Можно сказать: «Я так жалею о том, как я с тобой говорил на этих днях». Или:

«Я так жалею, что когда-то мы друг друга не поняли, и это нас разъединило».

Мало ли что можно сказать— я даю только жалкие примеры. И так постепенно

можно очистить в себе и в другом человеке всю область потемок, или

несовершенства в любви, или его страха. Страха: «А вдруг меня в конечном итоге

недолюбят, и мне придется умирать одному, именно в сознании, что я один, они со

мной не идут в вечность». Об этом можно говорить с очень простыми людьми. Может

быть, разными языками, но на их языке, потому что язык любви, привязанности,

света, тьмы понятен каждому человеку. И так можно постепенно готовить

окружающих к тому, что смерть— не последнее слово: если вы сумеете любить

до конца, то ваша любовь не умрет.

И еще можно говорить о том, что будет дальше. Меня очень поражает на

похоронах или на панихидах (я всегда об этом говорю перед службой или во время

нее): вот, мы собрались здесь. Что нас привело стоять вместе у этого гроба или

у панихидного столика?— Любовь. Любовь, которая не умерла со смертью

любимого человека…

Разлука с человеком всегда более приемлема, когда к ней ведет длинная

болезнь или старость. Но когда умирает молодой человек или младенец— как

тогда можно поддержать родителей, как помочь пережить первоначальный шок?

Я думаю, как во всех случаях болезни или смерти, первым делом— утешать

состраданием и не стараться убедить людей, будто «все это хорошо»,— все

это очень болезненно, и очень трагично, и очень мучительно,— и с ними

этот путь проходить. Человеку нужно, чтобы ты с ним был в его горе, на дне

этого горя, и не убеждал его, что горя нет или что он неправ, горюя. И надо

дать время благодати и внутреннему опыту человека что-то сделать. Не надо

утешать человека пустыми словами. Я помню, как к одной нашей прихожанке, у

которой умер ребенок, пришел молодой священник и сказал: «Я так понимаю ваше

горе!» Она, человек правдивый и резкий, обернулась к нему и сказала: «Не лгите!