Умение умирать или Искусство жить

Я господь Бог твой

Итак, обратимся к первой заповеди, данной Моисею на Синае: Слушай, Израиль, Я Господь Бог твой, Который вывел тебя из Египта; да не будет у тебя богов, кроме Меня [1]. Эта заповедь, как и другие, имеет три плана. Слово слушай в буквальном смысле означает: «изучай, читай, повторяй, держи в памяти Мои повеления». Это первый, внешний, план. Во втором, душевном, плане слушай значит: «внимай своей совести, сделай эти заповеди стержнем своей жизни», стержнем, на который нанизываются дела, слова и помышления человека, станком, на котором ткется узор человеческой жизни. Заповеди являются своего рода пробным камнем, с помощью которого человек может определить, кто внушает ему ту или иную мысль: благодать, собственные страсти или демон. Заповеди – фильтр, посредством которого очищается непрестанный поток наших помыслов; горнило, в пламени которого металл отделяется от шлака – от грязи страстей. Заповеди – окна, через которые душа человека должна смотреть в мир. Иначе говоря, в душевном плане внимание человека к заповедям означает устроение им на основе заповедей всей своей духовной жизни. Здесь еще не полное отречение от мира, но стремление через этот мир, в котором человек находится и который душевно переживается им, служить Богу. Здесь не отрицание, а облагораживание интеллектуально-эмоциональной сферы своей души, точнее, содержания, которое она получает посредством чувств. Третий план – духовный. Слово слушай, то есть «внимай», должно быть обращено к самому главному, к тому, что находится за пределами пространства, вещества и времени. Истинная жизнь человека – это открывающиеся перед ним горизонты вечности, это такое общение души с Богом, в процессе которого душа не только борется, как с врагами, со страстными и греховными чувствами, но и желает забыть все временное и тленное, то, что принадлежит власти смерти, и жить и дышать только Тем, Кто выше мира и выше всего. Здесь внимание означает пребывание ума в Боге через призывание имени Божия, в котором, как в символе, отражено символизируемое. Имя Божие есть внутренний путь души к бесконечной цели, той, которая не имеет ни предела, ни завершения. Поэтому слушай, Израиль означает: «Отрешись от того, что стоит между тобой и Богом [2]; здесь, на земле, живи в вечном, ненавидь то, что отделяет тебя от Бога, преодолевай влечение к этому миру, который притягивает душу подобно тому, как земля притягивает тело». Другими словами, духовный план повеления слушай, или «внимай», означает стояние ума в имени Божием, как в неподвижном центре вращающегося колеса космического бытия – в этой единственно твердой внутренней точке опоры. Надо, впрочем, оговориться: здесь речь идет не о некоем крайнем и потому одностороннем спиритуализме [3], а о концентрации на самом главном. Если мы сосредоточенно рассматриваем одну точку, то остальное расплывается и как бы исчезает из поля нашего зрения: мы, видя, как бы не видим ничего, кроме того, на что пристально устремлен наш взгляд. Преподобный Антоний Великий говорит, что он представляет себя самого как какую-то движущуюся статую, которую рассматривает со стороны, но не сливает себя с ней. Реальность Божественного бытия была для него более глубокой, нежели реальность его собственного существования в этой преходящей жизни. Поэтому слово слушай в духовном смысле означает смерть для мира и воскресение для Бога, отрицание себя и новое обретение себя. Я Господь Бог твой; да не будет у тебя богов, кроме Меня. В буквальном смысле, который является фундаментом для следующих построений, это заповедь об истинной вере в Единого Бога и Его Откровение; это – принадлежность к Церкви как к тому духовному царству, в котором действуют благодать и Божественная сила. До рождества Христова это была ветхозаветная Церковь, теперь – новозаветная, которая сохранила себя и содержится в вероисповедальной чистоте как Церковь Православная. Бог открывается через догматы веры, церковные Таинства и обряды, сообщаясь через них с душой человека. Церковь – единственный истинный путь к Богу, поэтому вне ее вера в Единого Бога – это вера в «единую неопределенность». Да не будет у тебя богов, кроме Меня. Это – запрещение искать истину вне Церкви. В общинах еретиков, в их учении лик Бога предстает искаженным, и потому сами священные имена Божества перестают быть символами, через которые душа приближается к Богу. Ложный образ Бога – это ложный бог, хотя бы его называли Иеговой или Христом. В душевном плане Я Господь Бог твой означает установление в жизни человека совершенно определенной шкалы ценностей, высшее место в которой принадлежит Богу. К сожалению, очень часто наше душевное состояние (я говорю о людях верующих) похоже на какое-то полуверие, на постоянно продлевающийся компромисс. Мы верим в Бога, мы принадлежим Православной Церкви и в этом смысле не поклоняемся другим божествам, но Господь занимает не главное место в нашей жизни, не вся она отдана Ему, а лишь какая-то ее часть. Если бы нашу внутреннюю жизнь, наши помыслы и чувства можно было заснять на кинопленку и показать нам самим, то мы увидели бы, какой хаос царит в нашей душе и как мало места принадлежит в ней Богу. Даже когда мы стоим на молитве, то до нашего сознания лишь едва-едва доходит смысл молитвенных слов. Эти слова тонут, словно в каком-то потоке, в инерции нашей повседневной жизни. Сама по себе молитва есть средство общения души с Богом, а у нас она почти всегда остается лишь формой без внутреннего содержания, остается как бы «отключенной» от разума и сердца. В этом отношении мы даже более непоследовательны, чем неверующие. Они отрицают Бога и вычеркивают Его из своей души, а мы признаем Бога, но при этом отводим Ему место в каком-то уголке своего сознания, точно в тесной каморке под крышей, и продолжаем жить той же чувственной, страстной жизнью. При этом мы, быть может, воздерживаемся от грубых грехов, но внутренне переживаем и совершаем их, так сказать, перед лицом Бога, Которого призываем. Здесь в душевном плане слова Я Господь Бог твой – это призыв к внутренней борьбе за то, чтобы наша душа ощущала постоянно присутствие Божие, чувствовала свою зависимость от Бога, верила в Его могущество и Промысл. Если Бог есть,– значит, все в Его власти, а у нас парадокс: мы говорим, что Бог есть, но не верим, что все подвластно Ему, и потому всегда пребываем в тревоге и беспокойстве. Говорим, что Бог есть, но представляем Его спящим или забывшим о нас. Мы верим в Бога, но когда необходимо реальное исполнение воли Божией, то оказывается, что Богу мы не доверяем. Отрешиться от своих собственных представлений и всецело положиться на Промысл Божий нам страшно: это значит для нас потерять привычную опору (хотя мир-то как раз и не дает на самом деле никакой опоры) и, закрыв глаза, броситься с высоты куда-то вниз. Вот почему мы и призываем Бога, и в то же время страшимся целиком поверить Ему и совершенно предать себя Его воле. Можно сказать, что в душевном плане первая заповедь для нас – это завет принимать слова Священного Писания как повеление, обращенное к нашей душе, повеление, которое непременно должно быть исполнено. Образно говоря, десять заповедей Ветхого Завета и девять заповедей Завета Нового – это драгоценные цепи, которыми земля прикреплена к небу. Духовный план первой заповеди заключается в том, что Господь хочет воцариться в нашем духе, в осознании того, что человек создан не для этого мира, где все кончается смертью, как поток реки обрывается водопадом, в котором разбивается о камни все живое, что увлек с собой этот поток, а для того, чтобы жили в нем образ и подобие Божие, чтобы человек, покорив себя Богу, вошел в общение с Ним. Весь мир ничтожен по сравнению с Божеством, как точка по сравнению с бесконечностью. Поэтому вера в Бога, Который сотворил мир и надмирное бытие, время и вечность, Который хочет принять человека в духовный союз с Собой и дать ему участие в Божественной жизни, должна переродить человека, изменить его жизнь. Эта вера должна вытеснить из жизни человека все, что отвлекает от Бога его ум, сократить его житейские потребности и дела до требований необходимости, до некоего минимума; самым главным, постоянным своим делом человек должен считать молитву, которая открывает душе свет Божества подобно тому, как он сам, проснувшись утром, открывает в своей комнате ставни и лучи солнца озаряют его жилище. Молитва дает Богу возможность действовать в душе человека. Если Господь Бог есть наш Бог, то по Его величию и достоинству, по Его неизреченной мистической красоте и богатству данных Им обетований, которые превышают человеческую способность постижения, главным нашим деланием должна быть именно внутренняя молитва, а все остальное в жизни призвано служить лишь приготовлением к ней. Молитва – это ответ на вопрос, кто наш Господь – Бог или мир. Для язычников космос был богом. И если мы привязаны к чему-нибудь больше, чем к Богу, или страшимся чего-нибудь больше, чем Бога, то, значит, наше сердце принадлежит «чужим богам». Если мы забыли о внутренней молитве и удовлетворяемся лишь внешней, не доходящей до нашего сердца, то, значит, Бог перестал быть нашим Богом. Одним словом, духовный план первой заповеди – это стоять умом в сердце с именем Божиим. Господь всемогущ, но Он хочет, чтобы мы добровольно приняли Его как Царя своей души, а это означает для нас непрестанную борьбу с демоном и миром, чтобы Господь, видя наши труды, призрел на нашу борьбу как на место Своего упокоения. Ср.: Втор. 6, 4; Исх. 20, 2, 3.– Ред. ^ Само слово Израиль означает «видящий Бога».– Авт. ^ Спиритуализм (от лат. spiritualis, то есть духовный) – философское направление, противоположное материализму и признающее сущностью мира духовное первоначало. Крайние спиритуалисты сводят все явления материального порядка к духовным.– Ред. ^

Не сотвори себе кумира

Вторая заповедь гласит: Не сотвори себе кумира [1]. Мы постоянно создаем кумиры. Прежде всего, кумир для нас – мы сами. Обычная цель нашей жизни – это приготовить место на земле, достойное такого кумира, как мы. В этом проходят годы наших трудов и забот. В душевном плане кумиры – те увлечения, из-за которых мы забываем Бога и теряем благодать. Все наши мечты и грезы – это беспрерывное созидание кумиров. Наша фантазия, как художник, рисует обольстительные картины кумиров для наших страстей. Кумиром может стать человек, и страстная влюбленность – это как раз создание кумира. Влюбленный похож на изготовителя идолов из обрубков дерева и осколков камней. Этих идолов, созданных его собственным воображением, он украшает, им поклоняется и служит. Человек – образ и подобие Божие. Нам дана заповедь любить человека; но обожать человека – порой до состояния какого-то безумия – значит делать себе кумир из сгустка плоти и костей, который когда-нибудь обратится в тлен. Кумиром могут быть деньги, которым человек в своем обольщении приписывает непобедимое могущество. Кумиром может быть наука: большинство ученых, полагающих, что силами науки можно спасти человечество, делают из нее для себя кумир, который противопоставляют Богу Живому, причем сами выступают в роли жрецов этого «божества интеллекта». Кумиром может быть искусство, которое служит не к славе Божией, а обожествлению этого мира и человеческих страстей. Кумиром для родителей могут стать их собственные дети, ради которых они порой бывают готовы в буквальном смысле продать душу диаволу. В одном месте Священного Писания написано: «Идолы – ничто» [2], а в другом: «Идолы – бесы» [3]. Сам по себе идол – духовный обман, пустота, но эту пустоту, этот духовный вакуум заполняют темные силы. Поэтому человек, привязанный больше к творению, чем к Творцу, находится под влиянием демонических сил. Если сказать кратко, душевный план второй заповеди – проверка своего сердца: нет ли в нем чрезмерной привязанности или ненависти, которые отнимают место в человеческой душе у Самого Бога, когда, образно говоря, престол души добровольно отдается другому и на него взбирается невидимый зверь. Интересно, как примитивные народы изображали своих богов. Их идолы имеют вид чудовищ, каких-то фантастических животных, с выступающими вперед клыками и загнутыми, как у хищных птиц, когтями. Если они имеют человеческий облик, то похожи на изображения демонов с выпученными глазами, оскаленными зубами; кажется, что эти идолы готовы броситься на свою жертву и растерзать ее на части. Идолы наших страстей так же отвратительны, страшны и безобразны, как божества африканских племен и жителей тихоокеанских островов. Как бы мы ни украшали их, но истинное лицо этих идолов беспощадно и жестоко, как у духов подземелья. Они мучают свою жертву, вонзают в нее свои когти, но ослепленной жертве все равно кажется, что они дороже всего на свете. Когда время испытания разбивает этих глиняных богов, то душа впадает в такую тоску, что ей уже представляется, что лучше умереть, чем видеть нищету и позор своих кумиров. Христа нельзя ввести в пантеон. Благодать не может войти в душу, в которой царствуют страсти. Поэтому заповедь учит отрывать от сердца то, что ему дороже, чем Бог; отрывать с болью, как режут и прижигают пораженное гангреной тело. В духовном плане вторая заповедь говорит о том, что дух человека должен быть храмом. В алтарь нельзя вносить ничего не священного, оно должно быть оставлено за его пределами. Когда во время сердечной молитвы возникают помыслы и образы, то чаще всего это прежние кумиры снова поднимают голову, снова зовут к себе. И в этом отношении заповедь не сотвори себе кумира говорит о необходимости в молитве отрешаться и отделяться от всего земного. Исх. 20, 4.– Ред. ^ См.: Идоли язык сребро и злато, дела рук человеческих. Уста имут, и не возглаголют; очи имут, и не узрят; уши имут, и не услышат; ноздри имут, и не обоняют; руце имут, и не осяжут; нозе имут, и не пойдут; не возгласят гортанем своим (Пс. 113, 12–15).– Ред. ^ См.: Яко вси бози язык бесове, Господь же небеса сотвори (Пс. 95, 5).– Ред. ^

Не произноси имени Господа, Бога твоего, всуе

Третья заповедь учит: Не произноси имени Господа, Бога твоего, всуе [1]. Буквально имя Господа, как святыня, не должно употребляться в обыденных разговорах, то есть без чувства благоговения перед Тем, Кто открыл нам Себя в этом имени. Имя Божие становится огненным возмездием и карой для тех, кто клянется им ложно, обращает его в шутку или сопровождает упоминание о нем бранью. Когда мы произносим имя Божие, то как бы дотрагиваемся своей рукой до Его хитона. Когда мы произносим имя Божие, то всевидящее око Господне устремлено в наше сердце. Имя Божие должно произноситься с таким благоговением, с каким мы поклоняемся иконе и прикладываемся к ней своими устами. Можно сказать, что имя Божие – это словесная икона Того, Кто выше мысли и слова, Кто вечен и бесконечен, Кто непостижим мыслью и невыразим человеческим языком. В душевном плане наше сердце должно стать тем апокалиптическим камнем [2], на котором написано таинственное имя,– это камень белого цвета, символ чистоты. Сердце должно стать грунтом, на котором написана икона Бога как Его имя. Здесь обоюдный процесс: жизнь человека приготовляет его сердце к молитве, а молитва освящает жизнь человека. У древних отцов не было книг и разработанного учения об Иисусовой молитве, но была чистота сердца и помыслов, которая привлекала к себе благодать Божию, и сама благодать молилась в их сердцах. Они как бы прислушивались в благоговейном изумлении к неизреченным словам этой духовной молитвы: Сам Господь был учителем ее. Нечистота и лукавство нашего сердца служат главным препятствием для Иисусовой молитвы. Трудно написать икону на покореженной, неровной, покрытой трещинами доске. Наша жизнь не соответствует молитве, поэтому – несмотря на все книги, в которых отражен опыт святых отцов, преуспевших во внутренней молитве, даны их советы, их методы (то есть, говоря современным языком, техника молитвы),– она не прививается к нашему сердцу. Не исправляя свою жизнь, а лишь повторяя слова молитвы, мы хотим совместить несовместимое. И бедняк может пригласить царя в свою убогую хижину, но мы зовем Бога в жилище своей души, полное грязи, смрадное от нашего мысленного разврата; где толкутся мысли и образы, рожденные злобой и ненавистью, похожие на брань и драку пьяных. В эту-то грязь, с которой не желаем расстаться, мы приглашаем Царя царей! Поэтому молитва, «оторванная» от нашей жизни в целом, остается бесплодной. Роза не может прижиться посреди камней: ее корень засыхает и цветы увядают. Человек трудится над молитвой, но не видит результата и поэтому чаще всего бросает ее. Он роет колодец в песках пустыни и до воды дойти не может; от всего труда остается лишь груда вырытой земли. Здесь наша ошибка состоит в том, что мы воспринимаем молитву как нечто абстрактное по отношению к своей жизни, между тем как молитва – это экзамен, а жизнь – приготовление к нему. Спасение совершается во взаимодействии Божественной и человеческой воли. В этом смысле не только человек без Бога, но и Бог без человека «бессилен». Творец миров дал человеку внутреннюю нравственную свободу, автономию и не берет Своего дара назад. Всесильный и Всемогущий как бы ограничил Себя перед человеческой личностью; Он дал человеку возможность свободного направления и развития его воли. В этом – богоподобие человека, в этом его величие и ответственность. Но в этом таится и метафизическая опасность свободы. Человек, который занимается молитвой, но не изменяет свою жизнь, как бы надеется, что Бог совершит его спасение Сам, что сама молитва автоматически превратится в «спасение по необходимости». Поэтому здесь человека ожидает неудача, можно сказать, духовный крах. Молитва превращается в сочетание слов, а слова – в сочетание букв или звуков. Молитве должно сопутствовать постоянное чувство покаяния, то есть недовольство своей жизнью, осуждение, отвержение ее и желание начать новую жизнь. Это желание должно иметь волевой характер, должна быть решимость воплотить его в дела и поступки. В каждой жизненной ситуации человеку нужно думать: «А как отразится это на моей молитве? Приобрету я благодать или потеряю?». Кратко сказать, вся наша жизнь должна быть фоном молитвы. Человек должен непрестанно очищать свое сердце от помыслов и страстей. Самая главная и универсальная страсть – себялюбие, которое проявляется как гордость,– этот духовный изоляционизм, противопоставление себя не только людям, но и Богу. Затем – три страсти: сребролюбие – привязанность к деньгам и вещам, которая часто выражается в накопительстве,– надежда на внешнее и мертвое; сластолюбие – похоть души, жажда наслаждений, ложное стремление найти счастье в удовлетворении своих страстей, сладость, на дне которой горечь, иллюзия, которая, рассеиваясь, оставляет душу пустой; славолюбие – ложь души, превращающая человека в актера, играющего на сцене жизни ради одобрения и аплодисментов той толпы, которую сам же человек в глубине своего сердца презирает. Эти страсти, ослепляя человека, рождают три другие: неразумие – когда человек подменяет главную цель своей жизни – богообщение – мирообщением; незнание – когда человек отключает себя от внутренней, духовной жизни, дающей истинное знание и мудрость, и переключается исключительно на изучение внешнего, что делает его духовно слепым; забвение – забвение о вечности и смерти, об уроках, которые дает ему жизнь. Это состояние похоже на опьянение: человек добровольно отдается страстям, забывая, что ожидает его по отрезвлении – смех демонов над его душой. Пьяница, проснувшись где-то под забором, ограбленный своими же друзьями, в своих собственных нечистотах, скоро забывает о пережитом позоре и снова тянется к вину. Это постоянное забвение грешника, постоянное искание счастья в грязной луже. Человек может испытать самые тяжкие страдания, но все забыть и ничему не научиться. Вообще святые отцы указывают на восемь главных страстей, на восемь язв человеческой души, на восемь источников, из которых текут мертвые воды греха [3]. Эти страсти и борьба с ними подробно описаны в аскетическом сборнике «Добротолюбие». Без очищения души от страстей, без постоянной внутренней работы над собой преуспеяние в Иисусовой молитве невозможно: человек будет словно черпать воду разбитым, прохудившимся сосудом, и вода тотчас будет выливаться на землю, а сосуд – оставаться пустым. Духовный план третьей заповеди – возвращение к тому же апокалиптическому образу: на белом камне, то есть на кающемся сердце, где внутренние слезы омывают грязь страстей, Дух Святый пишет новое имя. Для такой души имя Иисуса Христа всегда новое, оно открывается ей в новых глубинах, в новой красоте, в своей вечной неповторимости. Белый камень означает возможное для человека отрешение не только от греховных, но и вообще от мирских помыслов, от того, что вне Бога, от того, что по своей природе чуждо душе. Белый камень с написанным на нем таинственным именем, которого не знает никто (это состояние невозможно передать словом, оно принадлежит только тому, кто его испытал), является вечной славой святых, для которых Бог стал всей полнотой их бытия. Исполнить третью заповедь – значит подчинить имени Божию всю свою жизнь, наполнить им время всей жизни и пространство всего сердца. Ср.: Исх. 20, 7.– Ред. ^ См.: Имеющий ухо (слышать) да слышит, что Дух говорит церквам: побеждающему дам вкушать сокровенную манну, и дам ему белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает (Откр. 2, 17).– Ред. ^ Вот пример такой «классификации» страстей у преподобного Иоанна Кассиана Римлянина: «…мы располагаемся… изобразить борьбу против восьми главных пороков: во-первых, чревонеистовства, которое означает страсть обжорства, во-вторых, блуда, в-третьих, сребролюбия, под которым разумеется корыстолюбие, или, если точнее выразиться, любовь к деньгам, в-четвертых, гнева, в-пятых, печали, в-шестых, уныния, которое есть тоска, или скорбь сердца, в-седьмых, тщеславия, это – тщетная, пустая слава, в-восьмых, гордости». Преподобный Иоанн Кассиан Римлянин. Писания. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1993. Репринтное воспроизведение издания 1892 года. С. 48–49.– Ред. ^

Помни день субботний

Четвертая заповедь касается хранения субботы [1], то есть буквально – выделения церковных праздников из среды обычных будничных дней. Суббота – это день, посвященный Богу, символизирующий вечную жизнь. От точного исполнения суббот, по мнению ветхозаветных учителей, зависела историческая судьба народа и пришествие Мессии. Слово «суббота» означает «покой». Но только в Боге может обретать истинный покой душа человека. На земле и в сердце, где царит грех, где бушуют страсти, не может быть действительного покоя. Ветхозаветные праотцы и пророки обретали покой совести в исполнении заповедей и закона, но истинного покоя как избавления от греха и богообщения в Духе Святом они еще не имели. Поэтому ветхозаветная суббота служила прообразом, как бы тенью того небесного покоя, который открыл людям Господь через Свое распятие и воскресение. Этот покой – возможность для творения участвовать в жизни своего Творца, это со-бытие с Божеством как выход из своей ограниченности и приобщение Его абсолютным совершенствам. Для ветхозаветных иудеев суббота была покоем статики, некой «неподвижности», отрешением от внешних дел и внутренних забот. Для христиан покой воскресенья – это динамичный покой, выход из круговорота повседневных дел в жизнь духа. Это не веселье древних иудеев, которым предписывалось в день Божий пиршествовать, посещать друзей или просто отдыхать дома, а время для посещения храма и домашней молитвы, время стяжания благодати. В душевном плане четвертая заповедь говорит нам об обретении сердечного покоя как о преодолении внутренних противоречий. Человеческая душа по своей сущности христианка. В реальном же своем состоянии она представляет собой арену невидимой борьбы светлых и темных сил, поле с выжженной землей и руинами прежних зданий; она похожа на лицо красавицы, обезображенное проказой. Но для того-то и пришел Господь на землю, чтобы исцелить и восстановить душу человека. Сама религия – это исцеление души, воссоздание и возвращение ее к прежней красоте богоподобия. Господь создал душу человека как дивную песнь во славу Свою – Бога и Творца. Грех разрушил ее гармонию. В исполнении евангельских заповедей душа вновь находит себя, вновь обретает свою цельность, ее способности, чувства и силы, объединенные благодатью, вновь начинают звучать как небесная песнь. Поэтому только в жизни по заповедям душа обретает полный покой, только через исполнение их устраняются внутренние противоречия. Нарушение заповедей, жизнь по стихиям мира и его понятиям – это мучительные диссонансы [2] человеческой души. Покой, который открыло Евангелие,– это гармония душевных сил и гармония самой души с Богом. Итак, в душевном плане суббота – это исполнение евангельских заповедей, через которые, словно через некие окна, вливается в душу небесный свет. В духовном плане покой духа – это совоскресение его со Христом. Само Таинство Крещения знаменует собой смерть и воскресение: смерть как конец владычества над человеком греха и страстей и воскресение из мертвых как пробуждение духа и обращение его к Богу – своему началу. Душа должна покорить себя духу, а дух – покорить себя Богу. Покой духа – это пребывание его в свете благодати. Взор духа, устремленного к Богу,– это внутренняя молитва, творимая в глубине человеческого сердца, где пребывает дух. И в этом, духовном, плане исполнение субботы есть труд над приобретением непрестанной молитвы, труд, в котором душа находит истинную радость и покой в Боге. Суббота, раскрывшаяся в воскресном дне [3], освящает все дни недели, а Иисусова молитва – образ воскресного дня как отблеск Крестной Жертвы и луч вечной Пасхи – освящает и преображает всю жизнь христианина. См.: Помни день субботний, чтобы святить его (Исх. 20, 8).– Ред. ^ Диссонанс (франц. dissonance, от лат. dissono – нестройно звучу), в музыке – неслитное, напряженное одновременное звучание различных тонов. В данном случае в переносном значении «диссонансы человеческой души» – это тот разлад, то неустройство, которые царят в душе грешника.– Ред. ^ В Ветхом Завете суббота – еженедельный праздник древних евреев, день покоя, упразднение от житейских дел, день, посвященный Богу. В Новом же Завете совершенно естественно главным днем седмицы стало воскресенье как день воспоминания о воскресении Христовом. Собственно сама суббота была прообразом того полного покоя, который обретут верующие в Царствии Небесном по окончании подвига земной жизни, по наступлении воскресения всеобщего. Поэтому можно сказать, что суббота не «заменилась» воскресным днем, а именно «раскрылась» в нем.– Ред. ^

Почитай отца твоего и мать твою

Пятая заповедь: Почитай отца твоего и мать твою [1]. Буквальный смысл этой заповеди понятен, поэтому не будем останавливаться на нем. Скажем лишь, что основа ее – чувство благодарности, без которого невозможно христианство. В душевном плане пятая заповедь представляет собой учение об иерархии. Нужно подчинить себя вышестоящему звену в единой иерархической цепи (как бы включить себя в некую энергетическую сеть) – подчинить, чтобы иметь возможность воспринять. Здесь непокорность старшим – это выключение себя из структуры. Без соблюдения иерархии и субординации (подчинения низшего высшему) невозможны никакое общество и никакая система, начиная с семьи и кончая государством, даже более того: начиная с атома и кончая космосом. В Церкви существует несколько видов иерархии. Это небесная иерархия – чины Ангелов, затем святые – по мере их просвещения Божественным светом и иерархия собственно церковная, которая разделяется на священнослужителей (три иерархические степени [2]) и церковнослужителей. (При этом священномученик Дионисий Ареопагит проводит между ангельской и церковной иерархией аналогию.) Существует также еще один вид иерархии, не имеющей, впрочем, столь четких признаков разделения на степени,– это иерархия духовная, основанная на личном подвиге и аскезе христианина, а также на исповедании им своей веры. Это иерархия так называемого «старчества», которое особенно почитает народ и с которым так или иначе должно считаться священноначалие. Подобная иерархия обычно возникала в монашестве. Здесь иерархичность прежде всего во взаимоотношениях между духовным отцом и его чадом. Духовный отец сам должен пройти школу послушания и аскезы, должен воспринять дар наставничества от своих отцов, иначе ему нечего будет передать своим духовным детям. Духовный отец, которого обычно называют старцем, находится постоянно в духовном общении со своими учителями аскезы. Даже если они отошли в другой мир, то духовная связь не прерывается, изменяется лишь форма общения: старцы и по смерти не оставляют своих учеников. Со стороны духовного сына или дочери требуется послушание, то есть внимание к каждому слову старца и отсечение перед ним своей воли; тогда старец действительно становится истинным отцом, который помогает душе родиться в вечную жизнь. Кто нашел такого старца, тот обрел половину спасения. В послушание идут добровольно. Можно спастись и через посильное исполнение заповедей, но в первом случае [3] путь человека освещен светом, а во втором [4] человек пробирается в сумерках; в первом случае у него как бы вырастают крылья, а во втором он вынужден передвигаться ползком по земле. Послушание освобождает человека от помыслов: для него и за него уже все решено. Это сохраняет огромные силы для молитвы, поэтому те, кто находится в послушании, скоро обретают непрестанную молитву. Как говорит преподобный Симеон Новый Богослов, истинный послушник лишь только прочтет «Трисвятое», и уже сама благодать молится в нем. Когда в сердце послушника восстают греховные страсти и он открывает, как бы обнажает их перед своим наставником, то демон, словно застигнутый на месте преступления вор, бежит прочь. Падение с послушником случается тогда, когда он скрывает что-либо от старца или внутренне противоречит ему; но если он кается, то старец поднимает его и молится о нем Богу. Старец как бы вливает собственную кровь в жилы своего чада, и к тому быстро возвращаются духовные силы и благодать. Но если жизнь послушника исполняется постоянным ропотом и недоверием к старцу, внутренним охуждением и уничижением его (или его поступков), противоречием его воле и наставлениям, то падение неизбежно. Послушник, дерзко отказавшийся от послушания и исполняющий свою волю, уже как бы запрограммировал свое падение. Для человека с таким устроением, быть может, лучше вовсе не возлагать на себя подвиг послушания [5], как для пьяного лучше не подходить близко к огню, чтобы не сгореть в нем. Духовный аспект пятой заповеди – это послушание духовному отцу, в котором послушник видит – можно сказать так – образ Самого Христа. Ученик начинает любить своего наставника больше, чем плотских родителей, он чувствует себя духовно единым с ним, как веточка со стволом дерева [6]. Христос именуется Логосом. Он – вершина и начало всякой иерархии. Вне Логоса – тьма и безумие. Выпадение из иерархии (с Ангелом ли или с человеком происходит оно) – это противостояние ей; это состояние мятежа против Бога, удаление от единственного источника благодати и начало вечной смерти. За исполнение пятой заповеди Господь обещал благо и долголетие [7]. Высшее благо – это благодать, а долголетие – символ вечности. Некоторые духовные писатели предупреждают об опасности в занятиях Иисусовой молитвой, но ведь опасность возникает не от молитвы, а от несгибаемой гордыни. Самовольник – это не молитвенник, а духовный «революционер»; хотя бы он и старался повторять молитву, но имя Иисуса Христа не может войти в его мятежное и как бы окаменевшее сердце. Для Иисусовой молитвы необходимы послушание и покаяние, труд и благоговение – эти четыре реки, орошающие сад души, без которых она останется пустыней. Исх. 20, 12.– Ред. ^ Трем степеням соответствуют сан епикопа, сан священника и сан диакона.– Ред. ^ То есть когда человек находится в послушании у старца.– Ред. ^ Когда спасение совершается лишь через труд исполнения заповедей, а послушания старцу нет.– Ред. ^ Здесь имеется в виду, вероятно, именно послушание старцу или же монашеское, то есть послушание, требующее от человека совершенного отречения от своей воли. Однако без послушания как такового – Богу (через исполнение Его заповедей), Церкви, ее учению (через соблюдение ее правил и уставов), священноначалию – христианская жизнь в сущности своей невозможна.– Ред. ^ При всей истинности и значимости того, о чем говорит здесь автор, нужно сделать существенную оговорку: все действительно так, если только наставник на самом деле старец или же, по крайней мере, священник с большим духовным опытом, если праведность и чистота его жизни свидетельствуются исполнением евангельских добродетелей, и в первую, пожалуй, очередь смирением и любовью. К сожалению, в наши дни люди в большинстве своем в духовной жизни совершенно неопытны, их часто привлекает и покоряет чье-то умение говорить и действовать «со властью». Добродетель ложная, плод «актерства» и всяческого «себявыказывания» сразу бросается в глаза и восхищает людей, еще не имеющих в духовной жизни определенных, верных ориентиров. Добродетель же истинная, скрывающая себя смирением, чаще всего остается незамеченной. Поэтому, дабы избежать заблуждений и сопряженных со многими скорбями разочарований, необходимо сначала по-настоящему узнать человека и лишь потом уже всецело вверять ему свою душу и ее спасение.– Ред. ^ См.: Исх. 20, 12.– Ред. ^

Не убий

Шестая заповедь: Не убий [1]. Убить – значит уничтожить, лишить жизни. Первый убийца – это демон, который лишил человека вечной жизни, оторвал его от Бога – источника и полноты бытия, подчинил власти ада и смерти. После своей земной жизни человек переходит в вечность. Убийца прежде всего тот, кто лишает, как бы отнимает у него истинную жизнь в вечности. Потеря вечности – самая страшная катастрофа. Это непоправимое несчастье, неисцелимая болезнь, черная бездна, откуда уже нет возврата. Поэтому худший вид убийства – это отнять у человека веру, разлучить его с Богом, сделать для него конец земной жизни началом инобытия как мучительного состояния без любви и надежды. Душа человека наполняется какой-то страшной черной пустотой. Он понимает, что потерял, но в то же время без благодати сердце его не может любить Бога. Он не только попадает в рабство сатане, но и делается подобным ему. В этом заключается страшная тайна вечных мук, невозможность обратиться к Богу той душе, которая, страдая, кричит: «Ненавижу!». Человеческая душа есть образ и подобие Божие. Бог подает человеку благодать, чтобы привлечь его к Себе. Человек, отвергая благодать, как бы «убивает» ее в себе. Грешник, отвергший Бога,– это богоубийца в собственном сердце. Это страшная тайна греха. Грешник не хочет, чтобы Бог существовал. Он ненавидит Бога, а вечная жизнь – это любовь к Богу как мистическое единство. Здесь, на земле, святые стяжали огонек любви к Богу и больше всего на свете старались хранить этот огонек, чтобы бури страстей не погасили его. По смерти же их любовь из маленького огонька, из пламени свечи превратилась в яркое солнце. Грех – это искра ненависти к Богу; не встречая препятствий, разгораясь все больше и больше, она клокочет в глубинах души, как страшное подземное пламя, помрачая ум клубами дыма и опаляя сердце огнем страстей. А после смерти это внутреннее богоотвержение превращается в черный огонь ада. В каждой страсти заключены страдание и скорбь, но в каждой страсти есть и какое-то тонкое демоническое наслаждение; есть это адское, смешанное с мукой наслаждение и в ненависти. В вечности грешник живет ненавистью к Богу, и в то же время, отвергая Его, он ненавидит святых за то, что они пребывают в той же вечности с Ним. Он ненавидит и таких же грешников, как он сам, ибо в них видит уродство своего греха. Он ненавидит демона, как раб – жестокого господина. Он ненавидит самого себя, он проклинает день своего творения; он ненавидит родителей за то, что они дали ему жизнь. Он ненавидит Бога, потому что Бог есть любовь. У него только одно утешение: своими страданиями в аду он «досадил» Богу, но не покорился Ему. После демона самый страшный убийца – тот, кто, подобно человекоубийце искони [2], посягает на высочайшую драгоценность человеческой жизни, в которой заключен весь смысл человеческого существования,– на веру. Добровольная потеря человеком Бога – это самоубийство. Потеря начинается с малого – с соизволения на грех. Путь к Богу также начинается с малого: человек прислушивается к зову благодати Божией – это первый шаг. Каждый бесцельно прожитый день – убийство дня, каждый сознательно совершенный грех – «убийство» благодати в своем сердце. Благодать преподается христианину в Таинствах Церкви, он ощущает, переживает эту благодать. Но вот приходит искушение, и сердце человека начинает раздваиваться и колебаться. Совесть говорит ему: «Не делай», а страсть – другое, она шепчет, как змея: «Я дам тебе рай без Бога – здесь, на земле; я дам тебе то наслаждение, которое не хочет дать тебе Бог». И человек верит страсти, которая уже много раз обманывала его, он входит в мир иллюзий, в мир своей страстной фантазии, ему кажется, что собственная совесть стала его противником и врагом, и у него появляется желание убить, уничтожить ее. Здесь та метафизическая сторона греха, которую мы назвали богоубийством. Для грешника диавол – дух освобождения, добрый дух, подносящий к его устам вожделенную чашу наслаждений. Грешник как бы так говорит благодати: «Зачем ты пришла? Я не звал тебя, уйди прочь и не мешай мне!». Когда сердце застывает в грехе, оно застывает в ненависти к Богу; в вечности это направление души – от Бога – уже нельзя изменить, как нельзя заставить повернуть стрелку компаса, которая все равно будет показывать на север. Вечная жизнь есть вечное богообщение. Богообщение – это единение; если Бог приблизится к нераскаянному грешнику Своей любовью, тот ответит: «Уйди, я ненавижу Тебя!». Святые отцы говорят о том, что Бог не может спасти человека без самого человека. Поэтому нераскаянный грех – это убийство человеком собственной души; для нераскаявшегося в своих грехах само воскресение мертвых станет началом метафизической смерти – вечного бытия с сатаной и по образу сатаны. Мы убийцы по отношению к другим людям, когда мы толкаем их на грех, ибо в грехе «запрограммирована» смерть. Когда мы соблазняем человека, то становимся по отношению к нему диаволом. А сколько в нашей жизни тонкого соблазна, который даже не считают за грех! Сколько видов нежности и ласки, под которыми скрывается блуд! «Нежность» оказывается дыханием, разжигающим угли страстей в душе другого человека. И чем завершается это? Очень часто – падением, когда человек теряет благодать, как если бы он проиграл все, что имел, в один час и стал последним нищим. При этом сердце его, в котором уже практически не остается места для Бога, оказывается совершенно плененным страстной привязанностью. Или же все это приводит к страданию, когда человек со скорбью отрывает от своей души греховную привязанность, как с болью срывают присохшую повязку с открытой раны. Другой вид убийства – это жестокость, которая может привести человека в духовное изнеможение от уныния и отчаяния, являющееся подобием смерти. Человеку может стать безразлично все, даже собственное спасение. В состоянии уныния и отчаяния он легко склоняется на грех, даже больше того: ищет его, чтобы забыться в нем, как в наркотике или вине. Иногда человек, озлобляясь, грешит назло кому-то. Здесь – словно два ножа одновременно ударили в грудь. Здесь – два убийцы одной души [3]. Как часто брошенное нами слово причиняет человеку рану, которая не заживает много лет,– и здесь мы убийцы! Как часто на нашем пути оказываются люди несчастные и беспомощные, а мы равнодушно проходим мимо них. «Это не наше дело»,– говорим мы и становимся убийцами. Иногда человек находится в таком состоянии, что всего лишь одно наше участливое слово могло бы его ободрить, придать сил; если же он видит вокруг только ложь и безразличие, то ему кажется, что выхода нет. Тогда мы оказываемся не только убийцами другого человека, но и в себе убиваем самое главное и дорогое – чувство любви – и превращаемся в живой труп. Ложь – это тоже убийство, это убийство доверия друг к другу, на котором основана духовная близость. По слову Господа, сатана с самого начала – убийца и лжец [4]. Есть еще один вид убийства. Порой, когда нас оскорбят, мы будто бы не мстим, но стараемся изгнать из своей души даже воспоминание о нанесшем нам обиду человеке, говоря: «Он умер для меня». А между тем мы просто-напросто отомстили ему, вычеркнув его из своей жизни, выбросив из нее, как выбрасывают за ворота сор. Даже молиться о том, кто нас обидел, нам трудно и неприятно, точно нести на плечах тяжелую и неудобную ношу. Мы молимся за него не от сердца, а как бы вскользь, ради формы, как бы даже не желая, чтобы наша молитва исполнилась. Если с ним случится несчастье, то где-то в глубине души мы обрадуемся этому и скажем: «Получил, что заслужил, так по твоим делам тебе и надо». Так что под видимым равнодушием скрывается оледеневшая ненависть. Бог – это любовь. Человек живет, поскольку он любит [5]. Любовь делает жизнь человека более полной, сердце – более глубоким, ум – более мудрым, и хотя человек переживает в этом мире скорби за себя и за других, в этих скорбях Господь подает ему нежданную и невыразимую радость. Поэтому заповедь не убий означает: «Не убей Бога в своем сердце, не убей любви к людям, не убей своего бессмертного духа, для которого истинная жизнь – это Бог». К греху убийства относится также гнев – страсть, которая делает человека добровольным безумцем. Святые отцы писали, что гнев как способность души был дан человеку вместе с такими силами, как разум и любовь. Гнев должен охранять душу человека от греха, как пес охраняет дом своего хозяина. Гнев на грех и страсти – это обратная сторона целомудрия, а гнев на демонов и на тех, кто пытается отлучить нас от Бога, неразрывно связан с любовью к Богу. Если бы наши праотцы употребили вовремя гнев как оружие и направили его против демона, то заповедь не была бы нарушена, а Эдем – потерян. После грехопадения силы души извратились, гнев вместо защитника сердца превратился в одну из язв, которые то скрываются на дне сердца, то выходят наружу. Если бы мы гневались на демона, который искушает и отводит нас от Бога, то гнев был бы нашим другом. Но получилось обратное: мы забываем о существовании своего истинного врага и обращаем гнев против человека – такого же, как мы, существа,– который так же, как и мы сами, страстен, несовершен, нравственно слаб и обманут демоном. Когда в собаку бросают камень, то она не видит кинувшей его руки, а бросается на этот камень и остервенело грызет его зубами. Мы видим человека, досадившего нам, но не видим демона, стоящего за его спиной,– главного виновника всех человеческих падений. В состоянии гнева мы считаем своего обидчика олицетворением порока и зла и своим гневом, как огнем, желаем испепелить его. Мы забываем, что в каждом человеке уживаются вместе добро и зло, составляя какой-то причудливый узор души, что даже святые могли иметь свои «слабости» и даже преступник имеет порой ту или иную добродетель. Вместо того чтобы считать врагом диавола, мы за врага принимаем человека, окрашиваем его в своем сердце в черный цвет, приписываем ему все пороки и затем начинаем свой суд над ним. В состоянии гнева какое бы то ни было оправдание невозможно – мы только обвиняем. Каждый промах, каждая ошибка человека представляются нам каким-то вселенским злом, подобно тому как мошка под микроскопом кажется огромным чудовищем. Но во время гнева мы обнаруживаем то, что накопилось в нашей собственной душе; какие-то залежи грязи собрались там, а теперь изливаются в словесной нечистоте. Когда человек гневается, то кажется, что из его рта брызжет зловонная жидкость. Какие слова употребляет он во время гнева? – Самые худшие из имеющихся в человеческом языке, и при этом, как ни парадоксально, ему кажется, что он стоит за правду, не замечая, что его «правда» смердит из-за непотребных слов. Если посмотреть на гневающегося человека со стороны, то он покажется похожим на сумасшедшего: его лицо теряет человеческое выражение и он становится подобным дикому зверю, который хочет вцепиться в своего противника зубами и когтями и разорвать его на части. Глаза загораются огнем ненависти, как глаза голодного волка. Лицо делается багровым, как будто налитым кровью, голос – похожим не на речь человека, а на звериный рев. И это лишь снаружи, а если бы мы могли заглянуть в сердце гневающегося, то увидели бы там адское пламя, кратер клокочущего вулкана. Гнев – это смертельный приговор, который мы выносим человеку, нередко становясь и исполнителями этого приговора. Сколько несправедливостей, жестокостей и преступлений совершается в состоянии гнева! А сатана – виновник греха – стоит рядом и насмехается над нами, над тем, что оружие, данное для борьбы против демона, человек направил против подобного себе, а демон остался незамечен и забыт. Надо сказать, что хотя в гневе человек неистовствует, бьет самого себя, кусает собственное тело, в это время он испытывает и какое-то тайное наслаждение гневом, удовлетворяет звериную страсть, влекущую к разрушению и убийству; он отдается во власть этой страсти – так, как самоубийца, закрыв глаза, бросается в пропасть. Когда же гнев проходит, человек, как бы пробуждаясь, видит, в каком плену он находился, видит, что он был только куклой на подмостках театра, а за «кулисами» прятался тот, кто дергал куклу за нити, чтобы она прыгала и плясала. Святые отцы заповедали нам ничего не говорить во время гнева – ни хорошего, ни худого, а лишь плотно сомкнуть губы, как плотно закрывают крышку банки, в которой копошатся ядовитые гады, пытаясь найти щель, чтобы вылезти через нее наружу. После гнева обычно приходит раскаяние, человек видит, как он был несправедлив, и потому делается вдруг мягким, как воск. Но это – только на время: свойство страсти гнева таково, что подобные вспышки часто повторяются. Мы должны помнить, что слово, напоенное гневом, не может исправить сердце другого человека, оно способно только озлобить или напугать. Гневаясь, так же невозможно защитить или восстановить правду, как и заставить диавола делать добро. Поэтому, когда человека начинает опьянять, словно вино, гнев, он должен вспомнить, сколько раз уже был обманут диаволом, сколько раз падал на одном и том же месте; вспомнить, что отдающийся гневу как бы бросается в объятия диавола и, подобно ему, становится в своем сердце человекоубийцей. Исх. 20, 13.– Ред. ^ Ср.: Ин. 8, 44.– Ред. ^ Вероятно, «два ножа» и «два убийцы» – это уныние и отчаяние. Или же иначе: чувство озлобления и совершенный под влиянием этого чувства грех.– Ред. ^ См.: Ин. 8, 44.– Ред. ^ Наверное, правильнее всего понимать это так: «Живет настолько, насколько любит».– Ред. ^

В качестве дополнения

Вопрос: Что нужно сделать, чтобы не рассердиться? Ответ: Для этого надо рассердиться, только не на человека, а на демона, который вводит человека в грех, является изобретателем, совершителем и завершителем всякого греха. Человека, провинившегося перед нами, мы видим, а демона, который бесконечно более виновен – и перед нами, и перед досадившим нам, видеть не можем. Поэтому мы просто забываем о его существовании и считаем причиной греха и источником зла человека, подобного нам. Есть аскетический прием: подавлять гнев, не давая ему прорываться наружу через злое слово, как вырывается из печи огонь. Расчет здесь правилен, но сами отцы признают, что этот путь долог: лишь постепенно человек может научиться сдерживать гнев, он еще продолжительное время будет борим мысленным гневом, которому поставил, как преграду, свои сжатые губы. Однако есть и другой метод, основанный на том, что гнев – это не сила, чуждая человеку, а способность души ограждать себя от греха и демона, но способность поврежденная, извращенная грехопадением, которая сама превратилась в грех. Гнев дан нам как оружие против демона, мы же обратили это оружие против человека, а в сущности, против самих себя. Второй метод заключается в том, чтобы перенести гнев на демона и те горькие слова, которые мы хотим обрушить на голову человека, обратить против демона, который действительно достоин этих слов. Скажем демону, который во время ссоры прыгает около нас: «Ты, диавол, негодяй, потому что стал негодным для Бога, тебя выкинули, как мусор, с неба на землю, и теперь ты занимаешься тем, что мучаешь нас. Ты безумен, потому что потерял самое главное – вечную жизнь, и нас стараешься лишить Небесного Царства. Ты подлец, потому что подлез к нам и кусаешь, как змея; ты искушаешь моего брата на грех, а потом прячешься за его спину, как будто тебя нет и виноват он один, но ты – главная причина его греха. Ты подущаешь меня, чтобы вместо того, чтобы любить моего брата и сочувствовать ему, я разгневался бы на него, оскорбил его и этим оскорбил Небесного Отца и Ангелов-хранителей, которых Господь послал для нашего спасения. Но я люблю моего брата и ненавижу тебя, изменника Богу, не подчиняюсь воле твоей, а проклинаю тебя именем Иисуса Христа, Который для нас – спасение, а для тебя – отвержение и гибель». Все, в чем мы хотим упрекать друг друга во время гнева, перенесем на демона, будем бранить и проклинать его, потому что над ним уже произнесено вечное проклятие. Одна из величайших и благодатнейших книг Священного Писания – Псалтирь – содержит в себе проклятие против демонов. Поэтому, когда закипит в твоем сердце гнев, скажи: «Проклят ты, сатана, и все дела твои. И да будет спасен брат мой и я – его молитвами. Ты завидуешь нам, потому что для тебя нет спасения». Поступая так, можно гневом победить гнев и страсть, разжигаемую демоном, обратить против него самого. Поступая так, можно сохранить любовь к брату и водворить в своей душе мир. Кроме того, надо помнить, что все происходит по Промыслу Божию, что Господь силен само зло обратить в добро, что скорби учат терпению и обнаруживают внутреннее состояние нашей души, которое часто скрыто от нас самих, что скорби надо принимать как епитимью, данную нам Богом для спасения. Итак, если в уме твоем появятся бранные слова, обрати их против демона: он автор этих слов, поэтому ты возвращаешь ему его собственность. Пророк Давид говорит: Законопреступныя возненавидех, закон же Твой возлюбих [1]. Любовь к закону Божию охраняется гневом по отношению ко греху. Демон искушает нас, когда мы тайно сочувствуем ему, но он не может действовать, когда мы гневаемся на него: гнев – это знак отвержения. Пс. 118, 113.– Ред. ^