вопросы незатейливые, но такие, чтобы раненый успел за то время, пока я им

занимаюсь, вылить свой страх, вылить свой ужас. И когда я потом посетил палату,

во-первых, я всех раненых узнавал в лицо и, во-вторых, обнаружил, что шок у них

прошел, потому что за наш короткий разговор они успели вылить свои чувства.

Все, что ты говоришь, указывает на другой темп жизни. У постели больного

надо действовать мудрее, чем обычно: говорить спокойнее, поступать осторожно и

смиренно…

Я совершенно уверен в этом. Инициатива в каком-то отношении должна идти от

больного, а не от тебя. Ты должен быть настолько углубленно-молчалив и открыт,

чтобы больной мог в любую минуту с тобой заговорить. Важнее всего, больше всего

помогает (и научиться этому трудно) способность сесть и пребыть тут, в

полном покое. Это подразумевает две вещи. С одной стороны, это надо делать так,

чтобы тот, о ком вы заботитесь, сознавал, что вы пришли на неограниченное

время, вы не спешите, вы совершенно присутствуете. Ведь вы прекрасно

знаете, как выглядит посещение, если человек присаживается и по его лицу явно,

что у него десять минут времени, и он ждет, чтобы они прошли и он мог бы

сказать: «Ну, мне пора!» Так часто мы озираемся вокруг, смотрим по сторонам, и

тот человек, которого мы будто бы пришли навестить, чувствует, что на самом

деле мы вовсе не с ним. Физически— да, мы тут, но мысли наши разбегаются,

мы думаем о предыдущем или о следующем пациенте или о чем-то, что мы должны

были или собирались сделать. Если вы кого-то посещаете, пусть ему будет

совершенно ясно, что все время, каким вы располагаете— пусть пять

минут,— принадлежит ему совершенно безраздельно, что в эти пять или

сколько-то минут ваши мысли не будут заняты ничем другим, что нет на свете

человека более значительного для вас, чем тот, с кем вы находитесь.

И кроме того, умейте молчать. Пусть болтовня отступит, даст место

глубокому, собранному, полному подлинной человеческой заботливости молчанию.

Молчанию научиться нелегко. Сядьте, возьмите больного за руку и скажите