А день обещал быть славным! Под стать яркому солнечному утру было и настроение Киреева. Вчера Михаил был весь зациклен на своей боли, на мыслях о том, дойдет ли он до Спас-Чекряка или нет, а сейчас просто шел. Шел и видел изумрудную чистоту первой зелени, лазурную глубину небес. Выпив воды из святого источника, Киреев бодро шагал полевой дорогой. Скорее, ее можно было назвать широкой тропой. Вот уже минул час, как он оставил за спиной дом Ивана Павловича. Дорога шла мимо небольших веселых рощиц, вдоль бескрайних полей. Приходя в очередную деревню, Михаил спрашивал, как дойти до следующей. Труднее стало, когда он вошел в так называемую "ничейную зону", так Киреев будет позже называть местность на границе двух или трех областей. Орловские деревни закончились, тульские еще не начались. Наивный, он думал, что в поле невозможно заблудиться. Вот по узкой ленте дороги Михаил поднимается на возвышенность. Вид, открывающийся отсюда, - словно бальзам для его сентиментального сердца, долгие годы томившегося в городском плену. Позади еще видны крыши домов - это Голиково, маленькая деревушка, где какой-то старик объяснил, как ему идти дальше. Слева - полоса леса. Сначала узкая, она, уходя на север, становится все шире - это все, что осталось от огромного леса, некогда раскинувшегося здесь. Где-то впереди должен быть поселок Выгоновский - последний на территории Орловщины. Но где он? Впереди - бескрайнее поле. И - три дорожки, уходящие в разные стороны. По какой пойти? Как в древней были: налево пойдешь - коня потеряешь... Прямо пойдешь - счастье найдешь... Позже придет к Кирееву дорожная мудрость, позже он, не стесняясь, в минуты раздумий, выбора будет просить помощи у Бога, Богородицы, Николая Угодника, но это придет не сразу. А пока Михаил выбрал самую широкую и торную дорогу, уверенно пошел по ней, но когда дорога резко стала сворачивать налево, понял, что ее проложили те, кто засевал это поле. Пришлось возвращаться назад, но Киреев особо не огорчился. Он ведь никуда не спешил. Пригодилось Михаилу и то, что его память хранила огромное количество стихов. Он очень любил стихи, но раньше читать их вслух стеснялся. Единственный раз за многие годы - той девушке, Софье, которая приходила к нему домой. Здесь, в поле, Киреев был совершенно один, если не считать жаворонка, где-то в вышине певшего свою радостную оду жизни. Киреев шел и читал стихи. Когда сил было много - на ум приходили бодрые, жизнерадостные строчки. Наступала усталость, спадал темп - и стихи, соответственно, читались другие. Когда же становилось еще тяжелее, помогала какая- нибудь мелодия, приходившая в тот момент на ум. Разумеется, когда сил не оставалось - тогда Кирееву было не до песен и не до стихов. Но все это войдет в систему позже. Позже он узнает: случаются в жизни такие ситуации, когда не то что идти, петь или декламировать стихи не хочется - нет сил даже лечь и умереть - и тогда остается только надеяться на чудо... Повторяю, обо всем этом Киреев узнает позже, а пока он возвратился на возвышенность и пошел по другой дорожке. Более узкой, но оказавшейся верной. Еще час - и уже Выгоновский остался в прошлом. Михаил шел и удивлялся: всего две ночи провел он вне Москвы, всего лишь второй день идет по России, а скольких хороших людей уже встретил, сколько имен, фамилий, названий деревень в его записной книжке. И не поймешь, чего пока в этой дороге больше - радости или грусти. Расставаясь с людьми, он прощался с ними навсегда. А эти села и деревушки! Вчера он зашел в одну из них, она называлась Дьячье. Долго шел мимо бывших крестьянских усадеб, разрушенных хозяйственных построек. Сразу было видно, что некогда в Дьячьем жило сотни людей. Киреев долго сидел у церкви, точнее, у церковных развалин. Неслышно подошел человек. Назвался Сергеем. Оказалось, что в селе остался всего лишь один жилой дом, в нем Сергей жил с матерью. Сергею на вид было около сорока. Он оказался словоохотливым, рассказал и о том, какая красивая церковь раньше была в их селе, и о том, что не женат. Уехал бы в город, да мать бросать не хочется, а она хочет умереть здесь. Неожиданно в голову Киреева пришла мысль, которая поразила его.

- Послушайте, Сергей, - сказал он мужчине, - а ведь может сложиться так, что вы станете последним жителем Дьячьего. Представляете, сколько веков стояло ваше село, сколько людей, живших здесь, лежит вот на этом погосте. И вот вы - последний в этой цепочке. Сергей, до этого оживленно болтавший с незнакомцем, задумался. Потом сказал:

- Правда. Даже не по себе как-то стало. Получается, меня не станет - и конец Дьячьему? Они молчали. В проросшей на битых кирпичах траве беззаботно стрекотали кузнечики, да во дворе дома Сергея голосил петух. Все остальное - тишина. И показалось Кирееву, что сидит он на поминках. Но похоронили не человека, нет, а что-то очень большое-большое, чему даже названия не подберешь.

Но Дьячье тоже уже осталось в прошлом. Сейчас Михаил думал о том, как дойти до речки Бобрик. Дорога вошла в лес, становясь все уже и уже, превращаясь в едва заметную тропу. Чтобы в сердце не вошла тревога - ведь если в поле он умудрился заплутать, что же можно ждать от леса, - Киреев стал вслух читать стихи, пришедшие на память. Не смейтесь, но это были стихи из детской книги "Хоббит" английского писателя и ученого Толкиена, которую Киреев очень любил.

Дорога вдаль и вдаль ведет,

Через вершины серых скал -

К норе, где солнце не сверкнет,

К ручью, что моря не видал.

По снегу зимних холодов

И по цветам июньских дней,

По шелку травяных ковров

И по суровости камней.

Дорога вдаль и вдаль ведет,

Под солнцем или под луной,