Дед по-хозяйски очистил от налипшего снега лопату, воткнул ее в сугроб, а потом, усмехнувшись, пригласил:

— Проходь. Что стоишь как…

Как «кто», дед не уточнил, но я, в принципе, догадался. Послушно пошел за хозяином в дом, абсолютно уверенный, что большего потрясения уже испытать не придется. А зря. Сразу за коридором, в передней, на двух табуретах стоял не обитый, мерцающий темными досками, пустой гроб, устланный внутри сеном. Рядом красовалась крышка.

— Занис вот. Отсыреет в сарае, — сказал дед, и, указывая мне на стоящие в зале стулья, добавил: — Сидай. Давно уже труну зробыв, а тут погано стало, чуть не помер, вот и затащил в хату.

«Вот и разгадка ребуса», — понял я, а в голове причиталось: «Ох, бабушки, бабушки. Увидел кто-то из вас стоящий гроб, да и пошла весть по селу: помер, мол, дед. Слухом земля полнится, а до церкви всегда молва быстро добредает, предварительно обрастая добавлениями, придумками и впечатлениями. Вот и приехал сельский поп отпевать живого, но ко всему готового деда…»

К счастью, старожил мой все это понимал и, лишь на вид показывая свое возмущение, добродушно ухмылялся в усы.

***

Посидели мы с дедом в зале, по рюмочке «домашней» отведали да местными грибками закусили. Потом поговорили о нынешней жизни. А напоследок старик уверил меня, что с «девками», то бишь ровесницами своими, разберется, дабы отца Лександра более не смущали.

Живи сто лет, дед, и больше живи.

Мало вас осталось.

Дед Матвей

Дед Матвей стар. Сам говорит: «Столько нынче не живут». Правильно говорит, наверно, потому что ровесников его в округе не осталось, тем более тех, кто прошел войну: с окопами, атаками, ранениями и прочими страхами, о которых мы теперь можем судить только по книгам и старым фильмам. Свидетелей уже нет. Дед же Матвей еще живой. Он — исключение, как и некоторые его ровесницы. Бабушкам, как правило, отпущен больший век. Проводив своих дедушек, они обычно сразу начинают рассуждать, что и им скоро за мужьями собираться. Иногда по два, а то и по три десятка лет — все готовятся. И слава Богу.

Дед Матвей, перехоронив своих одногодков, а так же, как он выражается, «молодых пацанов и девок» (тех, кому за семьдесят-восемьдесят было), помирать не собирался. Он поставил перед собою цель — дожить до 60-летия Победы.

— Я, когда война закончилась, тридцать лет справил. Мне сам командующий, когда давал орден за освобождение Праги, сказал, что я прошел всего третью часть жизни. Так что еще 60 лет по приказу должен жить.

И жил, как все, только всех и вся пережил. Приказ, куда денешься!..

Вид у деда Матвея — военный. Неизменные сапоги, — мне кажется, что он их и не снимает вовсе, — галифе, непонятно как сохранившиеся, и картуз времен хрущевских семилеток. И бодр по-военному.

Разве что память в последнее время стала деда Матвея подводить. Поэтому в кармане у него всегда лежит мелок, которым он на всех возможных и невозможных местах родной усадьбы пишет себе и своим домочадцам «наряды», то есть то, что «надобно зробыть». Куда ни пойдет, где ни присядет передохнуть — тут же перед ним новое задание. Расслабляться некогда.

Еще одна отличительная дедовская черта — бережливость. Нет, не скупость. Для дела или в «нужной нужде» дед Матвей ничего не жалеет. Но вот чтобы у него в хозяйстве что-то валялось «неприбранным», или не на месте, — исключено. Причем «прибирает» дед так, что, кроме него, никто не найдет. Лозунг деда Матвея: «Подальше положишь — поближе возьмешь» — вечно современен. Хотя дети, внуки и правнуки постоянно недовольны и всегда, когда к ним ни зайдешь, что-нибудь ищут.

Когда оформляли и расписывали купольную часть храма, меня художники просили: «Батюшка, убери ты этого Матвея от нас. Пока мы вверху что-то делаем, он внизу весь инструмент „поприбирает“ так, что без него ни одна милиция не найдет!»

Да я и сам как-то раз на матвеевскую «бережливость» попался. В один из летних воскресных дней привезли мне в подарок большой, килограммов на шесть, арбуз. Решил я его после службы с алтарниками съесть. Положил на стол в келье, совершенно не обратив внимания на крутившегося рядом деда, и отправился служить. После литургии дед Матвей подошел к кресту и сказал:

— Батюшка, я там, у келии вашей, арбуз прибрал.