не сказали о таинствах. Это, наверное, удивит того священнослужителя, который

привык быть «требоисполнителем».

Я думаю, что одна из задач священника— сделать больного восприимчивым

к таинству. Таинство не является магическим способом исцелить или очистить

человека. Конечно, в таинстве есть объективная сила, объективная реальность, но

человек может ее получить и схоронить. Отец Георгий Флоровский мне как-то

сказал, что, когда мы крестим ребенка, мы словно вкладываем зернышко в глубины

той почвы, которую он представляет. Но если зернышко не будет взращено, оно

может так лежать до конца жизни. И больной не обязательно открыт. Я больше

скажу: часто больной замыкается, потому что боится (знаешь, существует

множество нелепых предрассудков), что, если ты ему предложишь причаститься, это

значит, что ты в нем видишь умирающего.

Кажется, митрополит Платон Левшин написал, что не лишение таинств, а

презрение к таинствам отнимает у человека благодать. С другой стороны,

помнится, святой Иустин Философ говорит, что достаточно было бы причаститься

один раз в жизни, потому что, как говорит апостол Павел, дары Божии неотъемлемы

(Рим11:29). Но нам приходится возвращаться к таинствам, потому что мы

теряем в своих глубинах то, что там лежит, словно клад. И если нет возможности

получить таинство, приобщиться к тем или другим таинствам, то мы можем, как

Феофан Затворник говорит, в себя углубиться и приобщиться тому, что нам уже дано,

что в нас уже лежит, как драгоценный плод.

Поэтому не надо «пугать» человека: «Вот, я тебя причащу, потому что—

кто знает,— может быть, ты сегодня ночью умрешь» (ведь это так

воспринимается больным человеком), а надо его успокоить и постепенно довести до

его сознания, как было бы замечательно для него, чтобы все его духовные силы

собрались воедино вокруг таинства причащения, причем не безусловно, а как результат

очищения совести.

Мне сейчас вспомнилась одна женщина, которую я напутствовал сорок лет тому