молитве. Эта молитва, постоянно

совершаемая в Церкви, в сердцевине видимого мира, не только мира людей, но мира

предметов, некоторым представляется лишенной непосредственности. Она кажется

слишком четко определенной, заключенной в жесткие формы. Она действительно

такова, потому что ее цель— не только выразить общее, общинное

человеческое чувство, но и воспитать. Она также должна быть откровением

красоты— не только красоты уже существующей, но выражением того, чем мир

мог бы стать, чем он призван быть в Боге: всеобщей гармонией, равновесием всего

в Боге. Можно было бы без труда показать на множестве мелких деталей, как

православное богослужение раскрывает все библейское откровение— в

молитве, в жестах, в иконе, в движении. Это очень важный элемент богослужения.

Оно— школа духовной жизни, оно— некая точка, встреча с Богом и с

миром в Боге. В нем есть подлинная непосредственность, которая, однако,

превосходит эмпирическое чувство каждого из его участников. Это священное

чувство, которого уже достигла община. Сама община больше нас и в Боге

превосходит самое себя, это священная встреча, в сердцевине которой главное: