10 марта 1928 года

В аристократическую, чисто городскую обстановку попал я в Вятке. Новые веяния и влияния и положительного, и отрицательного характера действовали на меня.Духовенство кафедрального собора, куда назначен был на службу отец, жило в казенных квартирах. Двор церковных домов был общий, и дети соборного причта гурьбой собирались и убивали свободное время то в играх, вроде крокета, то в гимнастике, то на вечеринках, устраивавшихся поочередно в той или иной семье. Так как среди резвящихся были лица обоего пола, то кафедральный двор давал широкий простор всяким романтическим чувствам. Участвовал в играх и я, но был среди своих сверстников как чужой, дичился новых знакомых и не мог слиться душой с общим настроем молодежи. Особенно тягостно было мне на танцевальных вечерах. Танцевать я не умел, поэтому мама отдала меня учиться танцам в дом соборного протоиерея Корсаковского. С помощью его дочери под звуки граммофона я и упражнялся в разучивании бессмысленных, хотя внешне, может быть, и красивых па. С переездом я перешел в местное Духовное училище для продолжения образования. Как раз мое время совпало с тем периодом жизни духовных школ, когда возникло стремление придать детям духовенства светского лоска. Поэтому в Духовном училище, а затем и в семинарии начальство считало себя обязанным периодически устраивать литературные и музыкально-вокальные вечера, поощряло занятие воспитанников ручным трудом, гимнастикой и живописью, развертывались выставки столярных и художественных изделий, изготовленных руками учеников. Придавалось значение умению обращаться с лицами другого пола. Введена была форма одежды, обязательная для каждого воспитанника.Со светской стороной у меня было как-то туго. В присутствии лиц прекрасного пола я терялся, танцевал так себе, хотя и продолжал посещать уроки танцев даже в бытность свою учеником Духовной семинарии, гимнастику не любил и был весьма неповоротлив. Помню, я никак не мог перекинуться на турнике, и мне подполковник — руководитель гимнастических занятий — приказывал закидывать ноги с таким усилием, что от этого в голове, казалось, и мозги перевертывались. Попытка раскачиваться на параллельных брусьях приводила меня в дрожь. Я боялся, как бы не разжались руки, как бы не упасть, не ушибиться и не сломать чего-либо. Что мне давалось, так это выпиливание из фанеры, фотография и музыка. Принуждения со стороны начальства открыли во мне также способность к художественному чтению и пению на вечерах. Например, я под аккомпанемент пел какую-то песню с географическим содержанием, показывая на карте города разных стран; изображал генерала, привезшего весть об освобождении крестьян от крепостной зависимости, читал рассказы Чехова и различные стихотворения. Пытался играть на валторне, кларнете и бросил эти инструменты только в силу того, что боялся повредить голосовые связки и легкие. Что касается училищных хоров, то ни один из них я не пропустил, участвовал в спевках и выступлениях. Первые хоровые опыты были у меня еще в Яранске, где я в хоре Троицкой церкви пел альтом за 15 копеек в месяц и чувствовал себя наверху блаженства от такого заработка. В Вятке бесплатно пел в хоре Александро-Невского собора и в приходской церкви.Пребывание в учебных заведениях, начиная от школы, конечно, добавляло свою долю в общее развитие, но не пробуждало сердца, не воспитывало сердечного церковного чувства. И знания, вынесенные из духовной школы, оказались малопригодными на практике. Благодарю я воспитавшую меня школу за то лишь, что она научила меня литературно мыслить, излагать письменно свои представления, научила лепетать богословские выражения и слова без сердечного понимания их сущности. Душа моя, не имевшая ни постоянного подвига молитвы, неискусная в посте, чуждая покаяния, насыщенная честолюбием и гордостью, не могла за все время школьного обучения сколько-нибудь проникнуть в дух и смысл христианской веры, не интересовалась всецело, до самозабвения, премудростью Божией. И лучи Божественного Откровения скользили по поверхности сердца, не проникая вглубь, подобно елею — в кости.Система оценок, господствовавшая в школах моего времени, способствовала развитию во мне крайнего честолюбия, болезненной жажды первенства и похвал. Сколько горя доставляли мне низкие баллы по каким-либо предметам! Из-за этого я плакал, завидовал товарищам, переживал тяжкие минуты, досадовал на слабость своих дарований. Семнадцать лет учения я назвал бы непрекращающимся страстным горением в огне самолюбивых чувств, достигших некого утоления с окончанием академии и после вновь мучительно воспылавших, только в иных формах.Свои лучшие уроки жизнь чаще всего напечатлевает с помощью живых примеров добра, наглядных образчиков благоговения и любви к Богу и людям. Таких носителей правды Божией, сильных, увлекающих, вызывающих желание подражать им, среди преподавателей мне не встретилось. Педагоги мои чаще всего были люди со странностями, окарикатуренные человеческими немощами, за малым лишь исключением. Острый ум детей наделил почти каждого из них едкими прозвищами, вызванными их слабостями и недостатками. Холодные, замкнутые в себе, раздражительные, касательно нравственности — нередко с сомнительной репутацией учителя мои не умели заставить полюбить излагаемые предметы. Да и насколько благотворно они могли подействовать на детские и юношеские души, когда, вероятно, и сами не очень-то любили те облаети знания, которые были призваны раскрывать перед нами. Огонек воодушевления я встретил в двух-трех учителях из всей их плеяды. Вот почему не хочется данные воспоминания облекать в форму рассказов о личностях. Сам я исполнен зла, поэтому надо спешить оплакать свои грехи. Судить же других никто из смертных не призван. Говори о старших или хорошо, или ничего [не говори]. Я изберу последнее во избежание анекдотов. Не могу, впрочем, обойти молчанием того, что некоторые учителя старались завоевать среди учеников расположение внеурочными дружескими беседами с оттенком цинизма и вульгарной откровенности. Конечно, результаты подобных сближений были плачевны: они льстили юношеским страстям и отнюдь не созидали нравственно.Заботы об удержании себя на высоте положения пестовали во мне эгоиста до мозга костей, обидчивого самолюбца, этакое закрытое для сторонних взоров существо, полное страстей. Я был тупицей в понимании сокровищ веры, доступных исключительно смиренному сердцу и духовному настрою.В мое время в среде сверстников начали складываться разнообразные кружки: литературные, исторические, философские. Я избегал их, потому что боялся уклониться в общность знания, не усвоив твердо классных уроков. Да, вероятно, и не ошибся в расчете. Для углубления понимания той или иной науки требуется время, всеохватная память, добросовестность изучения материала в строгой последовательности. У меня же в тот момент не было соответствующих условий, благоприятных для накопления научного багажа. Все строится промыслительно. Благодарю Бога за пройденные пути жизни.

12/25 марта 1928 года

Несравненно большее, чем Духовная школа, оказали на меня влияние Святая Церковь с ее богослужением и духовное чтение. Любил я ходить молиться преимущественно в вятский кафедральный собор, Трифонов мужской монастырь и архиерейскую Крестовую церковь.В кафедральном соборе благоговела душа пред гробницами святителя Ионы, архиепископа Вятского и Великопермского [1], и Лаврентия (Горки) [2], покровителя наук в вятских Духовных школах. Часто останавливался я перед Тихвинским образом Божией Матери, некогда стоявшим в келлии архиепископа Ионы, открывал Пресвятой Богородице свою душу и просил Ее защиты от искушений и помощи в несении скорбей жизни. В соборе находились еще два чудотворных образа — Святителя Николая и Архистратига Михаила. Воспламенялась душа любовью к Николаю Угоднику, особенно при слышании рассказов, как в наше время Святитель Божий видимо являлся некоторым достойным в свой годовой праздник на соборном амвоне и преподавал благословение толпам молящихся.Действовала на меня благотворно и полная благодати атмосфера храма преподобного Трифона в Успенском монастыре [3], где покоятся на ложах своих два вятских праведника — праведный Трифон и блаженный Прокопий, Христа ради юродивый. Войдешь, бывало, в монастырский храм — и благодать Божия так и коснется ощутительно сердца, исполнит его благоговением к Богу, возродит жажду служить Господу всеми силами. Стенная роспись храма невольно переносила мыслями в эпоху жизни святого, много скорбевшего, плакавшего и болезновавшего от искушений ради Царствия Небесного. А Крестовая архиерейская церковь ввела меня в понимание красоты церковных мотивов и сладости пения антифонов и различных молитв из чина всенощной и литургии. Может быть, погибла бы душа моя без поддержки благодати, которую я почерпал у Матери-Церкви. Благословен Бог, создавший на земле Свои храмовые чертоги и услаждающий грешные человеческие сердца небесными песнопениями! Нет ничего прекраснее, чище, полезнее, сладостнее Святой Церкви. Целовать хочется стены и пороги каждого храма, радоваться при видении церковных куполов, высящихся к небесам и освящающих все окрест.В Вятке, несмотря на мое крайнее недостоинство, Господь благословил приблизиться к престолу Божию. Я сделался книгодержцем у Преосвященного Никандра [4], впоследствии митрополита Ташкентского. Эта обязанность помогла мне лучше усвоить богослужение, я наслаждался молитвой за архиерейской благоговейной службой, а главное прилеплялся к Богу. Великолепие церковной службы настолько приподнимало душу, что отблеск небесной красоты предвкушался внутренним чувством и невольно возникали раздумья: насколько же восхитительна подлинная музыка ангельского пения и как возвышенны трепетное благоговение и любовь небожителей, всегда зрящих Господа Спасителя лицом к лицу!В день Апостола Фомы епископ Никандр посвятил меня в стихарь, причем он был специально сшит по моему росту из казенного материала.Во время летних каникул я на протяжении нескольких лет уезжал из Вятки на отдых в монастырь. Чисто внешне эти поездки были вызваны как бы случайной причиной. Мать, вынужденная возить на курорт моего старшего брата, у которого болели легкие, не знала, куда меня деть. К нам зашел как-то игумен Яранского Пророчицкого общежительного мужского монастыря отец Геннадий. Мать и предложила ему взять меня на лето в обитель. Я неохотно, с тайным скрежетом зубов, покорился необходимости ехать к инокам. Между тем Господь промыслительно готовил меня к иноческому жребию, тем более что быть монахом я дал обещание Богу еще в бытность семинаристом.Как-то весной во время экзаменов, когда только что вскрылась река Вятка от льда, я поехал с двумя товарищами кататься на ялике. Река разливается у города приблизительно на версту или на полторы в ширину и затопляет стоящий между ее рукавами лес. Приятно было кататься среди лесных аллей на лодке. Картина эта напоминала нечто кинематографическое. В один из дней такого катания погода сначала стояла ясная, потом на небе показалось серое облачко, пошел снег, поднялась буря. Река взволновалась... Попытка добраться до берега была безуспешна. Из-за волн руль отказывался действовать. Что оставалось делать в такой крайности? Смерть витала над нами. Тогда я сердечно взмолился Богу и сказал: "Господи! Спаси только меня от смерти. Я жизнь свою посвящу Тебе и буду монахом".После этих слов сердце исполнилось надеждой на спасение. Хотя лодку заливало водой, я и два мои товарища продолжали бороться с волнами. Медленно, рискуя ежеминутно быть опрокинутыми водяными валами, мы все-таки с Божией помощью добрались до противоположного берега, жутко взволнованные и продрогшие.Несомненно, поездки в монастырь, с легкого почина моей матери, были постепенным осуществлением данного обещания стать монахом.Не знаю, как благодарить Господа за то, что Он судил мне пожить в монастыре. Обитель иноков есть лучшая академия спасения, вернейшее училище Богообщения. Светские и духовные школы на пути спасения бессильны дать человеку то, что может получить он в обители. Монастырь дал мне ощутить благодатную силу молитвенных правил, показал значение осмысленного продвижения к перевоспитанию грешного сердца. Сколько встретил я здесь светлых личностей, сколько почерпнул живых опытных наставлений! Душа моя восприняла много иноческих рассказов о мучительной борьбе со злом. Благодарю Тебя, Господи, приведшего мое окаянство в соприкосновение с сосудами Твоей Божественной силы!Ученик знаменитого филейского [5] старца иеросхимонаха Стефана — иеромонах отец Матфей — учил меня читать книги аскетического характера, обличал в неимении страха Божия, рассказывал о своем тернистом шествии от мира к монастырю. Кроткий и смиренный иеромонах Авраамий, живописец, поведал чудную повесть о явлении ему Божией Матери с сосудом, должно быть, Мира. В память этого явления отец Авраамий написал икону Божией Матери, назвав ее "Источник живой воды", и почтил Царицу Небесную составлением акафиста. Игумен Геннадий напоил мое сердце повествованием о старцах Глинской и Софрониевой пустыней, их мудром водительстве ко спасению новоначальных, рассказывал о вятских архиереях и событиях их жизни. Иеромонах отец Афанасий, богомудрый и благостный, познакомил меня, рассеянного и распущенного, с подвигом сокрушения сердца. Иеродиакон отец Виктор, поэт, печатавший свои стихи в журнале "Русский инок", доставил мне много сладостных часов своими неистощимыми рассказами о загробной жизни, старчестве и Страшном Суде. Некогда в детстве от читанного мамой стихотворения "Дядя Влас" я плакал, умилялся и приходил в трепет от видения адских мук благочестивым странником. В монастыре же детские впечатления приобретали глубину и силу. Монаху Иоанну, избравшему страннический образ жизни, всегда плакавшему о своих грехах, я обязан научением молчанию, Иисусовой молитве. Отец Иоанн увлекательно и восторженно делился со мной переживаниями при созерцании чудес у раки преподобной Анны Кашинской [6]. Были среди иноков и такие, которым вроде бы и нечего было рассказать, но всей своей ангелоподобной жизнью, святым примером богоугодного настроя и благочестивых привычек они как бы являли поучение. Благословенна ты, мирная обитель, насыщенная иноческими молитвенными воздыханиями, полная незримых трудов и борений со страстями душевными. Еще я услышал замечательную повесть о жизни и подвигах игумена Пророчицкого монастыря отца Нила из уст его брата — монаха отца Никодима. Добавьте к описанной обстановке моей монастырской жизни участие в трудах на послушаниях — в просфорной, сапожной, на сенокосе, жниве и пчельнике — и будет понятно, как много добра излила обитель на мою душу, хотя я и не умел всего этого принять, до сих пор являясь дырявым сосудом нерадения. Святитель Иона (†06.06.1470; пам. 29 янв.) был архиепископом Пермским и Вологодским в 1455–1470 гг. Известен успешной миссионерской деятельностью, храмоздательством, святостью жизни. ^ Лаврентий (Горка; †09.04.1737) — миссионер. Рукоположен во епископа Астраханского в 1723 г., с 1727 г. — епископ Великоустюжский, с 1731 г. — Рязанский, с 1733 г. — епископ Вятский. ^ Успенский монастырь в г. Вятке основан в 1580 г. преподобным Трифоном (†1612; пам. 8/21 окт.), просветителем языческих племен этого края. Блаженный Прокопий (†1628; пам. 21 дек./3 янв.) еще в детстве был исцелен по молитвам преп. Трифона — тогда настоятеля монастыря. Вятские чудотворцы и по кончине своей часто являлись вместе. ^ Никандр (Феноменов; 1872–1933) пострижен в монашество в 1897 г., с 1914 — епископ Вятский и Слободской. Образованный богослов, ректор Кутаисской (1900 г.) и Тифлисской (1901–1905 гг.) духовных семинарий. Участник Поместного Собора Русской Церкви 1917–1918 гг. В 1920–1925 гг. был в ссылке. Последнее служение — Ташкентская епархия (с 1927 г.). ^ Филейский Александро-Невский монастырь расположен в 10 км от Вятки (Филейский — по названию ближнего селения). Основан иеросхимонахом Стефаном, официально открыт в 1890 г. (См.: Сочинения иеромонаха Стефана. Саратов, 1996. Переизд.) ^ Святая благоверная княгиня Анна Кашинская (2-я половина XIII в. — 1368 г.) — супруга замученного в Орде тверского князя Михаила († 1318). Оставшись вдовой, постриглась в монашество с именем София, затем приняла схиму с именем Анна. Ее строгая подвижническая жизнь дала повод к написанию икон сразу после кончины, а в 1649 году она была причислена к ликусвятых. ^

12 марта 1928 года

Не могу забыть летних похожих друг на друга вечеров, когда утомленная трудами на послушаниях братия собиралась на правило в храм. Подобно журчанию ручейка, раздается тихое, монотонное чтение канонов и вечерних молитв. В раскрытые окна церкви врывается стрекотанье кузнечиков, льется благоухание цветов, а молитвенные слова так и просятся в душу, потрясают сердце, вызывают в нем особое настроение умиления, благодатной мягкости, расположения ко всем людям и плач о своем окаянстве. После правила обычно следовало прощание с игуменом, и братия расходилась по келлиям. Не скажу, чтобы в Пророчицком монастыре было введено старчество — правильное руководство на пути возвышения душ к общению с Богом. Нет, скорее здесь несколько сильных духом и жаждой спасения монахов невольно, без слов понуждали других к подражанию им одной лишь наглядностью своего святого примера. Монастырское словесное стадо одушевлялось и вдохновлялось порывом к спасению и от молитвенной обстановки и богоугодного распорядка своей внешней жизни. Жить мне пришлось сначала в монастырской гостинице, потом в сапожной, внутри ограды, и, наконец, в только что отделанном новом каменном доме, предназначавшемся, между прочим, для приемов именитых гостей, в том числе для размещения посещавшего обитель епархиального архиерея и его многочисленной свиты.Милые, светлые облики иноков рождаются из глубины воспоминания о затерянном в глуши Яранском монастыре. Ясно представляется их плач о грехах, простота и скромность их обращения, нравственная чистота, так и сквозившая в их рассказах, словах, внешнем виде и настроении. Спасибо обители и благодарение Господу за приобщение моей души в иноческом сонме к благодатному настрою, ощущению присутствия Божия и Его непостижимой силы.Игумен и монашествующие время от времени баловали меня и некоторыми невинными утешениями. Так, настоятель отец Геннадий, который был воспитанником Глинской [1] и Софрониевой [2] пустыней, иногда брал меня с собой на обозрение монастырских дач, и я ездил с ним верст за тридцать в лесные угодья. Бывало, приедем на дачу поздно вечером, мне хочется спать, а отец игумен приказывает вместе с ним идти на обозрение дачных участков. Качаясь от усталости, иду я за ним, грудью вдыхаю сладкий воздух, напоенный ароматом леса, взор пугливо останавливается на светящихся фосфорическим блеском светлячках, качающихся на ветках придорожных кустарников. Рука игумена в тишине безостановочно перебирает четки, или он рассказывает что-либо из быта иноков Софрониевой пустыни, о своих борениях и скорбях, перенесенных им за свою пятидесятилетнюю жизнь. К концу обхода мне уже не хочется спать, душа наполняется каким-то сладостным чувством, и я бодро выстаиваю вечернее молитвенное правило.Нередко лавочник отец Никодим снабжал меня то назидательной книжкой, то священными картинами; казначей отец Афанасий тайком от других в тиши своей келлии делился со мной сладостями. Он был гомеопат, не мог отказаться от благодарности пациентов и получаемые приношения старался разделить, между прочим, со мной.Летом игумен в поощрение и утешение некоторых монахов-старцев разрешал им ходить на рыбную ловлю. Соучастником своих походов они делали и меня. Обычно ловили рыбу сетью. Сеть протягивалась от одного до другого берега небольшой реки. Монахи тянули ее в нижнем белье. Пойманную рыбу тут же на берегу чистили и в чугунке варили на костре. Навар получался такой, что я после сытного угощения чувствовал отвращение к еде в течение нескольких дней.Во время жнивы и сенокоса я принимал участие в общих работах. От неумения однажды чуть серпом не отрезал себе палец. Сердобольный игумен, увидев мое несчастье, быстро снял сапог, оторвал от портянки лоскут и перевязал мне руку.За время пребывания в стенах монастыря я вполне отдыхал телом и душой от учебных занятий и освежал сердце чистым, святым влиянием иноческой среды. Обительские послушания вносили в мое сердце разнообразие. Смена умственных усилий физическим трудом укрепляла мой организм, готовила его к несению ученических тягот предстоящего учебного года. Из монастыря я приезжал домой с грудой священных изображений в рамках, среди которых были картины Страшного Суда, доброго Пастыря Христа, несущего на раменах заблудшую овцу, и на другие библейские сюжеты. Однажды даже привез в Вятку некое подобие гроба и фотографию, где я был снят как бы умершим, лежащим на столе. Сняться в таком виде мне посоветовали иноки для возбуждения памяти смертной.Однажды Господь привел увидеть в монастыре благодатный свет на лице одного послушника. Это было так. Кажется, в Петров пост я зашел как-то вечером в келлию одного послушника — Ивана Васильевича Сычева, с которым дружил, и застал его всего в слезах. Он готовился к Святому Причащению и плакал о своих грехах. Ввиду несвоевременности прихода я поспешил оставить друга одного. На следующий день он сам пришел на поле, где я работал, пригласил меня на чаепитие. Лицо Ивана Васильевича при этом было необычайно. Тонкий румянец выступал на его щеках, и из пор кожи струился как бы некий отблеск. Казалось, что под порами его кожи содержится таинственная световая энергия, чувственно видимая. Отпечаток умиления начертался на мирных чертах благоговейного послушника. Этот случай почему-то неизгладимо врезался в мою память. Пришлось мне также быть свидетелем смерти одного немого рясофорного монаха, отца Феодора. При жизни он отличался особо тщательной аккуратностью и чистоплотностью. А в гробу его всего обсыпали паразиты. Откуда появились вши в столь неимоверном количестве, я до сих пор объяснить не могу.Плодом моего гощения в монастыре было составление труда "Историко-статистическое описание Яранского Пророчицкого мужского монастыря". Это сочинение в счет обязательных письменных работ было подано мною преподавателю Церковной истории Вятской семинарии Н.Г. Гусеву (тогда я учился в шестом классе). Гусев, совмещавший с учительством редактирование "Вятских епархиальных ведомостей", внимательно относился к сочинениям семинаристов. Мне за труд поставил "пять с плюсом" и дал лестный отзыв. Другим моим сочинением, написанным под свежим впечатлением о монастырской жизни, было "Жизнь и труды игумена Нила (Пилякова)". Покойный отец Нил, почивший в Бозе на тридцать третьем году жизни от чахотки, занимался поэтическим творчеством, печатал свои произведения в газетах и журналах, поэтому к жизнеописанию я приложил собрание его стихотворений, простых и звучных, овеянных духом религиозности и памяти смертной. Глинская Рождество-Богородичная пустынь находится неподалеку (в 40 км) от г. Путивля (на границе Черниговской, Сумской и Курской областей). Основана в XVI в. на месте явлениячудотворной иконы Божией Матери. Закрыта в 1922 г., восстановлена в 1942 г. и вновь закрыта в 1961 г. Знаменита своими старцами. ^ Софрониев Рождество-Богородичный монастырь расположен в 25 км от г. Путивля. Основан в глубокой древности. Главная святыня — чудотворная икона Божией Матери. ^

14 марта 1928 года

Ко времени окончания семинарии я все же представлял собой духовно болезненную натуру, полную недостатков. Пусть смягчалось зло моего сердца воздействиями Церкви, плачем умиления во время литургии, но страсти, несмотря на светоносную помощь Божию, держались цепко в моем сердце, доставляя мне немало страданий. Сколько я претерпел внутренних плотских борений, ведает один Бог. Погоня за высокими баллами в ответах на уроках, боязнь потерять первенство среди товарищей сделали меня пустым честолюбцем, мечтавшим о духовной или светской карьере, об учении в Духовной академии на казенный счет. С товарищами я обходился желчно, сухо, сторонился их, любви к ним не испытывал и с их стороны не чувствовал симпатии к себе. Между тем в глубинах моей души жила сильная жажда общения, неясная чувствительность с примесью, пожалуй, слащавого сентиментализма. При малейшем проявлении к себе невнимания со стороны окружающих я сгорал от обидчивости, упрямства и своеволия. Недаром мама часто говаривала мне: "Из тебя выйдет строптивый монах".В это время под влиянием посещения отцом Белгорода и знакомства с жизнью святителя Иоасафа Белгородского душа моя прониклась особенным благоговением к этому святому. Часто молился я ему, взял за образец его жизнь и носил его духовный образ в своем сердце. Меня охватило такое же почитание и преклонение пред нравственным величием святителя Иоанна Златоуста, когда я прочитал повесть Фаррара "Власть тьмы в Царстве света", посвященную ему. Мне хотелось в жизненном подвиге подражать великому святителю, хотя я и чувствовал себя тупоумным невеждой, гордым нищим по дарованиям благодати, далеким от Бога великим грешником.В Вятке мне приходилось изредка бывать у иеромонаха Трифонова Успенского монастыря отца Антония, необыкновенно добросердечного инока, и у казначея Александро-Невского Филейского монастыря отца Ипатия. Оба инока принесли мне много пользы своей доброй настроенностью, сказаниями о жизни и подвигах знаменитого прозорливого старца иеросхимонаха Стефана Филейского. Кстати, Александро-Невский мужской монастырь находился верстах в семи от Вятки. Вечная память отцу Антонию и отцу Ипатию, уже отшедшим в лучший мир. Да упокоит Господь их добрые души в Своем Вечном Царстве.

17 марта 1928 года

Воспитательное влияние на мою душу городской обстановки было слабее, нежели действие благотворной атмосферы глухого, затерявшегося среди деревень Яранского монастыря. Вспоминаю также о начальнице Яранского инородческого детского приюта Домнике Семеновне Ахмониной, к которой иногда ездил игумен отец Геннадий, помогавший оборудовать устроенный ею приют. В один из наших приездов она вручила мне полотенце с нашитым на нем черным крестом и загадочно сказала: "Вы умрете в этом году". Странные слова пронизали меня, как электричество. Возвращаясь из приюта в обитель, я мысленно прощался с белым светом. Умирать очень не хотелось. Впереди открывалось заманчивое будущее, душа была преисполнена жаждой жизни. Все-таки предсказанию я настолько поверил, что целый год невольно воздерживался от неосторожных поступков, тщательно готовился к переходу в вечность, избегал увеселений и развлечений. Когда же по истечении назначенного срока пророчество не сбылось, я облегченно вздохнул, и все вошло в обычное русло.Как оказалось впоследствии, начальница приюта была в прелести. Демон тонкого самомнения обуял ее душу. Она пророчествовала и многим другим людям, вступила на путь старчества, имея цветущие страсти внутри себя. И погибла она трагически еще довольно молодой. Пред смертью ее обуял ропот на Господа, она видела в видениях мнимых ангелов. Это бес являлся ей в образе Ангела света. Незадолго до ее кончины я видел два удивительных сна. Вообще, как уже говорил, сны я вижу очень редко. В первый раз мне привиделось, что я будто бы стою в вятском кафедральном соборе у гробницы святителя Ионы. На ней перед иконой горят две свечи. Вдруг одна свеча гаснет и, оторвавшись от подсвечника, падает на церковный пол. Другой сон не менее знаменательный. Я видел картину самоубийства этой злополучной начальницы. Помню, холодный пот выступил у меня на челе, когда я проснулся. Оба сна были переданы мною Домнике Семеновне. И как вскоре они точно исполнились! Несчастная женщина после ряда посягательств на самоубийство, наконец, повесилась. Бес восторжествовал над отпавшей от Бога гордой душой и увлек ее в свой преисподний мрачный ад. Всякий раз, как вспоминаю я жалкую участь неосторожной начальницы приюта, так скорблю всем сердцем и готов плакать по погубленной душе.Не могу не отметить предсказания о моем последующем житии некоего соловецкого схимника. Некто из паломников захватил с собой мою фотографическую карточку и показал ее [одному] старцу, заочно попросив мне благословения. Старец посмотрел на фотографию, грустно покачал головой и скорбно сказал: "Ах, Витя, Витя! Много тебе придется перенести впереди. Помни житие митрополита Филиппа". С паломником добрый схимник прислал мне восковую свечу и два больших куска сахара. Мне почему-то подумалось, не приму ли я смерть через удушение. Что касается личности московского Митрополита Филиппа [1], то она памятна для меня тем, что мое первое проповедническое выступление в полудетском возрасте падает на день памяти этого знаменитого исповедника Правды Божией. В названный день игумен Геннадий заставил меня прочитать поучение о жизни и подвигах святителя Филиппа по сборнику протоиерея Г. Дьяченко. Ободренный первым опытом благовествования Божия слова, я уже сам испросил настоятельского благословения на продолжение проповедничества, постепенно перейдя от чтения по книге к устному изложению проповеди без тетрадки. Святитель Филипп, Митрополит Московский (1507–1569), обличал царя Иоанна Грозного и по его приказу был низведен с кафедры, сослан и задушен. ^

25 марта 1928 года

В один из вакационных [1] периодов, не помню, в каком году, кажется, перед шестым классом семинарии, с казначеем Яранского монастыря иеромонахом отцом Афанасием я побывал в Белогорском мужском монастыре [2] Пермской епархии. Опускаю второстепенные подробности поездки и остановлюсь на изложении более или менее интересных эпизодов путешествия.Когда возница, везший меня и отца Афанасия на крестьянской телеге, подъехал к крутой горе, на которой расположены монастырские здания, я поднял голову к вершине и заметил, что купол громадного монастырского храма весь в облаках. А гора эта белая, меловая. Чтобы съехать с нее, крестьяне обычно завязывают колеса веревкой и волоком осторожно спускаются вниз на проезжую дорогу. Поднимались мы к обители пешим ходом по скату горы и вдруг видим: с горного склона тихо струится вниз источник воды. Не выдержал отец Афанасий, благоговейно снял шляпу, перекрестился и воскликнул: "На горах станут воды" [3]. Приблизившись к вершине, мы увидели громадный крест с живописным на нем распятием, обитый каким-то металлом и позолоченный. Солнечные лучи ударяли в позолоту, и было впечатление, что крест объят пламенем. Как потом выяснилось, крест водружен был вместо каменной ограды и, по монастырскому уставу, представлял собой ту пограничную черту, переступить которую никто из насельников монастыря не смел без разрешения игумена. Настоятельствовал тогда в Белогорской обители архимандрит Варлаам, бывший прежде старообрядческим начетчиком.Уставная служба в храмах монастыря отличалась торжественностью и глубоким умилением. Схимники с детски незлобивыми лицами имели в храме свои места, молодые иноки стояли на хорах, а часть из них — внизу. После вечернего правила свечи в храме гасились и вся иноческая рать, человек пятьсот, едва слышно шелестя мантиями, двигалась по направлению к раке с частицами мощей. Среди храмового полумрака изредка можно было усмотреть лишь сверкание наперсных иеромонашеских крестов. Затем раздавалось мощное пение молитвы "Достойно есть..." на афонский распев. При звуках молитвенного ублажения Божией Матери хотелось плакать. Светлые чувства широкой волной заливали душу, и думалось, как, вероятно, в эти минуты трепещет сатана и ненавидит поющих монахов.За всенощной было пение с канонархом, при катавасиях — клиросные сходки поющих на средину амвона, выходы на "Хвалите..." до тридцати иеромонахов и многих иеродиаконов, чтение жития дневного святого из Пролога и проповедь, каждение церкви архимандритом в предшествии семи иеродиаконов, целый лес аршинных свечей в руках священнослужителей — вся эта картина была исполнена особой трогательности. От созерцания внешнего великолепия, соединенного с искренним благоговением иноков, души богомольцев и моя душа невольно проникались общим благодатным настроем. С удовольствием стоял я шестичасовую предвоскресную всенощную.Из самого монастыря дня через два мы с отцом Афанасием пошли в скит, отстоявший от обители версты на четыре. Сюда не допускали женщин, за исключением какого-то одного дня в году. Скит окружала деревянная ограда. Скитяне жили в маленьких бревенчатых избушках по двое-трое, пищу принимали один раз в день без масла. Были среди них такие суровые подвижники, которые, захватив с собой немного сухарей, удалялись из скита в соседние меловые горы, где жили по месяцу в совершенном безмолвии и молитве. Результаты поста и особая внутренняя собранность проступали на лицах скитских иноков. В церкви скита я впервые присутствовал на совершении пятисотницы [4]. Впрочем, едва выдержал поклоны. От воды, содержавшей в себе расслабляющие кишечник минералы, у меня до того расстроился желудок, что я чуть было совсем не покинул церковь. В скиту и монастыре мы с отцом Афанасием пробыли недели полторы. Гостеприимный архимандрит Варлаам все оставлял меня в Белогорской обители. Но мне припомнились слова епископа Никандра, у которого я состоял книгодержцем, о необходимости завершить образование. Поэтому я счел более разумным оставить мысль о своем устройстве под кровом Белогорского монастыря и поспешил возвратиться в Яранск, так как летние каникулы еще не кончились.К началу занятий я стал уже подумывать о поступлении после семинарии в Духовную академию. Я, правда, отличался и отличаюсь некой недалекостью, туповатостью, малой сообразительностью. На студентов академии смотрел всегда с исключительной почтительностью, как на сверхчеловеков. Мечта самому стать студентом высшего духовного заведения была для меня особенно дорогой и заветной. И она, по Божией милости, действительно осуществилась. Выпускные экзамены Бог помог мне выдержать хорошо. Семинарию я окончил вторым и имел круглое "пять". Инспектор семинарии попытался было послать на казенный счет в академию не меня, а своего протеже в лице моего товарища А.С. Полянского. Но архиепископ Никандр, узнав об этом, предоставил мне возможность воспользоваться своими правами и устроил мне вызов в Казанскую духовную академию.Вспоминаю я теперь время, проведенное в семинарии, оцениваю познания, какие я вынес оттуда, и вижу, что они были скудны, мало полезны для практической жизни. Не нашлось среди преподавателей семинарии ни одного, который бы разбудил в душах воспитанников жажду чистого знания, научил бы, как самим черпать его из книг. Товарищи мои — будущие пастыри — не отличались особым благоговением, относились к Церкви по-казенному. Никто не был высоким примером подражания в личной жизни. Ректорами семинарии при мне были два протоиерея: отец Николай Кибардин и отец Василий Гачинский, противоположные друг другу по характеру и методам подхода к ученикам. Протоиерей Кибардин был холоден, груб, жесток. И со стороны воспитанников по отношению к себе встречал недоверие и насмешки.Совсем другим человеком был отец Василий Гачинский. "Милым дедушкой" называли его воспитанники. И в самом деле он был всем отцом. Кроткий, добродушный, полный величия и, вместе с тем, неизмеримой доброты, протоиерей Гачинский не способен был причинить кому-либо зла. От его излишней снисходительности среди семинаристов имели место и проявления распущенности. Но достаточно было ректору сказать укоризненное слово на погрешивших против дисциплины, как виновные исправлялись. Недоставало ни у кого решимости, чтобы оскорбить этого ангелоподобного человека. Вечная тебе память, дорогой отец ректор! Добрым словом вспомнят тебя тысячи твоих учеников, воспитанию которых ты посвятил свою долгую многотрудную жизнь.За немногим исключением атмосфера в Вятской семинарии все же была исполнена цинизма. Учителя были в большинстве кутилы, фаты, пьяницы, ухажеры, любители сальных анекдотов, не брезговавшие откровенно вставлять их в свою речь даже на уроках. И среди семинаристов тех, кто уберегся от грязных падений, было очень мало.Богословие, нравственное и догматическое, а также Священное Писание преподавали в сухой форме, нежизненно, непонятно. Составители курсов богословия протоиерей Малиновский и преподаватель семинарии некий Покровский, очевидно, сами не любили своего предмета и не понимали его. Ведь богословие есть не только созерцание определенных истин, но, вместе с тем, и постижение жизни. Усвоение богословия зависит от состояния человеческого сердца. Если Спаситель близок к сердцу, Он прививает ему и истины веры, нравственности, учит претворять их в жизнь. В противном случае богословские понятия оседают в душе как ни с чем не связанная груда песчинок. Опытное переживание спасения во Христе есть единственно верный способ познания и общих положений веры. Если принять во внимание распущенность нравов семинарского юношества, то понятно будет, почему оно в изучении богословия и Писания не шло дальше неинтересного зазубривания буквы богословских систем. Дело доходило даже до такого карикатурно-чудовищного непонимания светоносной, вечной силы Богодухновенного Писания, что некоторые семинаристы дерзали вырывать листы из Библии и использовать их неподобающим образом.Так дальше буквы я и не пошел. Хотя благоговения к Писанию и богословию моя душа никогда не утрачивала, но сокровенная сладость Божией Премудрости за неумение смиряться, за излишества в пище и немалую долю самонадеянности была от меня Господом сокрыта.До самого окончания семинарии я прочитал не очень много книг. Читал большей частью по необходимости — ради написания сочинений, ради ответов на уроках. Трогающие мою душу произведения попадались нечасто. Это были Жития святых, повести из первых веков христианства или монографии по богословским вопросам. В детстве я напрасно убил время на чтение пустых книжек: разных сказок, чувственных рассказов, детективов. Такого рода сочинения, конечно, ничего не давали ни уму, ни сердцу. Из детской литературы, оказывавшей влияние на формирование вкуса, становление характера, я мог бы упомянуть лишь журнал "Задушевное слово" и сочинения Гоголя, Пушкина, Лермонтова, Тургенева. Богословские сочинения пытался читать без успеха, не понимал их и способен был лишь с отчаянным напряжением механически выучивать излагаемый в них материал. Вакации (латин.) — каникулы, отпуск. ^ Белогорский Свято-Николаевский мужской монастырь был основан в 1891 году на Белой горе — одном из отрогов Уральских гор, в 100 км от Перми. Местные жители называли его "Уральским Афоном". При монастыре был открыт скит во имя преп. Серафима Саровского. ^ Цит.: Пс. 103, 6. ^ Устав о совершении пятисотенного келейного правила различен в традициях разных монастырей. См.: Канонник. М.: Изд. отдел Моск. Патриархата, 1994. С. 581–588. ^

30 марта 1928 года

Какое грустное время! В древности блаженные язычники знали больше, чем знал я или вообще христианские юноши моего поколения. Бывало, станешь читать творения учителей Церкви, аскетов, епископа Феофана [1] или "Добротолюбие", и кажутся эти книги какими-то чужими, прямо-таки снотворными. Душа не находила в них ничего для себя питательного. Поэтому от чтения мало что оставалось в моей памяти. С таким вот скудным багажом, нищий душой и телом (вскорости заболел), приехал я в сопровождении отца в Казань.Отец прожил со мной в гостинице несколько дней и затем возвратился в богоспасаемую Вятку. Нелегкий крест возложил на меня Господь в Казани. Разболелись ноги, распухли, стали как бревна. Я вынужден был лечь в академическую больницу, ходил на костылях недели две. Едва я выздоровел, как начались лекции в академии, мне пришлось решать проблему поиска квартиры. Избалованный жизнью в отдельной комнате, я не мог привыкнуть к занятиям в общежитии, шумном и беспокойном. Поиски квартиры долго не увенчивались успехом, пока Господь не внушил одному арабу, по имени Александр Абишарович Жих, пожалеть меня. Он приехал в Россию с Патриархом Антиохийским из самого Дамаска, учился в Казанской академии и отличался при пламенности темперамента редкостным добросердечием. Бог расположил его сердце и ко мне, почему он и принял в устроении моей участи живейшее участие, определив меня на квартиру к одной вдове — диаконице, старушке лет семидесяти. Лидия Порфирьевна Беляева — так звали мою новую хозяйку — уступила мне целую комнату. Здесь-то я ревностно принялся за сочинения и подготовку к зачетам. Первая письменная работа, над которой я корпел два месяца, была на тему "Филон Александрийский как толкователь священных ветхозаветных книг". Результатом двухмесячных добросовестных трудов была, должно быть, солидная работа, коль профессор Терентьев оценил ее на "пять с плюсом". А мне она представляется искусной компиляцией. Весь мой труд заключался только в соединении разбросанного по разным источникам материала на данную тему и подчинении его какой-то определенной идее. Дорога не слепка кусочков знаний по известному предмету, а живое творчество, извлечение из сырого материала самостоятельных умозаключений и выводов.В студенческом обществе я держался несколько особняком. Сердце льнуло больше к монахам и церкви. Скоро мне удалось сблизиться с помощником инспектора академии иеромонахом отцом Иоасафом, профессорами-иеромонахами отцом Амфилохием и отцом Софронием, отцом Ионой. Из монахов-студентов помню иеродиакона Иннокентия, иеродиакона Николая, иеромонахов Иоасафа, Иринея. Душой казанского академического иночества был архимандрит Гурий [2] — инспектор академии. В своей квартире он устраивал монашеские собрания. На них имел счастье присутствовать и я; слушал, как монахи обменивались мыслями, и сам начал подумывать о принятии иноческого пострига.В академическом храме как-то раз услышал я задушевное чтение шестопсалмия. Читал его студент третьего курса Сергей Семенов. Он поступил в академию по окончании Екатеринбургской гимназии, отличался детской простотой и пламенной устремленностью к монашеству. В больших очках, с голубыми, несколько выпуклыми близорукими глазами, в бедной, но опрятной, вычищенной академической форме, он сразу же понравился мне. Захотелось сблизиться с ним, чему он со своей стороны не препятствовал. Мы подружились настолько, что, кажется, были неразлучны: вместе иподиаконствовали в Казанском соборе при служениях епископа Чебоксарского Бориса, вместе ездили на богослужения в казанские мужские монастыри — Иоанновский, Преображенский и женский, где находится чудотворная Казанская икона Божией Матери. Дивно успокаивались наши души у рак казанских святителей Гурия и Варсонофия и под благодатной сенью Царицы Небесной. Посещали мы также келлии профессора отца Варсонофия, читавшего курс сектоведения, и названных выше доцентов академии иеромонахов Софрония и Амфилохия, живших в архиерейском доме. Здесь мы услаждались звучанием оптинской всенощной [3] и различных церковных песнопений.По настоянию инспектора архимандрита Гурия я и Сережа проповедовали в церквах и в двунадесятые праздники выступали с пением праздничных светильнов в три голоса. За рождественской утреней мы, между прочим, пели дивный по содержанию светилен: "Посетил ны есть свыше Спас наш, — Восток востоков, и сущим во тьме и сени, обретохом истину, ибо от Девы родися Господь". Местом нашей церковно-общественной работы была военная церковь. В ней настоятельствовал профессор иеромонах Иона [4], читавший курс Священного Писания. Впоследствии, говорят, он был епископом в Харбине и скончался там в расцвете лет от какой-то инфекционной болезни.Тяготение к уставности богослужения обнаружилось и в академической церкви во имя Архистратига Михаила. Главным вдохновителем строго церковного пения среди студентов был помощник инспектора академии отец Феофан. Он выписывал из Киева партитуры, беседами на чаепитиях в своей келлии располагал студентов разучивать древнецерковные распевы и добился того, что киевская церковная мелодия [5] привилась на академических богослужениях.Инспектор архимандрит Гурий участвовал в заседаниях Поместного Собора 1917–1918 годов, на котором был избран Патриарх Тихон, поэтому в академии бывал наездами. Рождество же 1917 года провел в Казани. Я отмечаю именно этот момент, потому что он имеет непосредственное отношение к моему окончательному решению стать монахом. Приблизительно за неделю до Рождества Христова отец Гурий благословил мне и Сереже съездить в город Свияжск. Там в мужском монастыре [6] жил слепой игумен. Имя его не помню, только знаю, что он когда-то был учеником знаменитого глинского схиархимандрита Илиодора [7], а в Казани был старцем академического монашества. Повидать его и взять у него благословение на монашеское пострижение и порекомендовал нам отец Гурий.Уже под вечер мы пешком перешли Волгу. Дул пронзительный холодный ветер. С трудом доплелись до Свияжска. Остановились в гостинице женского монастыря [8] и сразу направились к келлии старца, жившего недалеко в стенах мужского монастыря, хранившего великую святыню — открыто почивающие мощи святителя Германа Казанского [9].Входим в коридор братского корпуса и стучим в дверь батюшкиной келлии. Долго никто не дает нам никакого ответа. Наконец слышится шарканье ног. Отворяется со скрипом дверь, и мы разглядываем в темноте высокую старческую фигуру в нижнем белье. "Кто тут стучит?" — громко спрашивает старец. "Студенты!" — отвечает Сережа. "Мне некогда",— недовольно говорит старец и захлопывает дверь. Мы не двигаемся с места, ожидаем, что будет дальше. Через несколько минут дверь келлии снова отворяется и старец спрашивает: "Ушли вы, что ли, или еще стоите?". "Стоим!" — покорно говорит Сережа. "Ну уж если терпите, то заходите,— снисходительным тоном замечает старец и начинает объяснять причину неласкового приема: — Два месяца я собирался в баню. Только хотел идти, а тут вы пришли. Теперь не пойду мыться, ради вас отложу". Нам стало жалко этого строгого старичка и не хотелось обрекать его на такие лишения. Но делать было нечего. Входим в келлию, увешанную фотографиями архиереев, разных духовных лиц, гравюрами монастырей и множеством икон. "Что вы хотите?" — спросил нас старец. "Батюшка! — начал Сережа,— мы хотели бы поступить в монастырь. Отец Гурий и послал нас на совет, как вы скажете". Старец предварительно осведомился о нашем возрасте и, узнав о наших юных годах, не отклонил нашего устремления сделаться монахами. Наоборот, одобрил это намерение, высказав мысль о необходимости раздувать искру Божию в душе, пока она горит. "Быть может,— говорил старец,— доживают иные и до зрелых лет. Кажется, уж приспело время посвятить себя на служение Господу, а искры-то Божией и нет в душе. Хорош ваш инспектор отец Гурий,— продолжал старец,— ума палата и умеет смиряться. Патриархом со временем будет" [10].Разговор затем перешел на тему о современных нравах. Старец жаловался на слабость церковной дисциплины, на склонность духовенства ради денег совершать антиканонические поступки. В подтверждение своих слов рассказал, как один казанский профессор академии протоиерей отпел юношу-самоубийцу по неотступной просьбе родителей. Тут он вспомнил, что у него на столе лежит неразобранная почта, и велел мне прочитать первое из нераспечатанных писем. Оно оказалось от одной скорбящей матери, в нем было 10 рублей. Мать умоляла помянуть в молитвах ее четырнадцатилетнего сына-самоубийцу. Когда старец выслушал содержание письма, встал, выпрямился во весь рост и, подняв руку кверху, твердо сказал: "Вложи деньги в конверт, садись и пиши ответ. Упомяни, что молиться за самоубийцу по правилам Церкви я не имею права...." Письмо [я] написал в том духе, о котором говорил старец. "Добре!" — воскликнул он, когда я прочитал написанное. По своему обычаю он угостил нас после беседы гречневой кашей и с миром отпустил.Всенощную я и Сережа стояли в церкви мужского монастыря. Сильное впечатление произвел на нас вид гробницы святителя Германа, контуры его фигуры в архиерейском облачении и главы в митре. Характерно было то, что и благословение на каждение иеродиакон брал не у настоятеля обители епископа Амвросия (Гудко) [11], а у святителя, столетия благочестно почивающего на своем ложе.На другой день литургию мы отстояли в храме женской обители, причастились Святых Тайн и на монастырской лошади переправились через Волгу до железнодорожной станции, так как спешили вернуться в Казань. Перед отъездом зашли еще раз попрощаться к старцу. Он много дивился тому, что скупущая игумения оказала нам такую милость, что не только снабдила нас на дорогу деньгами, но и распорядилась о предоставлении нам бесплатной монастырской подводы.Недолго мне пришлось после Рождества пожить в Казани. Город вскоре сделался ареной столкновения красных и белых воинских отрядов. Началась бомбардировка со стороны красных. Обстрелу подверглось и здание академии, где временно помещался Псковский кадетский корпус. С утра в академических аудиториях еще были лекции. Когда же началась энергичная ружейная стрельба и пушечная пальба, мы, студенты, едва спаслись от смерти, спрятавшись в люк соседнего с библиотекой корпуса. Через некоторое время, убедившись, что и в люке небезопасно, мы ползком добрались до центрального корпуса и спустились в подвальное помещение. Там находилась студенческая столовая, и нас, страшно испуганных, покормили немного горячей пищей.До позднего вечера студенты ютились в подвале. Убедившись, наконец, что стрельба прекращена, мы один за другим стали выходить из своего убежища. Вместе с остальными вышел и я. Иду по академическому саду. Вдруг около уха раздается характерное: "Ж-ж-ж" — и пуля ударилась в стоящую рядом поленницу. Пролети пуля на сантиметр ближе к лицу, и я был бы убит. Жертвой канонады из всего академического люда сделался в этот памятный день лишь один келейник ректора. Он во время стрельбы преспокойно пил чай в архиерейских покоях. Бомба разорвалась над крышей этого здания, и потолок был пробит осколками, попавшими в голову несчастного келейника. Он так замертво и застыл с блюдечком чая в руке.По случаю городских волнений одни студенты разъехались по домам, другие поспешили поступить в военное училище. А некоторые испросили разрешения держать ускоренные экзамены. К желающим экзаменоваться примкнул и я.Жаркая пора наступает с экзаменами в Духовных академиях. Литографированные лекции профессоров чаще всего хранятся у академического декана или старосты в течение года и за несколько дней до экзаменов раздаются на руки. Требуется большое умственное напряжение при подготовке. Я, не очень сильный в умственном отношении, немало страшился экзаменационного периода. Не знал, выдержит ли моя память детальное усвоение обширных курсов наук. Выйти из затруднительного положения научил меня, должно быть, Ангел-хранитель. Готовился я с помощью составления конспектов. Перед экзаменом ездил в Казанский женский монастырь [12] или заходил в академическую церковь, где находился большой крест с частицей Животворящего Древа Креста Господня. Упаду, бывало, в храме пред иконой Божией Матери или пред Крестом Христовым и говорю: "Господи! Матерь Божия! Я все сделал, что требуется от человека. Теперь время Твоей помощи. Помоги, не оставь мое скудоумие". И что же? После молитвы в сознании непременно появлялась мысль, что именно такой-то билет достанется мне. Я прочитывал его лишний раз. И мне действительно доставался билет, таинственно указанный, и я почти всегда безупречно сдавал экзамены. Помню, при переходе на второй курс академии у меня только по истории Византийской Церкви был неполный балл — "4,75". По всем остальным предметам против моей фамилии значились полные баллы.Благодарю Господа и Божию Матерь за помощь моему окаянству. Святитель Феофан Затворник (1815–1894) — выдающийся церковный деятель и духовный писатель. Много лет отдал преподаванию в Духовных семинариях и академии. В бытность свою епископом Тамбовским поддержал становление Серафимо-Дивеевского монастыря. В 1866 г. удалился на покой в Вышенскую пустынь, где до сих пор пребывают его мощи. Прославлен в лике святых на Поместном Соборе 1988 года. ^ Архиепископ Гурий (Степанов; 1880–1938) — выдающийся богослов, востоковед, знаток буддизма, переводчик православных богослужебных книг на калмыцкий и др. языки. Пострижен в монашество, будучи студентом Казанской духовной академии; после окончания учебы оставлен преподавателем, с 1912 года был инспектором, а затем — ректором. После Собора 1917–1918 годов один год находился в заключении, в 1920 году рукоположен во епископа Алатырского, и в дальнейшем недолгие периоды управления разными кафедрами чередовались с пребыванием в заключении, в том числе с 1926 по 1927 год — на Соловках. После 1931 года епархией не управлял, а занимался писательским трудом. ^ Имеется в виду оптинский распев. ^ Иона (Покровский; 1892–1937), ученик и постриженник оптинского старца Антония (Потапова), окончил Казанскую духовную академию в 1914 г., был оставлен в ней доцентом. После 1917 г. эмигрировал в Маньчжурию. В 1920 г. рукоположен во епископа Ханькоуского, викария Пекинской епархии. Много сил отдавал благотворительности — помогал голодающим, создал приют для сирот и престарелых. Скончался от ангины. Кончина его сопровождалась чудесами. ^ Имеется в виду киевский распев. ^ Успенско-Богородицкий монастырь был основан в середине XVI в. святителем Германом Казанским. ^ Схиархимандрит Илиодор (Голованицкий; 1795–1879) подвизался в Глинской пустыни 45 лет, создал свою школу учеников, которые впоследствии стали известными подвижниками, имел переписку с преп. Амвросием Оптинским. Отцу Илиодору была открыта загробная участь людей, их будущее. Во время литургии он видел Божию Матерь. ^ Иоанно-Предтеченский женский монастырь был основан в конце XVI в. Там находился странноприимный дом. ^ Святитель Герман Казанский (†1568; память 6/19 ноября) происходил из княжеского рода, принял постриг в Иосифо-Волоколамском монастыре. После взятия Казани Иоанном IV вместе со свт. Гурием Казанским трудился на ниве просвещения местных жителей. По кончине свт. Гурия стал его преемником на кафедре. Царь Иоанн Грозный собирался поставить его Митрополитом Московским, но свт. Герман потребовал отмены опричнины и был за это изгнан. ^ Предсказание старца о патриаршестве не сбылось. ^ Амвросий (Гудко; 1867–1918) в 1891 г. пострижен в монашество, в 1893 г. окончил Санкт-Петербургскую духовную академию и отправлен на Алтай. В 1897–1898 гг. — начальник Корейской духовной миссии. С 1904 г. — епископ Кременецкий, с марта 1917 г. — на покое, с назначением настоятелем Свияжского Богородицкого монастыря, где и был замучен. ^ Богородицкий монастырь основан Иоанном IV (Грозным) в 1579 году по случаю обретения на этом месте Казанской иконы Божией Матери. ^