Средь белеющих равнин.

Бесконечны, безобразны,

В мутной месяца игре

Закружились бесы разны,

Будто листья в ноябре...

Сколько их! куда их гонят?

Что так жалобно поют?

Домового ли хоронят,

Ведьму ль замуж выдают?

Мчатся тучи, вьются тучи;

Невидимкою луна

Освещает снег летучий;

Мутно небо, ночь мутна.

Мчатся бесы рой за роем

В беспредельной вышине,

Визгом жалобным и воем

Надрывая сердце мне...

***

Сколько уже времени прошло, а с каждым новым утром боль, - короткая, но пронзительная, как укол, - возвращалась. По радио начинали играть гимн, Лиза сладко потягивалась и тянула руку к соседней подушке. "Эй, лежебока". Рука падала на мягкое, прохладное и пустое. И тут Лиза окончательно просыпалась, уже не надеясь услышать ответ: "Вот послал Бог жаворонка". В те дни, когда Миша пропал эта пустота, это молчание делали ее сильнее. Она знала, что нужна мужу, что он вернется, обязательно вернется, что виной всему непредвиденные обстоятельства или непутевый Мишкин характер... А потом был тот день холодный и застывший, как тот лес, где проходило опознание. И как она до последнего надеялась, что чашу эту горькую пронесут мимо нее. Ведь такого просто не могла быть по определению: "У нас впереди еще целая жизнь, солнышко" - любил говорить Миша. "Счастливая жизнь" - добавляла она, прижимаясь к нему. Миша не был красавцем, но для нее не существовало лучше человека не всем свете, ибо не знал свет человека добрее, надежнее, вернее...

И вот теперь вокруг какие-то люди, зажимающие носы. И вопрос: "Вы узнаете..." Нет, нет, не узнаю! Только... Перстень... этот перстень в форме жука-скарабея. "Он мне удачу приносит, солнышко..."

Там, в лесу под Ольшанкой в ее сердце сначала вошла пустота. Потеря мальчика только усугубила депрессию ребенок стал бы ей живой памятью о Мише. Не стал... С Лизой, будто заботливая нянька, возилась Галина Глазунова, Вадим Петрович устраивал какие-то лечебные сеансы. Все вокруг говорили правильные слова, она слушала, благодарила, и мечтала только об одном, - чтобы все, все, все, даже Галина, даже Любашка Братищева оставили ее в покое. Незаметно для себя, Лиза полюбила ночи. С ними приходило забвение, боль отступала. А сны были все больше добрые и цветные. Одна бабушка-нищенка у дверей храма сказала ей, благодаря за подаяние: "Ему там хорошо, доченька". Но Лиза не могла зацепиться за эту спасительную надежду: почему ему хорошо не здесь, со мной, а где-то там, откуда еще никто не вернулся?