полном смысле этого слова. А затем идут прошения, которые, как мне кажется, к

этом сыновству ведут или которые могут служить путеводной звездой к тому, чтобы

вырасти в это сыновство. И вот я попробую вам сказать нечто об этих двух

частях.

Первое, что меня поражает, что меня удивляет в себе, удивляет и в других:

когда мы говорим: Отче наш, мы всегда думаем, что это молитва, которая

нас всех, верующих, православных или прихожан одного храма, или членов одной

семьи, выражает вместе, и я до сих пор не встречал никого, кто бы ощутил, что,

когда Христос нам сказал: Отче наш, Он говорил о том, что это Отец

Его— и наш, этим как бы предваряя момент, когда позже, в течение

евангельской истории, Он Своих учеников назвал братьями Своими. Это

замечательная вещь, это потрясающая вещь, потому что, если бы речь шла о том,

что мы признаем отцовство Божие для нас, это было бы уже так много, но когда мы

думаем, что это отцовство включает Единородного Сына Божия, что отцовство в

этом призывании ставит нас и Его в одно и то же положение по отношению к Богу

Отцу, это нечто, как мне кажется, такое потрясающее, такое глубокое…

Отцовство имеет особенные свойства. Отец— это тот, кто является

источником нашей жизни. Отец— это тот, кто эту жизнь в нас воспитывает,

но воспитывает строгим требованием безграничной любви, кто ни на какие

компромиссы не готов идти и требует от нас, чтобы мы были тем, к чему мы

призваны, кто не удовлетворяется ничем в нас, что ниже нашего достоинства. К

примеру, возьмите притчу о блудном сыне (Лк15:11—32). Вы помните, как

блудный сын, опомнившись, идет обратно к отчему дому. И по дороге он повторяет

для себя— не то что заучивает наизусть, но в его душе плачет молитва: Я

согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим, прими

меня как одного из твоих наемников… Это плач души, это не повторение того, что

он скажет отцу,— он это чувствует все время и идет к отцу, несмотря на

свою недостойную жизнь. Хоть он недостоин, но он знает, что отец остался отцом,