Счастье и одновременно беда Сидорина в том и заключались, что однажды с ним случилось чудо он потерял свой жизненный опыт, потерял в одночасье... И вовсе не тщеславное желание блеснуть эрудицией двигало Асинкритом, когда он цитировал Пушкина. Сидорин извлекал из ущербной своей памяти поэтический, очищенный от хитрого лукавства опыт. Вот почему во время своих постоянных поездок этот человек, разменявший четвертый десяток, с таким жадным вниманием слушал других людей, и радовался как ребенок, благодаря судьбу, за то, что она посылает ему столько умных собеседников. Умных людей вокруг нас очень много, просто мы не умеем их слушать. А Сидорин умел, ибо ему это нравилось, и в этом было его спасение. И когда в приезжем москвиче, заполнявшем какие-то таблицы, люди не находили спеси и высокомерия, не видели желания придавить авторитетом и связями, их сердца открывались.

Шли недели и месяцы, записные книжки разбухали от фамилий, адресов, телефонных номеров. Находилось в них место и чудакам, и хитрецам, простачкам и мудрецам. Правда Сидорин уже не делил их на группы, не классифицировал и не систематизировал, он просто принимал своих новых знакомых, встреченных на дороге жизни, такими, как они есть.

Вот почему и улыбался Асинкрит "понимающей улыбкой", ибо судил всех по себе. Жизненный опыт еще не успел нашептать ему свое любимое: "Не верь никому". И когда он увидел статью о себе в газете, едва вылупившуюся обиду приглушила жалость к Любе, которой ее жизненный опыт внушил, что для достижения цели все средства хороши. А кого жалеешь, разве на того обидишься?

И в конце концов, постепенно, не сразу, до него стало доходить самое главное: его наказали и наградили одновременно, мы же согласились с вами, что так в жизни бывает. Наказали понятно, но ведь и наградили щедро, по-царски: Асинкрита оставили жить, дышать воздухом, смотреть на небо всегда разное, то бездонно-синее, то грозовое свинцовое в нитях молнии, то словно усыпанное жемчугом звездами. Оставили дружить и общаться с людьми. Разве этого мало?

***

А суть любого наказания ненароком объяснил Сидорину старый учитель и краевед Александр Иванович, с которым его свела судьба, и свела вроде бы случайно. Но нет, ничего случайного в этом мире нет, и чем больше Асинкрит исхаживал дорог, тем глубже это осознавал.

Тогда, в своем домике над тихой речкой, Александр Иванович заговорил сначала о другом. Хозяйка убирала со стола, мужчины вышли на крыльцо, с которого открывался изумительный вид: огромный простор, уходящие за горизонт леса, облака, величественно плывущие по небу.

- Не поверите, я ведь городской, - заговорил учитель. Пединститут закончил. Все мои однокурсники в город просились, даже сельские, а я вот сюда приехал. Знаешь, почему, Васильич? очень легко и естественно Александр Иванович перешел на "ты".

- Почему?

- Простор я люблю. Мое это. Как съездил в десятом классе в Константиново там все, как у нас, только Ока покруче, конечно, нашей речки будет. Кстати, ты был в тех местах? спросил учитель Сидорина.

- Не помню, - искренне ответил тот. А что там?

- Ну ты даешь! Есенин там родился... И продекламировал:

Не жалею не зову не плачу,

Все пройдет; как с белых яблонь дым...