и увещания, любя их особенно за их дружбу ко мне.

Увидев их, по имени позвала я одну из них. Они же

взглянули, и лицо их покрылось стыдом по причине

наказания, которому подверглись, и еще более мучились стыдом и поникли головой.

Я же со слезами спрашивала их: «Что сделано ими

тайного, что утаилось от многих, и в какие худые дела

впали они, за которые получили здесь наказание?»

Они же сказали: «Когда наказания обвиняют нас

и показывают деяния наши, зачем спрашивать нас?

Зачем же, впрочем, и скрывать нам? Ибо девство погубили мы растлением, на убийства же решались по

причине зачатия, воздержание и пост в виду других

исполняли, втайне же делали противоположное, ибо

славы только человеческой желали, а на угрожающее

здесь не обращали никакого внимания. Но вот все, сделанное там тайно, обличили здешние бедствия.

Вот за тамошнее прельщение достойное принимаем

наказание. Вот за тамошнее славолюбие соответственный здесь принимаем стыд. За всяческие же дела наши праведному подверглись мы суду и никакой ни от

кого из тамошних друзей не удостаиваемся помощи.

Но если есть у тебя теперь какая сила и дерзновение, ради твоей доброй жизни, помоги нам в обдержащих

нас страшных мучениях. Покажи любовь к нам и хотя

немного помилования испроси нам у мучащих нас».

Я же отвечала им: «К чему же привели увещания

и советы брата моего? Его мольбы, его великое попечение и постоянные молитвы? Ужели все это не было

достаточно для того, чтобы не быть вам, сестры, отведенными сюда? Так всякий совет, и забота, и молитвы, 106 - 107

бывающие о ком-либо, бывают тщетны и бесполезны, если он сам себя не сделает послушным им».

Они же устыдились, сначала молчали, потом стали

опять говорить: «Не время теперь обличения и укорения, а утешения и помощи, ибо обдержат нас беды.

Помилование доставь и помощь. Если что можешь, помоги нам, умилостивившись над нами».

Я же сказала: «Если могу сделать что доброе, сделаю».