11. Обратимся теперь к метафизике Сковороды. Здесь он также защищает дуализм, но призрак пантеизма получает здесь более определенный характер. "Весь мир, пишет Сковорода, состоит из двух натур: одна видимая тварь, другая невидимая Бог; Бог всю тварь проницает и содержит". И в другом месте читаем: "Бог есть бытие всему: в дереве. Он есть истинное дерево, в траве трава... в теле нашем перстном есть новое тело... Он есть во всем...".[30] Бог есть "основание и вечный план нашей плоти"[31], есть "две натуры во всем божественная и телесная"[32], поэтому "ничто погибнуть не может, но все является вечным в своем начале и пребывает невредимо"[33]. Как все это напоминает Мейстера Экгардта! И как это вплотную уже приближается к пантеизму (в форме столь частой у мистиков). В одном месте Сковорода прямо отождествляет понятия природы и Бога[34], и здесь мысль Сковороды чрезвычайно приближается к виталистической космологии стоиков[35].

Несмотря на ряд мест, дающих достаточно оснований для понимания метафизики Сковороды в терминах пантеизма, все же было бы большой ошибкой стать на эту позицию. Сковорода гораздо по

75 ЧАСТЬ I

существу ближе к окказионализму[36] (типа Мальбранша). Бог есть источник всякой силы в бытии, Он есть "тайная пружина всему"[37]. Если это принять во внимание, то тогда получает надлежащий смысл несомненный у Сковороды момент акосмизма, низкая оценка эмпирической реальности, которая является лишь "тенью" истинного бытия. Тем настойчивее у Сковороды проводится мысль о присутствии и действии Бога в мире. Это не спиритуализм, ибо и телесное бытие, вся видимая природа не есть призрак, но эмпирическая реальность вся "держится" и движется Богом. "Бог есть вечная глава и тайный закон в тварях". Он есть "древо жизни", а все остальное "тень"[38].

В одном из последних диалогов Сковорода выражает свой метафизический дуализм в платоновских терминах и даже склоняется к мысли о вечности материи[39], что ведет его к устранению идеи творения. Это было связано с новым учением Сковороды о внутреннем единстве добра и зла, мы ниже обратимся к анализу этого учения и тогда вернемся к оценке метафизики Сковороды в этой части.

Чижевский и Эрн оба настойчиво выдвигают, как характерную особенность метафизики Сковороды, символизм. Однако надо отличать символизм, как манеру мыслить, как образность в мышлении, от символизма в онтологическом смысле. У Сковороды есть и то и другое, но онтологический символизм (особенно в учении о Библии, как особом мире) все же не глубок у него, не связан с существом его метафизики.

12. Нам остается коснуться этики Сковороды.

В мировоззрении Сковороды, в его жизни вопросы морали занимают столь значительное место, что, как мы видели, его иногда склонны считать по преимуществу моралистом. Если это и неверно, так как моральные размышления у Сковороды нисколько не ослабляли его философского творчества, то все же нельзя не чувствовать у Сковороды подлинный моральный пафос, постоянную моральную серьезность. Быть может, тот гносеологический дуализм, который, по нашему мнению, определил всю систему Сковороды, сам зависел от присущего Сковороде морального отталкивания от пустоты внешней жизни и влечения его к более глубокому и духовному типу жизни. Но для такого сведения творчества Сковороды к моральным корням данных нет, с другой стороны, никак нельзя отвергать того, что моральные воззрения Сковороды определялись его антропологией и метафизикой, а не обратно. Если моральный подход к проблемам мира мог психологически опреде-

76 НА ПОРОГЕ ФИЛОСОФИИ

лять творчество Сковороды, то разве лишь в начальной стадии творчества. Этика Сковороды не есть этика творчества, а есть этика покорности "тайным" законам нашего духа. Это, конечно, не квиетизм, но все же моральное воодушевление не столько движет человека вперед, сколько определяет борьбу с самим собой. В человеке живет тайное "руководство блаженный натуры", и "надо только не мешать премудрости, живущей в нас"[40]. Моральный путь человека, внутреннее его устроение должно дать торжество мистической силе, живущей в человеке, а эмпирические силы в человеке (воля в первую очередь) потому и мешают моральному возрастанию, что они постоянно запутывают человека. "Не вините мира невинен сей мертвец", восклицает Сковорода, корень греховности лежит в самом человеке и в сатане. Поэтому моральное возрастание и есть борьба нашего сердца, духовного начала в человеке с эмпирическими его движениями. "Воля, несытый ад! восклицает Сковорода, Асетебеяд, всем ты яд"[41]; "всяк, обоживший свою волю, враг есть Божией воле и не может войти в Царствие Божие"[42].

Есть в глубине каждого человека тайный закон его возрастания, надо поэтому, прежде всего, "найти самого себя". Все страдания и муки, через которые проходит человек, проистекают только из того, что человек живет противно тому, к чему он создан. "Какое мучение, говорит Сковорода, трудиться в несродном деле". Понятие "сродности" или следования своему призванию становится центральным в этике Сковороды: "Природа и срод-ность, говорит он, означают врожденное Божие благословение, тайный Его закон, всю тварь управляющий"[43]. Надо "прежде всего сыскать внутри себя искру истины Божией, а она, освятив нашу тьму, пошлет нас к священному Силоаму"[44], т.е. очистит нас.

Сковорода очень остро и четко чувствовал силы, прикрепляющие нас к эмпирическому миру и мешающие нам восходить к вечной правде. Однажды (под конец жизни) у него вырвались такие слова: "О, Отче мой! Трудно вырвать сердце из клейкой стихийности мира!"[45] Плен миру не есть, однако, только слабость нашей чувственности, прикрепляющей нас к миру, факт этот более сложный и глубокий. Он связан с реальностью зла в мире, которое опутывает человека со всех сторон. С тоской и мукой ощущал Сковорода это царство зла. "Да не пожжет меня бездна мирская", молится он[46]. Но чем дальше, тем более задумывался Сковорода над

77 ЧАСТЬ I

проблемой реальности зла. И если он сначала выдвигал мысль, что "для того нам внушается тьма, чтобы открылся свет"[47], то это учение о таинственной сопряженности добра со злом под конец переходит в учение о том, что острая непримиримость зла с добром есть факт, касающийся лишь эмпирической сферы, иначе говоря, что различие зла и добра за пределами эмпирии стирается. "Знаешь, пишет он, что есть змий, знай, что он же и Бог есть"[48]. Эта неожиданная формула, столь приближающаяся к одной из ветвей древнего гностицизма, развивается у Сковороды в целую теорию. "Змий только тогда вреден, когда по земле ползет", т.е. когда он остается в сфере эмпирии: "мы ползем по земле (т.е. погрязаем в мирской неправде), как младенцы, а за нами ползет змий". Но если мы "вознесем"его, "тогда явится спасительная сила его"[49].Преодоление зла дается таким образом через преодоление эмпирической его стороны: "Если будем все время видеть в змие одну злость и плоть, не перестанет он уязвлять нас". Не только в том смысл этого учения, что зло открывается нам как путь к добру, но и в некоем тожестве их. "Сии две половины, пишет тут же Сковорода[50], составляют едино; Господь сотворил смерть и жизнь, добро и зло, нищету и богатство и слепил их воедино". Иначе говоря, двойственность в мире эмпирическом не простирается дальше эмпирии, но чтобы в зле открылась "спасительная сила", для этого нужно выйти из-под власти эмпирии, т.е. духовно ее преодолеть. Это есть путь преображения (как и называется последняя глава в этом диалоге): "Старайся, говорит Сковорода, чтобы из твоей лживой земли блеснула правда Божия", чтобы в глубине эмпирии раскрылась вечная сторона ее, держась за нее, мы освободимся от лжи эмпирического бытия и тем станем на путь преображения... Таким образом зло есть несомненная реальность в пределах мира, и не зло является призрачным, но сам мир призрачен в своей нынешней данности. Этический дуализм преодолевается через преображение видимого в невидимое, тварного в божественное. Сковороде был присущ своего рода мистический оптимизм, обращенность к скрытому в мире свету, стремление к узрению этого света во тьме, к преображению жизни. "Не люблю я жизни, запечатленной смертью, - воскликнул однажды Сковорода и тут же добавил: она сама (т.е. жизнь эмпирическая) есть смерть"[51]. Сковороде не нужен, мучителен мир, если он не преображен, душа ищет этого преображения, которое даже в его предчувствии сообщает силу нашему духу. "Оставь весь сей физический гной (т.е. эмпирию, запечатленную смертью), взывает Сковоро-