Курс патрологии. Раздел Первый

Введение

Патрология как Наука

Термин "патрология" (т.е. "учение об отцах Церкви") был впервые употреблен протестантским ученым Й. Герхардом (J. Gerhard; ум. 1637), написавшим сочинение под названием "Патрология, или произведение о жизни и трудах учителей древнехристианской Церкви," которое увидело свет после его смерти в 1653. Уже в этом названии намечаются характерные черты зародившейся науки, являющейся одновременно и наукой церковно-исторической, и наукой богословской. Ее предметом становится изучение жизни, творений и богословия отцов и учителей Церкви, которое, естественно, предполагает понимание культурно-исторического и церковно-исторического контекста, определявшего во многом житие и миросозерцание того или иного святого отца и церковного писателя. Поэтому патрология находится в неразрывной связи с рядом исторических и богословских дисциплин, прежде всего, с историей Церкви.

Также в XVII в. появляется термин "патристика" - практически одновременно и у католических, и у протестантских писателей, подразделявших всю богословскую науку ("теологию") на "библейскую," "патриотическую," "схоластическую," "символическую" и "спекулятивную." Хотя оба указанных термина долгое время (вплоть до наших дней) часто употреблялись в качестве взаимозаменяемых, их всё же следует дифференцировать. Различие двух понятий весьма ясно сформулировал замечательный русский патролог Н.И. Сагарда: патристика, будучи по преимуществу наукой богословской, "собирает рассеянные в творениях отцов Церкви доказательства для догмы, морали, церковного строя и церковной дисциплины и стремится изложить их по их внутренней связи. Поэтому ее можно определить, как систематическое изложение заимствованных из отеческих творений доказательств, которые служат для исторического обоснования христианских истин. Она не даеёт образа жизни и литературной деятельности богословских писателей, опуская биографию и библиографию, группирует догматическое содержание их творений по основным точкам зрения, излагает в связи и таким образом создает систему традиционного религиозного учения. Следовательно, в "патристике" индивидуальные особенности того или другого церковного писателя лишаются обычной ценности, иногда получая характер даже случайного отклонения от нормы, причем вся сила сосредотачивается на принципиальном тожестве нравственного и догматического учения с библейско-христианскими первоосновами. От этой науки существенным образом отличается "патрология," заключающая не только биографический и библиографический отдел, но и экзегетический, в котором излагается содержание отдельных произведений того или другого писателя и цельный образ его учения, с оттенением именно его индивидуальных особенностей, характерно отличающих данного писателя и определяющих его место в истории богословской мысли, и эта сторона признается существенной составной частью науки, которую она не может передать "истории догматов," так как в последней историческая сторона представляется не так подробно и обстоятельно, и совершенно в другой форме, чем в патрологии.

В патрологии история христианских догматов представляется хронологически, в связи с самою жизнью древней Церкви и в том самом порядке, в каком христианские догматы раскрывались в действительности. С другой стороны, в патрологии каждый христианский догмат рассматривается в связи со всей системой вероучения тех церковных писателей, у которых раскрывается этот догмат; между тем как "история догматов" оставляет эту связь в стороне и берет из учения известного отца только то, что он говорит о том или другом догмате в отдельности." В этом определении Н.И. Сагарды область патрологической науки весьма четко отграничивается и от сферы "патристики," и от "истории догматов" - дисциплины, распространенной преимущественно в среде протестантов.

Следует еще отметить, что слово "патрология" нельзя понимать в узком смысле слова, т.е. как науку, занимающуюся исключительно изучением творений одних отцов Церкви. В поле ее зрения попадают жизнь, творческая деятельность и богословие всех церковных писателей, т.е. тех писателей, которые принадлежали к Церкви и сознательно выражали церковное вероучение. Поэтому понятие "патрология" является практически тождественным выражению" древнецерковная письменность" (или более широкому - "церковная литература"). Сам предмет данной науки, таким образом, необходимо предполагает богословскую оценку памятников данной письменности, что существенным образом отличает православную (и, в значительной мере, католическую) патрологию от жанра "истории христианской литературы," в котором обычно подвизаются протестантские (а, отчасти, и светские) ученые. Для последних абсолютно чужда церковная точка зрения на свой предмет, а поэтому они включают в "историю христианской литературы," наряду с сочинениями церковных писателей, и произведения еретиков, не провидя между ними никакого различия. Тем самым, грани определения "христианский" совершенно размываются и оно принимает очень и очень аморфный вид. Безусловно, отстраняясь от такого нецерковного подхода к христианской письменности, нельзя впадать и в противоположную крайность, т.е. в "грех сугубой дистинкции," ибо не всегда и во всем можно провести "церковность" до ее самой малейшей черты; иногда данную границу приходится как "намечать пунктиром." Это объясняется тем, что, во-первых, один и тот же христианский писатель в различные периоды своей жизни то был членом Церкви, то впадал в ересь или "схизму" (классический пример тому - Тертуллиан): во-вторых, некоторые взгляды одного и того же христианского писателя весьма точно отражали точку зрения соборного веросознания Церкви, другие же - не вполне согласовывались с ней, или даже вступали в явное противоречие с соборным церковным разумом; в-третьих, само это соборное веросознание, будучи самотождественньм по сущности, находилось (и находится) в процессе самораскрытия, предполагающем изменение форм церковного сознания; наконец, в-четвертых, ереси и еретические сочинения всегда вызывали реакцию церковных писателей, а поэтому часто служили как бы "фоном" их деятельности и миросозерцания - без учета же подобного "фона" немыслимо и адекватное понимание жизни и учения отцов и учителей Церкви.

В целом можно сказать, что "с точки зрения патриотической среди писателей христианских различаются три группы: писатели христианские - христиане, но не принадлежавшие к Церкви Православной и не её учение излагавшие в своих произведениях; писатели церковные - члены Церкви Православной, писавшие об ее учении, жизни, деятельности и т.д., произведения которых не получили в Церкви значения точного изложения церковного и св. отцы Церкви - те из церковных писателей, произведения которых признаны самою Церковью наиболее точным выражением хранимого ею учения." Первая группа как раз и представляет тот "фон" (о котором только что шла речь) для православной патрологической науки, оставаясь на периферии ее изысканий; вторая и третья группы являются непосредственным предметом ее изучения. Как история церковной письменности, православная патрология исходит из того принципа, что эта "письменность резко отличается от светской своим религиозным, богословским характером, своим церковным содержанием - в ней самое существенное не форма, а содержание; а поскольку и различать произведения христианской письменности следовательно, с точки зрения ее богословской значимости." Этот подход православных ученых к патрологии коренным образом отличает данную науку от светской истории литературы. "Всеобщая история литературы или история литературы какой-либо нации отмечает прежде всего художественно-эстетическую сторону. Но эта точка зрения не применима к церковной литературе, потому что данная литература возникла не из литературно-эстетических, чисто художественных потребностей, а из практически-религиозных, церковных и богословских, ее история протекает параллельно или, скорее, органически связана с историей Церкви, в особенности с церковным вероучением и церковной наукой. Произведения церковной литературы - не художественные произведения и не стремятся быть такими; церковная литература - не изящная литература, а изображение жизни и страданий, веры и надежды древней Церкви. Авторы ее - не "писатели" и "литераторы," а церковные мужи и богословы; они, за редкими исключениями, заботятся не о форме, а о содержании. Эстетическое развитие церковного стиля, если оно действительно имело место, не обусловливало собою общего хода развития этой литературы. Правда, проповеди отцов Церкви имеют риторическую сторону (например, у Иоанна Златоуста), гимны - поэтическую, литургии - эстетическую сторону; некоторые отцы Церкви обнаруживали стремление к классическим формам выражения мыслей и чувств. Однако все это для хода развития церковной письменности имеет только случайное значение - интерес, какой имеют для нас эти произведения, существенным образом основывается на их особенном содержании."

Отцы и Учители Церкви, Церковные Писатели.

В раннехристианском словоупотреблении понятие "отец" обычно ассоциировалось с термином "учитель." Уже святой Апостол Павел намекает на это, говоря: "хотя у вас тысяча наставников, но не много отцов; я родил вас во Христе Иисусе благовествованием" (1 Кор. 4,15). Святой Ириней Лионский также говорит: "Ибо если кто научен кем-либо, то он называется сыном учителя, а этот отцом его." Наконец, и Климент Александрийский изрекает: "Слова суть порождения души. Поэтому мы называем тех, кто наставляет нас, отцами."

Подобная неразрывная связь двух понятий, доходящая почти до отождествления, прослеживается затем и в раннем монашестве, где слово "авва" подразумевало одновременно значения "духовного отца" и "учителя." Такое словоупотребление отчасти сохранилось и у нас, ибо мы говорим не просто об "отцах Церкви," но об "отцах и учителях Церкви." В то же время, указанные понятия обрели в современном православном словоупотреблении некоторые оттенки различия, на которых хотелось бы остановиться.

Среди всех церковных писателей отцы Церкви, занимают особое место. Об этом ясно говорит, например, преосвященный Филарет Черниговский: "Церковь Христова есть царство истины и святости, основанное Христом Господом и силою Св. Духа, действующего чрез избранных своих, всегда живое в членах своих...; а высокая честь быть избранными орудиями Духа Божия предоставлена отцам Церкви." Они являются продолжателями дела свв. Апостолов: "это те преемники духа апостольского, которые и могли по дарованиям богопросвещенного ума и хотели по благодатной чистоте души предлагать и предложили в писаниях чистую истину Христову, семя Божие, действующее во спасение."

Естественно возникает следующий вопрос: кого из христианских писателей следует относить к собственно "отцам Церкви"? Католические ученые и богословы выдвигают четыре основных критерия для определения понятия "отцы Церкви": 1) ортодоксальность учения, 2) святость жизни, 3) признание Церкви и 4) древность. Данные критерии, за исключением последнего, признаются и православными патрологами. При этом, правда, следует оговориться, что ни один из названных критериев нельзя рассматривать с узко-формальной точки зрения. Например, если брать первый критерий, то необходимо учитывать, что, хотя Богооткровенные истины христианства неизменны и даны нам в своей незыблемой полноте, восприятие и раскрытие их со стороны человека происходило во времени и постепенно. Человеческий ум в ходе истории как бы постепенно продвигался (и продвигается) к все большей полноте познания и понятийного выражения этих истин. Как пишет архимандрит Сильвестр: "Бог постепенно приучал людей к постижению Откровения, как приучают живущих во тьме к свету." А поэтому Церковь в ходе земной историк своей "извлекает известные истины из Откровения и поставляет их пред глазами верующих, возводя их на степень догмата, т.е. истины уже непререкаемой." Вследствие этого деятельность Церкви "представляет собою, можно сказать, своего рода внутреннюю, непрерывную диалектическую работу, клонящуюся, при желании оградить истины веры от всякого рода заблуждений, к более и более точному разъяснению и определению их для более прочного утверждения в сознании верующих." Данный процесс условно можно назвать процессом "догматизирования." Постепенность такой диалектической работы соборного разума Церкви заставляет пас быть осторожным в оценке взглядов того или иного отца и учителя Церкви, предостерегая против "анахронизма суждений." Например, если рассматривать триадологию доникейских отцов с точки зрения четко сформулированного учения о Святой Троице (нашедшего классическое выражение в известном "никео-цареградском символе"), то можно констатировать, что многие из этих отцов явно тяготели к субординационизму. Аналогичным образом в христологии св. Кирилла Александрийского встречаются некоторые неточные формулировки, которые можно трактовать, так сказать, в "монофизитском" ключе. Кроме того, критерий "ортодоксальности" нельзя применять узко формально и в том плане, что все сказанное тем или иным отцом является истиной в последней инстанции. Ибо "писания отцов - человеческие произведения и существенно отличаются от Священного Писания Ветхого и Нового Завета, которое богодухновенно, составлено под специальным воздействием Св. Духа и потому должно рассматриваться и почитаться, как Священное и Божественное Писание. За весьма редкими исключениями, никто не смешивал произведений отцов Церкви с боговдохновенными писаниями пророков и Апостолов, и такого смешения нельзя допускать без опасности запутаться в безвыходных противоречиях. Отсюда, при неизменном подчинении всегда живому, всегда непогрешимому авторитету Церкви, которая есть верная хранительница божественных обетовании и всеобщего и непрерывного Предания, вытекает для нас известная свобода в изучении отеческих творений и заключающегося в них учения; отсюда же, не умаляя значения отцов, мы получаем возможность и право внести необходимые различия в оценку их учения." Поэтому, согласно мнению одного из первых русских патрологов, следует проводить различие между "погрешностями" и "заблуждениями," ибо они "не одно и то же. Иное дело погрешать в таких истинах, которые, не будучи определены Церковью, могли быть изъясняемы так или иначе - и совсем другое дело упорствовать против ясного определения всей Церкви. Первого рода ошибки нередко можно встретить у св. отцов, но отнюдь не погрешности второго рода. Погрешностей св. мужей не должно одобрять и упорно держаться их, точно также, как и упрекать их за оные, помня ту истину, что и святой человек, как человек, мог иногда ошибаться."

Что касается второго критерия - святости жизни, то здесь следует остерегаться отождествления понятий "святость" и "безгрешность," ибо, как известно, только один Бог без греха. Поэтому нельзя забывать того, что отцы Церкви были людьми: в жизни их могли случаться падения, проступки и т.д., но своим подвигом покаяния, молитвы и доброделания они искупили их пред Господом и Церковь единодушно признает их святыми. С другой стороны, некоторые еретики, например, Несторий, по внешней стороне своей личной жизни приближались к идеалу святости, однако это не позволяет причислять их к лику святых, ибо формальное применение только одного критерия не допускается соборным разумом Церкви. Вследствие чего "святость должна быть запечатлена блаженной кончиной в общении с Церковью или даже мученичеством за Христа. Святость жизни св. отцов служит: