"Ах! Франция! Нет в мире лучше края!"

И Чацкий с горечью восклицал:

Ах, если рождены мы все перенимать,

Хоть у китайцев бы нам несколько занять

Премудрого у них незнанья иноземцев! [6]

Русское правительственное настроение непосредственно после войны наглядно изображено у Лескова в "Сказке о тульском косом Левше" [7].

"Когда Император Александр Павлович окончил венский совет, то он захотел по Европе проездиться и в разных государствах чудес посмотреть. Объездил он все страны и везде чрез свою ласковость всегда имел самые междоусобные разговоры со всякими людьми, и все его чем-нибудь удивляли и на свою сторону преклонять хотели, но при нем был донской казак Платов, который этого склонения не любил и, скучая по своему хозяйству, все Государя домой манил. И чуть если Платов заметит, что Государь чем-нибудь иностранным очень интересуется, то все провожатые молчат, а Платов сейчас скажет: так и так, и у нас дома свое не хуже есть, - и чем-нибудь отведет".

В одном месте показали Государю с Платовым Мортимерово ружье. "Государь взглянул на пистолю и наглядеться не может [8]. Взахался ужасно.

- Ах, ах, ах! - говорит, - как это так... как это даже можно так тонко сделать! - И к Платову по-русски оборачивается и говорит: - Вот если бы у меня был хотя один такой мастер в России, так я бы этим весьма счастливый был и гордился, а того мастера сейчас же благородным бы сделал.

А Платов на эти слова в ту же минуту опустил правую руку в свои большие шаровары и тащит оттуда ружейную отвертку. Англичане говорят: это не отворяется, а он, внимания не обращая, ну замок ковырять. Повернул раз, повернул два - замок и вынулся. Платов показывает Государю собачку, а там, на самом сугибе, сделана русская надпись: "Иван Москвин во граде Туле".

Англичане удивляются и друг дружку поталкивают:

- Ох-де мы маху дали!

А Государь Платову грустно говорит:

- Зачем ты их очень сконфузил, мне их теперь очень жалко. Поедем.

Сели опять в карету и поехали, и Государь в этот день на бале был, а Платов еще больший бокал кислярки выдушил и спал крепким казачьим сном.

Было ему и радостно, что он англичан оконфузил, а тульского мастера на точку вида поставил, но было и досадно: зачем Государь под такой случай англичан сожалел!"

А в другом случае аглицким мастерам Государь сказал: "Вы есть первые мастера на всем свете, и мои люди супротив вас сделать ничего не могут".

И когда же такое унижение всего русского пред чужим европейским? Сразу же после "Венского Совета", сразу после того, как русская доблесть спасла всю Европу от Наполеона.

Но пусть бы русские люди восхищались в Западной Европе одними ружьями да пистолями. У них были там увлечения и несравненно более вредные для русской жизни, особенно для Церкви. Французский материализм себя скомпрометировал в глазах европейского общества. Как реакция против материализма в Европе, вошел в большую моду мистицизм, нередко болезненный. Сам Государь в Европе видался с главой мистиков Юнгом-Штиллингом, увлекался гернгутерами, беседовал с баронессой Криденер или, как ее некоторые называли, "бароншей Криденершей". Эта всеевропейская авантюристка после многих грехов "вознеслась выше пределов ума", занялась мистикой и начала уже пророчествовать. По окончании войны открылась в высшем русском обществе повальная болезнь мистицизмом. Понаехали в Петербург квакеры, разные проповедники, появились свои хлысты и скопцы. Кондратий Селиванов катался в Петербурге как сыр в масле. Северная столица в это время сделалась для хлыстов "Сионом градом, зеленым райским садом". Всех мистиков и сектантов встречали у нас тогда с распростертыми объятиями. Иным пророкам платили государственное жалованье, раденья "духовного союза" Татариновой происходили в Михайловском замке, в казенной квартире, пророк этого "союза" музыкант кадетского корпуса Никита Федоров, или Никитушка, награжден был даже чином, правда 14-го класса. Даже храм, в благодарность Богу за избавление от французов, решили строить по проекту мистика Витберга, сделанному в стиле туманно-мистическом. Храм и заложили уже. К счастью, этой мистической затее воспротивились Воробьевы горы, отказавшись держать на себе громадное мистическое здание, и постройка храма не пошла дальше фундамента.

Управление Церковью и народным просвещением в то же время вручено было неверующему князю Голицыну, а Святейший Синод обратился просто в "синодский департамент". Православная Церковь получила тогда от своих блудных сынов еще новое порицательное название - "наружная", "внешняя". Обличение мистицизма и защиту Церкви официально называли "защищением наружной Церкви против внутренней", "истреблением духа внутреннего учения христианского", это было дело, "совершенно противное началам, руководствующим христианское наше правительство по гражданской и духовной части". За допущение к печатанию книги, направленной против мистицизма, ученый цензор, архимандрит Иннокентий, отправлен был ив Петербурга в Пензу, где вскоре и умер.

Зато мистические книги Юнга-Штиллинга, г-жи Гион, Бема, Эккартсгаузена, Сведенборга и других росли на русской почве, как грибы после дождя. Библейское общество рассылало мистические книги и по учебным заведениям, и по приходским, и по монастырским библиотекам, всюду поселяя сомнение в истине и необходимости "внешней Церкви".