серьезно, то— справедливо или нет— вкрадывается мысль: значит, я

над собой не имею власти, я не могу помешать болезни мною овладеть, значит, я

не смогу, если она мною овладеет до конца, избежать смерти… Это первый вопрос,

который, может быть, не так ярко формулируется, но что-то такое проникает в

сознание человека.

То есть он не только нуждается тогда в пастыре, но и особенно открыт?

Он особо открыт, если пастырь сумеет ему помочь эти переживания высказать.

Если пастырь к нему подойдет и будет говорить: «Вот, вы сейчас заболели, вы

должны понять, что за болезнью, может быть, смерть идет…»— то, конечно,

человек замыкается. У меня был опыт в этом отношении.

Во время войны в нашей части был католический священник, который считал, что

всякий раненый солдат или офицер может умереть в любую минуту, и единственная

его, как пастыря, задача— раненого отысповедовать и причастить: раз он

причащен, пусть умирает себе спокойно… Он приходил к каждому раненому,

становился у ног постели и долго на него смотрел. Через некоторое время этот

несчастный начинал ерзать, тревожиться: «А в чем дело, почему вы на меня так

смотрите?» —«Ты же ранен, ты смотрел свою температуру?» —«Да».

—«Плохая она». —«Доктора говорят, что это естественно».

—«Доктора всегда так говорят, чтобы успокоить больного. Ты же знаешь, что

можно и от небольшой раны умереть, если она загноится». И так он продолжал

разговор, пока не загонял несчастного раненого в угол, исповедовал,

причащал— и уходил, говоря мне (тогда— врачу): теперь ваше дело, я

все свое сделал… Конечно, если священник будет так подходить к несчастному

больному, то он его только напугает, тот закроется. И слишком часто, когда

священник навещает больного, это рассматривают как предостережение: быть может,

смерть у порога.

Но если священник имеет опыт болезни, либо потому что сам болел, либо потому

что сумел видеть тех людей, которые болеют вокруг него (видеть— не