странные звуки в умывальнике. Подошел и видит: в умывальнике осталась вода, и в

ней барахтается бесенок. Он взял крест и положил на умывальник так, чтобы

бесенок оказался под крестом. Бесенок пригнулся, только голова из воды торчит,

и говорит: «Отними, отними этот страшный крест, мне страшно от него!» Святой

отвечает: «Я отниму только при одном условии: что ты мне сейчас споешь ту

песнь, которую ты пел, когда был светлым ангелом». —«Не могу,—

говорит тот,— забыл!» —«Ну хорошо,— говорит святой,— я

тогда тебя перекрещу». —«Нет, нет, не крести меня, я попробую!» И вот

бесенок начал пробовать. Голос у него, конечно, был уже не ангельский, слов он

уже точно не помнил, но со страху он начал вспоминать, сначала кряхтел, потом

постепенно слова возвращались, потом голос начал как-то мягчеть, и в какой-то

момент он вдруг всей грудью запел песнь, которую пел, когда был светлым

ангелом, и вылетел из этого умывальника светящимся ангелом. Я не хочу сказать,

что это исторический факт. Но я хочу сказать, что, когда это ребенку

расскажешь, это до его сознания что-то доводит— хотя бы то, что этот

чертенок, когда сделал попытку петь ангельскую песнь, через нее начал светлеть,

и оживать, и меняться.

И масса есть таких рассказов. Я могу рассказывать без конца из житий святых,

потому что я на них как бы воспитывался. И эти рассказы не тем меня интересуют,

будто это история. Например, когда говорят: «Вы себе представляете: этот святой

на расстоянии одиннадцати верст видел через стены своей кельи!»— меня это

не волнует. Если он мог вообще видеть через стены своей кельи, двадцать верст

или сто верст никакого значения не имеют. Есть рассказ из жизни французского

писателя Вольтера. Какая-то благочестивая женщина хотела обратить его к вере и

говорила: «Как же вы можете не верить в святого Дионисия Парижского? Его

обезглавили в одном конце Парижа, и он, взяв свою голову, прошел через весь

Париж и остановился на другом конце». И Вольтер ей ответил: «Знаете, в таких

случаях только первый шаг труден».