[71] Смысл истории, стр. 70.

[72] Фил. своб. духа. Ч. I, стр. 266.

[73] У Бердяева "природа", "натуральное" всегда расценивается очень низко, словно для него модель природы дана в механических процессах.

[74] Дух и реальность, стр. 10.

[75] Ibid., стр. 61

[76] Ibid., стр. 161.

[77] Это кладет роковую печать религиозного имманентизма на весь религиозный мир Бердяева. См. Фил. своб. духа, ч. I, стр. 145.

6. В сущности, тот же процесс самосковывания находим мы и в философии истории Бердяева, хотя именно историософские темы (в третий период его расцвета) особенно всегда занимали его. Уже его ранний марксизм был, прежде всего, историософской концепцией, полной, однако, уступок "научной санкции", о которой речь уже шла выше. Но, преодолев марксизм, перейдя к идее "религиозной общественности", Бердяев от прежнего историософского детерминизма переходит к учению оо "иррациональности действительности"[1]; историософские темы неизбежно получают новое освещение. "Действие истории зачато в недрах Абсолюта" и "настоящая основа истории есть свобода зла"[2]. Правда, в "Философии неравенства" Бердяев, исходя из иррациональности в истории, учил о "непостижимой тайне власти", о том, что "онтология власти исходит от Бога"[3], но это преходящий момент в размышлениях Бердяева на исторические темы: его всецело захватывает иное понимание истории. В начале ему представляется, что историческая действительность есть "откровение ноуменальной сферы"[4], и потому "человеческая судьба есть не только земная, но (одновременно. 5.3.) и небесная судьба, не только историческая, но и метафизическая[5]. Уже в это время Бердяев различает "время испорченное" (действительное) и "глубинное"[6], но они еще у него не оторваны одно от другого. Отрыв этот, однако, становится неизбежным при дальнейшем развитии Бердяева и здесь, прежде всего, влияет его романтическое отталкивание от действительности (отталкивание от "объективации", которая есть всегда "мещанство")[7], влияет его "противление мировой данности, противоположение свободы духа необходимости мира". История (действительная) характеризуется как "неудача духа" "в ней не образуется Царство Божие"[8]. Объективация уже отделяет (а не только создает различие) феномены от ноуменальной сферы (хотя остаются возможны "прорывы" ноуменов в феномены)[9], и теперь

731 ЧАСТЬ IV

уже Бердяев утверждает, что "во власти нет ничего ноуменального[10], ничего "священного". Благодаря, однако, указанным выше "прорывам" ноуменов в феномены "метаистория входит в историю", но в сущности это лишь разрушает историю: в устремлении к "концу объективного мира" и состоит метафизика эсхатологического процесса[11]. Мы уже знаем, что всякое творчество знаменует вхождение "конца" в действительность, знаменует разрушение объективного мира; поэтому "творческий процесс происходит как бы вне христианства и, во всяком случае, вне видимой Церкви[12].

Бердяев различает теперь три времени: 1) время космическое, 2) время историческое[13] и 3) "экзистенциальное" ("метаисторическое")[14].

Так как "Бога нет в объективации"[15], так как всякая объективация (= мир феноменов) подлежит разрушению через "прорывы" метаисторического начала в историю, то собственно весь смысл творческой активности сводится к "мессианской страсти"[16], к ускорению "конца"... так и в своей историософии Бердяев отходит от действительности, жаждет ее разрушения и этим создает для себя и здесь безысходный тупик. Творчество неизбежно ведет к объективации, хотя оно же назначено ее разрушить...

7. Обратимся к последнему аспекту в построениях Бердяева к его персоналистической метафизике. Ее корни лежат в раннем романтическом отчуждении Бердяева от действительности с ее прозой, с ее исторической скованностью, с ее неправдой и злобой. Мы уже знаем о раннем отвержении первичности "ты" у Бердяева (см. выше 4), но в раннюю эпоху Бердяев (явно под влиянием Козлова) готов был признать "иерархическое единство" одухотворенных монад, объединенных во вселенское единство Первичной Божественной Монадой... путем эманации (!) первично творящей множественность бытия"[17]. "Идее личности, тут же пишет Бердяев, должно принадлежать центральное место в новом религиозном сознании" хотя для Бердяева в эту (раннюю) эпоху еще дорога "религиозная общественность". Но рядом с этим стоит рецепция учения Шеллинга о "свободе на грани бытия" (что в сущности ведет к метафизическому плюрализму). "Все монады, пишет Бердяев в "Философии свободы"[18], сами избрали свою судьбу в мире, свободно определили себя к бытию в мире, подчиненном

732 XX ВЕК