791 ЧАСТЬ IV

совпадение построений его с общей устремленностью русских мыслителей к одной и той же теме.

Л. Толстой (ч. II, гл. X)[4] в своем оригинальном учении о "разумном сознании" впервые связывает загадку человеческого духа (в его "индивидуальных" движениях) с Абсолютом, т.е. связывает антропологическую тему с религиозной. Очень значительно и важно и все то, что развивал в своих построениях Козлов, несомненно находившийся под влиянием шеллингианских концепций у Эд. Гартмана[5], а также близкий к нему Аскольдов (ч. III, гл. VII).

Что касается русских мыслителей из среды деятелей в Духовных академиях, то, минуя Голубинского (наличность "софиологических" идей у которого спорна и, во всяком случае, остается неисследованной) и В.Д. Кудрявцева, который, как мы видели, приближается иногда к софиологическим построениям, мы находим у архиеп. Никанора целый ряд идей софиологического порядка (особенно существенно здесь его учение о "мировом разуме", о том, что Бог "сопребывает в твари" и т.д. см. т. II, ч. III, гл. III). Общая софиологическая "установка" отмечает и творчество арх. Федора Бухарева (т. I, ч. II, гл. VII).

У Влад. Соловьева все это уже сливается в единую концепцию, в генезисе которой, как уже было отмечено нами (т. II, ч. III, гл. 1 - 11), имели значение преимущественно не только Шеллинг, но и Каббала и такие мистики, как Пордедж, Беме. Но особенно важно, что идея "всеединства" была связана у Соловьева с ее софиологической интерпретацией, с мариологическими идеями, с русской иконографией. Благодаря Соловьеву софиологическая тема входит в теснейшую и по существу и в терминологии связь с идеей "всеединства", и здесь Соловьев доныне еще имеет могущественнейшее влияние на русскую мысль. О Лосском, о братьях С. и Е. Трубецких шла уже речь у нас, но особенно своеобразно и интересно это все отразилось в творчестве Карсавина, Франка, о. Флоренского, о. Булгакова.

"Софиологическая" тема впервые с огромной силой была выражена стоиками, разработана Плотином, но на Западе она была по существу искажена в томизме. Для русской же философии, развивающейся в установках, присущих православию, софиологическая тема есть поэтому тема решающая.... Обратимся теперь к изучению названных выше мыслителей.

2. Лев Платонович Карсавин (род. в 1882 г.) был, если не ошибаюсь, учеником замечательного русского историка И.М. Гревса

792 XX ВЕК

(проф. Петербургского университета)[6]. Карсавин был специалистом по западноевропейской истории, занимался преимущественно вопросами религиозной истории Запада. Однако Карсавина рано потянуло к философии и богословию; он жадно впитывал в себя и здесь то и сказалось со всей силой влияние Вл. Соловьева, особенно его "Чтений о Богочеловечестве" построения западных и русских богословов и философов. В 1922 году вышла в свет в Петербурге его книга "Noctes Petropolitanae"[7], написанная не без влияния (впрочем, больше в форме изложения) книги о. П. Флоренского "Столп и утверждение истины". В этой книге выступают с достаточной ясностью все идеи Карсавина. Будучи выслан, вместе с другими философами, в 1922 г. из России, он после краткого пребывания в Берлине (где принимал участие в Рел.-Филос. академии, созданной Бердяевым) занял кафедру истории в университете в Ковно. Дальнейшая судьба его остается неизвестной, он ведь находится по ту сторону "железной завесы".

В Берлине в 1923 г. вышел большой труд Карсавина "Философия истории", позже в издании YMCA-PRESS (Париж) появилась небольшая книга по патрологии ("Учения Св. Отцов"); наконец, в 1925 г. появилась книга "О началах" (подражание заглавию главного труда Оригена). После этого Карсавин, всецело примкнувший к так наз. евразийцам, выпустил в свет несколько небольших этюдов[8], выпустил также книгу, посвященную Дж. Бруно[9]. Насколько мне известно, Карсавин ничего больше по философии не писал.

Обращаясь к изучению философских построений Карсавина, скажем прежде всего о том, что, кроме влияния Соловьева, у него, несомненно, сказалось влияние старых славянофилов. Будучи историком религиозной жизни Зап. Европы, Карсавин не только не увлекся этой богатой историей, но, наоборот, подобно славянофилам, сильнее оттолкнулся от Запада. Единственно кто привлек к себе симпатии Карсавина (сужу, конечно, лишь по его книгам), это Дж. Бруно, которому Карсавин посвятил большую работу, и, конечно, стоящий за Дж. Бруно Николай Кузанский.[10] Но вне этого Карсавин в своих суждениях о Западе пристрастен и суров[11], недаром он в последние десять лет творчества примкнул к евразий-

793 ЧАСТЬ IV

цам. А в одном месте[12] Карсавин высказывает такую мысль: "История (т.е. наука истории. 5.3.) должна быть православной". Чтобы понять это претенциозное утверждение, нужно, конечно, иметь в виду, что для Карсавина "осмысление развития человечества возможно только как метафизика истории, степенью близости к которой определяется ценность всякой исторической работы". Мы еще будем иметь случай вернуться к этому столь же методологическому, сколь и гносеологическому принципу Карсавина здесь же только отмечаем эту сращенностъ для Карсавина всякого "осмысления" данных опыта и метафизики из чего и вытекает у него своеобразная конфессионалъностъ в науке[13]. "Чистое" познание Карсавина вообще представляется "отвлеченным": "отъединенное от прочих качествований знание необходимо умалено в качестве знания", - пишет он[14]. "Инобытное" (т.е. то, что вне человека. В.З.), пишет в другом месте Карсавин[15], постигается нами в непременной связи с нашим самосознанием и Богосознанием"[16]. Для него[17] "вера основа знания, наличная в каждом акте его, наличная и в признании чего-либо истинным". "Когда наука (философия) пытается обойтись без веры и найти свои основания, читаем мы в другом месте[18], она обнаруживает в глубине своей религиозную веру", ибо "основа нашего бытия, нашей жизнедеятельности и нашего знания дана в вере, как всецелом причастии к Истине; только верою можно окончательно обосновать знание". Этим определяется у Карсавина и отношение науки и философии к богословию. "Хочет или не хочет того наука, но она, особенно же на вершине своей в качестве философии, исходит из некоторых основоначал, которые, притязая на абсолютную значимость, являются высказываниями оо Абсолютном", т.е. становятся на путь веры (как всецелого причастия к Истине). Без обоснования в вере философия обрекает себя на то, чтобы быть "знанием гипотетическим"; поэтому, "желая оставаться философским (научным), философское знание обязано сказать: "философия должна быть служанкой богословия"[19]. "Служанкой, - поясняет тут же Карсавин, но не рабой", "Богословие, пишет дальше Карсавин[20], стихия

794 XX ВЕК