Блаженный поистине авва Дорофей, возлюбив иноческое по Богу житие, удалился в киновию [1] отца Серида, где нашёл многих великих подвижников, пребывавших в безмолвии, из коих превосходнее всех были два великие старца: св. Варсануфий и его ученик и сподвижник авва Иоанн, названный Пророком по дару прозорливости, который он имел от Бога. Им предал себя святый Дорофей в повиновение с полною уверенностию и беседовал с великим старцем чрез святого отца Серида; отцу же Иоанну Пророку сподобился и послужить. Вышеупомянутые святые Старцы нашли нужным, чтобы преподобный Дорофей устроил больницу и, поместившись там, сам имел о ней попечение, ибо братия очень скорбели о том, что, впадая в болезни, не имели никого, пекущегося о них. И так он, с помощью Божиею, устроил больницу, при пособии родного брата своего, который снабдил его всем нужным для её устройства, потому что был муж весьма христолюбивый и монахолюбивый. И так авва Дорофей, как я сказал, с некоторыми другими благоговейными братиями служил больным и сам, и как начальник больницы имел надзор над сим заведением. Однажды послал за ним и призвал его к себе игумен авва Серид. Войдя к нему, он нашёл там некоторого юношу в воинской одежде, весьма молодого и красивого собою, который пришёл тогда в монастырь вместе с людьми князя, которых любил отец Серид. Когда авва Дорофей вошёл, то авва Серид, отведя его в сторону, сказал ему: "Эти люди привели ко мне сего юношу, говоря, что он хочет остаться в монастыре и быть монахом, но я боюсь, не принадлежит ли он кому-нибудь из вельмож, и если украл что-нибудь или сделал что-либо подобное и хочет скрыться, а мы примем его, то попадём в беду, ибо ни одежда, ни вид его не показывают человека, желающего быть монахом". Юноша сей был сродник некоторого воеводы, жил в большой неге и роскоши (ибо сродники таких вельмож всегда живут в большой неге) и никогда не слыхал слова Божия. Однажды некоторые люди воеводы рассказывали при нём о Святом Граде Иерусалиме; услышав о нём, он возжелал видеть тамошнюю святыню и просил воеводу послать его посмотреть святые места. Воевода, не желая опечалить его, отыскал одного ближнего своего друга, отправляющегося туда, и сказал ему: "Сделай мне милость, возьми сего юношу с собою посмотреть святые места". Он же, приняв от воеводы сего молодого человека, оказывал ему всякую честь, берёг его и предлагал ему вкушать пищу вместе с собою и женою своею. Итак, достигнув Святого Града и поклонившись святым местам, пришли они и в Гефсиманию, где было изображение Страшного Суда. Когда же юноша, остановясь пред сим изображением, смотрел на него со вниманием и удивлением, он увидел благолепную Жену, облечённую в багряницу, Которая стояла подле него и объясняла ему муку каждого из осуждённых и давала при том некоторые другие наставления от Себя. Юноша, слыша сие, изумлялся и дивился, ибо, как я уже сказал, он никогда не слыхал ни слова Божия, ни того, что есть Суд. И так он сказал Ей: "Госпожа! Что должно делать, чтобы избавиться от сих мук?" Она отвечала ему: "Постись, не ешь мясо и молись часто, и избавишься от мук". Давши ему сии три заповеди, багряноносная Жена стала невидима и более не являлась ему. Юноша обошел всё то место, ища Её, полагая, что это была обыкновенная жена, но не нашёл Её: ибо то была Святая Мария Богородица. С тех пор юноша сей пребывал в умилении и хранил три заповеди, данные ему; а друг воеводы, видя, что он постится и не ест мяса, скорбел о сём за воеводу, ибо он знал, что воевода особенно берёг сего юношу. Воины же, которые были с ним, видя, что он так себя ведёт, сказали ему: "Юноша! То, что ты делаешь, неприлично человеку, хотящему жить в мире; если ты хочешь так жить, то иди в монастырь и спасёшь душу свою". А он, не зная ничего Божественного, ни того, что такое монастырь, и соблюдая только слышанное от оной Жены, сказал им: "Ведите меня, куда знаете, ибо я не знаю, куда идти". Некоторые из них были, как я сказал, любимы аввою Серидом и, придя в монастырь, привели сего юношу с собою. Когда же авва послал блаженного Дорофея поговорить с ним, авва Дорофей испытывал его и нашёл, что юноша не мог ничего другого сказать ему, как только: "Хочу спастись". Тогда он пришёл и сказал Авве: "Если тебе угодно принять его, не бойся ничего, ибо в нём нет ничего злого". Авва сказал ему: "Сделай милость, прими его к себе для его спасения, ибо я не хочу, чтобы он был посреди братий". Авва Дорофей, по благоговению своему, долго отказывался от сего, говоря: "Выше силы моей принять на себя чью-либо тяготу, и не моей это меры". Авва отвечал ему: "Я ношу и твою и его тяготу, о чём же ты скорбишь?" Тогда блаженный Дорофей сказал ему: "Когда ты решил таким образом, то возвести о сём старцу [2], если тебе угодно". Авва отвечал ему: "Хорошо, я скажу ему". И он пошел и возвестил о сем великому Старцу. Старец же сказал блаженному Дорофею: "Прими сего юношу, ибо чрез тебя Бог спасёт его". Тогда он принял его с радостию и поместил его с собою в больнице. Имя его было Досифей. Когда пришло время вкушать пищу, авва Дорофей сказал ему: "Ешь до сытости, только скажи мне, сколько ты съешь". Он пришёл и сказал ему: "Я съел полтора хлеба, а в хлебе было четыре литры" [3]. Авва Дорофей спросил его: "Довольно ли тебе сего, Досифей?" Тот отвечал: "Да, господине мой, мне довольно сего". Авва спросил его: "Не голоден ты, Досифей?" Он отвечал ему: "Нет, владыко, не голоден". Тогда авва Дорофей сказал ему: "В другой раз съешь один хлеб, а другую половину хлеба раздели пополам, съешь одну четверть, другую же четверть раздели надвое, съешь одну половину". Досифей исполнил так. Когда же авва Дорофей спросил его: "Голоден ли ты, Досифей?" Он отвечал: "Да, господине, немного голоден". Чрез несколько дней опять говорил ему: "Каково тебе, Досифей? Продолжаешь ли ты чувствовать себя голодным?" Он отвечал ему: "Нет, господине, молитвами твоими мне хорошо". Говорит ему Авва: "Итак, отложи и другую половину четверти". И он исполнил сие. Опять чрез несколько дней авва Дорофей спрашивает у него: "Каково тебе теперь, Досифей, не голоден ли ты?" Он отвечал: "Мне хорошо, господине". Говорит ему Авва: "Раздели и другую четверть надвое и съешь половину, а половину оставь". Он исполнил сие. И так с Божиею помощию, мало-помалу, от шести литр, а литра имеет двенадцать унций, он остановился на восьми унциях, то есть шестидесяти четырёх драхмах. Ибо и употребление пищи зависит от привычки. Юноша сей был тих и искусен во всяком деле, которое исполнял; он служил в больнице больным, и каждый был успокоен его служением, ибо он всё делал тщательно. Если же случалось ему оскорбиться на кого-нибудь из больных и сказать что-либо с гневом, то он оставлял всё, уходил в келарню (кладовую) и плакал. Когда же другие служители больницы входили утешать его и он оставался неутешным, то они приходили к отцу Дорофею и говорили ему: "Сделай милость, отче, пойди и узнай, что случилось с этим братом: он плачет, и мы не знаем, отчего". Тогда авва Дорофей входил к нему и, найдя его сидящим на земле и плачущим, говорил ему: "Что такое, Досифей, что с тобою? О чём ты плачешь?" Досифей отвечал: "Прости меня, отче, я разгневался и худо говорил с братом моим". Отец отвечал ему на это: "Так-то, Досифей, ты гневаешься и не стыдишься, что гневаешься и обижаешь брата своего? Разве ты не знаешь, что он есть Христос и что ты оскорбляешь Христа?" Досифей преклонял с плачем голову и ничего не отвечал. И когда авва Дорофей видел, что он уже довольно плакал, то говорил ему тихо: "Бог простит тебя. Встань, отныне положим начало исправления себя; постараемся, и Бог поможет". Услышав это, Досифей тотчас же вставал и с радостию спешил к своему служению, как бы поистине от Бога получил прощение и извещение. Таким образом служащие в больнице, узнав его обыкновение, когда видели его плачущим, говорили: "Что-нибудь случилось с Досифеем, он опять в чем-нибудь согрешил", и говорили блаженному Дорофею: "Отче, войди в кладовую, там тебе есть дело". Когда же он входил и находил Досифея, сидящего на земле и плачущего, то догадывался, что он сказал кому-нибудь худое слово. И говорил ему: "Что такое, Досифей? Или ты опять оскорбил Христа? Или опять разгневался? Не стыдно ли тебе? Почему ты не исправляешься?" А тот продолжал плакать. Когда же авва Дорофей опять видел, что он насытился плачем, то говорил ему: "Встань, Бог да простит тебя; опять положи начало и исправься наконец". Досифей тотчас же с верою отвергал печаль оную и шёл на дело своё. Он очень хорошо постилал больным постели и имел такую свободу в исповедании своих помыслов, что часто, когда постилал постель и видел, что блаженный Дорофей проходит мимо, говорил ему: "Отче, отче, помысл говорит мне: ты хорошо постилаешь". И отвечал ему авва Дорофей: "О диво! Ты стал хорошим рабом, отличным постельничим [4], а хороший ли ты монах?" Никогда авва Дорофей не позволял ему иметь пристрастие к какой-либо вещи или к чему бы то ни было: и всё, что он говорил, Досифей принимал с верою и любовью и во всём усердно слушал его. Когда ему нужна была одежда, авва Дорофей давал ему оную шить самому, и он уходил и шил её с большим старанием и усердием. Когда же он оканчивал её, блаженный призывал его и говорил: "Досифей, сшил ли ты ту одежду?" Он отвечал: "Да, отче, сшил и хорошо её отделал". Авва Дорофей говорил ему: "Поди и отдай её такому-то брату или тому-то больному". Тот шёл и отдавал её с радостию. Блаженный опять давал ему другую и также, когда тот сшивал и оканчивал её, говорил ему: "Отдай её сему брату". Он отдавал тотчас и никогда не поскорбел и не пороптал, говоря: "Всякий раз, когда я сошью и старательно отделаю одежду, он отнимает её от меня и отдаёт другому", но всё хорошее, что он слышал, исполнял с усердием. Однажды некто из посылаемых на послушание вне монастыря принёс хороший и очень красивый нож. Досифей взял его и показал отцу Дорофею, говоря: "Такой-то брат принёс этот нож, и я взял его, чтобы, если повелишь, иметь его в больнице, потому что он хорош". Блаженный же Дорофей никогда не приобретал для больницы ничего красивого, но только то, что было хорошо в деле. И потому сказал Досифею: "Покажи, я посмотрю, хорош ли он?" Он подал ему, говоря: "Да, отче, он хорош". Авва увидел, что это действительно вещь хорошая, но так как не хотел, чтобы Досифей имел пристрастие к какой-либо вещи, то и не велел ему носить сего ножа и сказал: "Досифей! Ужели тебе угодно быть рабом ножу сему, а не рабом Богу? Или тебе угодно связать себя пристрастием к ножу сему? Или ты не стыдишься, желая, чтобы обладал тобою сей нож, а не Бог?" Он же, слыша это, не поднимал головы, но, поникнув лицем долу, молчал. Наконец, побранив его довольно, авва Дорофей сказал ему: "Пойди и положи нож в больнице и никогда не прикасайся к нему", и Досифей так остерегался прикасаться к ножу сему, что не дерзал его брать и для того, чтобы подать когда-нибудь другому, и тогда как другие служители брали его, он один не прикасался к нему. И никогда не сказал: "Не таков ли и я, как все прочие?", но всё, что он ни слышал от отца, исполнял с радостию. Так провёл он недолгое время своего пребывания в монастыре, ибо он прожил в нём только пять лет и скончался в послушании, никогда и ни в чём не исполнив своей воли и не сделав ничего по пристрастию. Когда же он впал в болезнь и стал харкать кровью (отчего и умер), услышал он от кого-то, что недоваренные яйца полезны харкающим кровью. Это было известно и блаженному Дорофею, который заботился о его исцелении, но, по множеству дел, средство это не пришло ему на ум. Досифей сказал ему: "Отче, хочу сказать тебе, что я слышал о вещи, полезной для меня, но не хочу, чтобы ты дал мне её, потому что помысл о ней беспокоит меня". Дорофей отвечал ему на сие: "Скажи мне, чадо, какая эта вещь?" Он отвечал ему: "Дай мне слово, что ты не дашь её, потому что, как я сказал, помысл смущает меня о сем". Авва Дорофей говорит ему: "Хорошо, я сделаю, как ты желаешь". Тогда больной сказал ему: "Я слышал от некоторых, что недоваренные яйца полезны харкающим кровью; но Господа ради, если тебе угодно, чего ты прежде не дал мне сам от себя, того не давай мне и теперь ради моего помысла". Авва отвечал ему: "Хорошо, если ты не хочешь, то я не дам тебе, только не скорби". И он старался вместо яиц давать ему другие полезные для него лекарства, ибо Досифей прежде сказал, что помысл смущает его касательно яиц. Вот как он подвизался отсечь свою волю, даже и в такой болезни. Он имел всегда и память Божию, ибо авва Дорофей заповедал ему постоянно говорить: "Господи Иисусе Христе, помилуй мя", и между этим: "Сыне Божий, помози ми": так он всегда произносил эту молитву. Когда же болезнь его весьма усилилась, блаженный сказал ему: "Досифей, заботься о молитве, смотри, чтобы не лишиться её". Он отвечал: "Хорошо, отче, только молись о мне". Опять, когда ему сделалось ещё хуже, блаженный сказал ему: "Что, Досифей, как молитва? продолжается ли по-прежнему?" Он отвечал ему: "Да, отче, твоими молитвами". Когда же ему стало весьма трудно, и болезнь так усилилась, что его носили на простыне, авва Дорофей спросил у него: "Как молитва, Досифей?" Он отвечал: "Прости, отче, более не могу держать её". Тогда сказал ему авва Дорофей: "Итак, оставь молитву, только вспоминай Бога и представляй себе Его, как сущего пред тобою". Страдая сильно, Досифей возвестил о сём великому старцу [5], говоря: "Отпусти меня, более не могу терпеть". На сие старец отвечал ему: "Терпи, чадо, ибо близка милость Божия". Блаженный же Дорофей, видя, что он так сильно страдал, скорбел о сём, боясь, чтобы он не повредился умом. Через несколько дней Досифей опять возвестил о себе старцу, говоря: "Владыко мой, не могу более жить"; тогда старец отвечал ему: "Иди, чадо, с миром, предстань Святой Троице и молись о нас". Услышав сей ответ старца, братия начали негодовать и говорить: "Что он сделал особенного, или каков был подвиг его, что он услышал сии слова?"

А там были иноки, которые, как я сказал, долгое время вкушали пищу через день и удваивали свои бдения и воздержание. Они-то, услышав, что старец послал таковой ответ юноше, пробывшему в монастыре только пять лет, смущались, не зная делания его и несомненного во всём послушания, что он никогда ни в чём не исполнил своей воли, что, если случалось когда-нибудь блаженному Дорофею сказать ему слово, смеясь над ним (и как бы что-нибудь приказывая), то он поспешно шёл и исполнял это без рассуждения. Например, сначала он по привычке говорил громко; блаженный Дорофей, смеясь над ним, однажды сказал ему: "Тебе нужен вукократ, Досифей? Хорошо, пойди же, возьми вукократ". Он, услышав это, пошёл и принёс чашу с вином и хлебом [6] и подал ему, чтобы принять благословение. Авва Дорофей, не понимая этого, посмотрел на него с удивлением, и сказал: "Чего ты хочешь?" Он отвечал: "Ты велел мне взять вукократ, так дай мне благословение". Тогда он сказал: "Бессмысленный, так как ты кричишь подобно готфам, которые кричат, когда напьются и рассердятся, то я и сказал тебе: возьми вукократ, ибо ты говоришь, как готф". Досифей же, услышав это, поклонился и отнёс обратно принесённое им. Однажды пришёл он также спросить авву Дорофея об одном изречении Святого Писания, ибо ради чистоты своей он начал понимать Святое Писание. Блаженный же Дорофей не хотел, чтобы он вдавался в это, но чтобы лучше охранялся смирением. Итак, когда Досифей спросил его, он отвечал ему: "Не знаю". Но тот, не поняв намерения отца своего, опять пришёл и спросил его о другой главе. Тогда он сказал ему: "Не знаю, но пойди и спроси отца Игумена", и Досифей пошёл, уже нимало не рассуждая. Авва же Дорофей предварительно сказал Игумену: "Если Досифей придёт к тебе спросить что-нибудь из Писания, то побей его слегка". Итак, когда он пришёл и спросил Игумена, тот начал толкать его, говоря: "Зачем ты не сидишь спокойно в своей келлии и не молчишь, когда ты ничего не знаешь? Как смеешь ты спрашивать о таких предметах? Что не заботишься о нечистоте своей?" И, сказав ему ещё несколько подобных выражений, Игумен отослал его, дав ему и два лёгких удара по щекам. Досифей, возвратясь к авве Дорофею, показал ему свои щеки, покрасневшие от ударений, и сказал: "Вот я получил, чего спросил" [7]. Но не сказал ему: "Зачем ты сам не вразумил меня, а послал к отцу Игумену?" Он не сказал ничего подобного, но всё, что говорил ему отец его, принимал с верою и исполнял, не рассуждая. Когда же он вопрошал авву Дорофея о каком-либо помысле, то с такою уверенностью принимал слышанное и так соблюдал оное, что во второй раз уже не спрашивал Старца о том же помысле. Итак, не понимая, как я сказал, чудного сего делания, некоторые из братии роптали о сказанном Досифею от великого старца. Когда же Бог восхотел явить славу, уготованную ему за святое его послушание, а также и дар ко спасению душ, который имел блаженный авва Дорофей, хотя и был ещё учеником, сподобившись так верно и скоро наставить Досифея к Богу, тогда в скором времени по блаженной кончине Досифея случилось следующее: один великий старец, из другого места пришедши к находившимся там в киновии аввы Серида братиям, возжелал видеть прежде почивших святых отцов сей киновии и помолился Богу, чтобы Он открыл ему о них. И увидел их всех вместе, стоящих как бы в лике, посреди же их был некоторый юноша. Старец после спросил: "Кто тот юноша, которого я видел среди святых отцов?" И когда он описал приметы лица его, то все узнали, что это был Досифей, и прославили Бога, удивляясь, от какой жизни и от какого прежнего пребывания в какую меру сподобился он достигнуть в столь короткое время тем, что имел послушание и отсекал свою волю. За них всех воздадим славу человеколюбивому Богу, ныне и присно и во веки веков. Аминь. Киновия - общежительный монастырь. ^ Великому старцу Варсануфию. ^ Литра содержит около 3/4 фунта. ^ Заимствование из жития преподобного в Четьи-Минеи (19 февраля) греческой книги, а в славянском переводе оной сие место читается так: бяше добр раб, бысть добр осел, еда бо добр инок? ^ Св. Варсануфию. ^ В греческой книге прибавлено: ибо это и значит вукократ. ^ В слав.: "имам и пястницу на хребте". ^

Преподобного отца нашего аввы Дорофея душеполезные поучения к своим ученикам

Блаженный поистине авва Дорофей, возлюбив иноческое по Богу житие, удалился в киновию [1] отца Серида, где нашёл многих великих подвижников, пребывавших в безмолвии, из коих превосходнее всех были два великие старца: св. Варсануфий и его ученик и сподвижник авва Иоанн, названный Пророком по дару прозорливости, который он имел от Бога. Им предал себя святый Дорофей в повиновение с полною уверенностию и беседовал с великим старцем чрез святого отца Серида; отцу же Иоанну Пророку сподобился и послужить. Вышеупомянутые святые Старцы нашли нужным, чтобы преподобный Дорофей устроил больницу и, поместившись там, сам имел о ней попечение, ибо братия очень скорбели о том, что, впадая в болезни, не имели никого, пекущегося о них. И так он, с помощью Божиею, устроил больницу, при пособии родного брата своего, который снабдил его всем нужным для её устройства, потому что был муж весьма христолюбивый и монахолюбивый. И так авва Дорофей, как я сказал, с некоторыми другими благоговейными братиями служил больным и сам, и как начальник больницы имел надзор над сим заведением. Однажды послал за ним и призвал его к себе игумен авва Серид. Войдя к нему, он нашёл там некоторого юношу в воинской одежде, весьма молодого и красивого собою, который пришёл тогда в монастырь вместе с людьми князя, которых любил отец Серид. Когда авва Дорофей вошёл, то авва Серид, отведя его в сторону, сказал ему: "Эти люди привели ко мне сего юношу, говоря, что он хочет остаться в монастыре и быть монахом, но я боюсь, не принадлежит ли он кому-нибудь из вельмож, и если украл что-нибудь или сделал что-либо подобное и хочет скрыться, а мы примем его, то попадём в беду, ибо ни одежда, ни вид его не показывают человека, желающего быть монахом". Юноша сей был сродник некоторого воеводы, жил в большой неге и роскоши (ибо сродники таких вельмож всегда живут в большой неге) и никогда не слыхал слова Божия. Однажды некоторые люди воеводы рассказывали при нём о Святом Граде Иерусалиме; услышав о нём, он возжелал видеть тамошнюю святыню и просил воеводу послать его посмотреть святые места. Воевода, не желая опечалить его, отыскал одного ближнего своего друга, отправляющегося туда, и сказал ему: "Сделай мне милость, возьми сего юношу с собою посмотреть святые места". Он же, приняв от воеводы сего молодого человека, оказывал ему всякую честь, берёг его и предлагал ему вкушать пищу вместе с собою и женою своею. Итак, достигнув Святого Града и поклонившись святым местам, пришли они и в Гефсиманию, где было изображение Страшного Суда. Когда же юноша, остановясь пред сим изображением, смотрел на него со вниманием и удивлением, он увидел благолепную Жену, облечённую в багряницу, Которая стояла подле него и объясняла ему муку каждого из осуждённых и давала при том некоторые другие наставления от Себя. Юноша, слыша сие, изумлялся и дивился, ибо, как я уже сказал, он никогда не слыхал ни слова Божия, ни того, что есть Суд. И так он сказал Ей: "Госпожа! Что должно делать, чтобы избавиться от сих мук?" Она отвечала ему: "Постись, не ешь мясо и молись часто, и избавишься от мук". Давши ему сии три заповеди, багряноносная Жена стала невидима и более не являлась ему. Юноша обошел всё то место, ища Её, полагая, что это была обыкновенная жена, но не нашёл Её: ибо то была Святая Мария Богородица. С тех пор юноша сей пребывал в умилении и хранил три заповеди, данные ему; а друг воеводы, видя, что он постится и не ест мяса, скорбел о сём за воеводу, ибо он знал, что воевода особенно берёг сего юношу. Воины же, которые были с ним, видя, что он так себя ведёт, сказали ему: "Юноша! То, что ты делаешь, неприлично человеку, хотящему жить в мире; если ты хочешь так жить, то иди в монастырь и спасёшь душу свою". А он, не зная ничего Божественного, ни того, что такое монастырь, и соблюдая только слышанное от оной Жены, сказал им: "Ведите меня, куда знаете, ибо я не знаю, куда идти". Некоторые из них были, как я сказал, любимы аввою Серидом и, придя в монастырь, привели сего юношу с собою. Когда же авва послал блаженного Дорофея поговорить с ним, авва Дорофей испытывал его и нашёл, что юноша не мог ничего другого сказать ему, как только: "Хочу спастись". Тогда он пришёл и сказал Авве: "Если тебе угодно принять его, не бойся ничего, ибо в нём нет ничего злого". Авва сказал ему: "Сделай милость, прими его к себе для его спасения, ибо я не хочу, чтобы он был посреди братий". Авва Дорофей, по благоговению своему, долго отказывался от сего, говоря: "Выше силы моей принять на себя чью-либо тяготу, и не моей это меры". Авва отвечал ему: "Я ношу и твою и его тяготу, о чём же ты скорбишь?" Тогда блаженный Дорофей сказал ему: "Когда ты решил таким образом, то возвести о сём старцу [2], если тебе угодно". Авва отвечал ему: "Хорошо, я скажу ему". И он пошел и возвестил о сем великому Старцу. Старец же сказал блаженному Дорофею: "Прими сего юношу, ибо чрез тебя Бог спасёт его". Тогда он принял его с радостию и поместил его с собою в больнице. Имя его было Досифей. Когда пришло время вкушать пищу, авва Дорофей сказал ему: "Ешь до сытости, только скажи мне, сколько ты съешь". Он пришёл и сказал ему: "Я съел полтора хлеба, а в хлебе было четыре литры" [3]. Авва Дорофей спросил его: "Довольно ли тебе сего, Досифей?" Тот отвечал: "Да, господине мой, мне довольно сего". Авва спросил его: "Не голоден ты, Досифей?" Он отвечал ему: "Нет, владыко, не голоден". Тогда авва Дорофей сказал ему: "В другой раз съешь один хлеб, а другую половину хлеба раздели пополам, съешь одну четверть, другую же четверть раздели надвое, съешь одну половину". Досифей исполнил так. Когда же авва Дорофей спросил его: "Голоден ли ты, Досифей?" Он отвечал: "Да, господине, немного голоден". Чрез несколько дней опять говорил ему: "Каково тебе, Досифей? Продолжаешь ли ты чувствовать себя голодным?" Он отвечал ему: "Нет, господине, молитвами твоими мне хорошо". Говорит ему Авва: "Итак, отложи и другую половину четверти". И он исполнил сие. Опять чрез несколько дней авва Дорофей спрашивает у него: "Каково тебе теперь, Досифей, не голоден ли ты?" Он отвечал: "Мне хорошо, господине". Говорит ему Авва: "Раздели и другую четверть надвое и съешь половину, а половину оставь". Он исполнил сие. И так с Божиею помощию, мало-помалу, от шести литр, а литра имеет двенадцать унций, он остановился на восьми унциях, то есть шестидесяти четырёх драхмах. Ибо и употребление пищи зависит от привычки. Юноша сей был тих и искусен во всяком деле, которое исполнял; он служил в больнице больным, и каждый был успокоен его служением, ибо он всё делал тщательно. Если же случалось ему оскорбиться на кого-нибудь из больных и сказать что-либо с гневом, то он оставлял всё, уходил в келарню (кладовую) и плакал. Когда же другие служители больницы входили утешать его и он оставался неутешным, то они приходили к отцу Дорофею и говорили ему: "Сделай милость, отче, пойди и узнай, что случилось с этим братом: он плачет, и мы не знаем, отчего". Тогда авва Дорофей входил к нему и, найдя его сидящим на земле и плачущим, говорил ему: "Что такое, Досифей, что с тобою? О чём ты плачешь?" Досифей отвечал: "Прости меня, отче, я разгневался и худо говорил с братом моим". Отец отвечал ему на это: "Так-то, Досифей, ты гневаешься и не стыдишься, что гневаешься и обижаешь брата своего? Разве ты не знаешь, что он есть Христос и что ты оскорбляешь Христа?" Досифей преклонял с плачем голову и ничего не отвечал. И когда авва Дорофей видел, что он уже довольно плакал, то говорил ему тихо: "Бог простит тебя. Встань, отныне положим начало исправления себя; постараемся, и Бог поможет". Услышав это, Досифей тотчас же вставал и с радостию спешил к своему служению, как бы поистине от Бога получил прощение и извещение. Таким образом служащие в больнице, узнав его обыкновение, когда видели его плачущим, говорили: "Что-нибудь случилось с Досифеем, он опять в чем-нибудь согрешил", и говорили блаженному Дорофею: "Отче, войди в кладовую, там тебе есть дело". Когда же он входил и находил Досифея, сидящего на земле и плачущего, то догадывался, что он сказал кому-нибудь худое слово. И говорил ему: "Что такое, Досифей? Или ты опять оскорбил Христа? Или опять разгневался? Не стыдно ли тебе? Почему ты не исправляешься?" А тот продолжал плакать. Когда же авва Дорофей опять видел, что он насытился плачем, то говорил ему: "Встань, Бог да простит тебя; опять положи начало и исправься наконец". Досифей тотчас же с верою отвергал печаль оную и шёл на дело своё. Он очень хорошо постилал больным постели и имел такую свободу в исповедании своих помыслов, что часто, когда постилал постель и видел, что блаженный Дорофей проходит мимо, говорил ему: "Отче, отче, помысл говорит мне: ты хорошо постилаешь". И отвечал ему авва Дорофей: "О диво! Ты стал хорошим рабом, отличным постельничим [4], а хороший ли ты монах?" Никогда авва Дорофей не позволял ему иметь пристрастие к какой-либо вещи или к чему бы то ни было: и всё, что он говорил, Досифей принимал с верою и любовью и во всём усердно слушал его. Когда ему нужна была одежда, авва Дорофей давал ему оную шить самому, и он уходил и шил её с большим старанием и усердием. Когда же он оканчивал её, блаженный призывал его и говорил: "Досифей, сшил ли ты ту одежду?" Он отвечал: "Да, отче, сшил и хорошо её отделал". Авва Дорофей говорил ему: "Поди и отдай её такому-то брату или тому-то больному". Тот шёл и отдавал её с радостию. Блаженный опять давал ему другую и также, когда тот сшивал и оканчивал её, говорил ему: "Отдай её сему брату". Он отдавал тотчас и никогда не поскорбел и не пороптал, говоря: "Всякий раз, когда я сошью и старательно отделаю одежду, он отнимает её от меня и отдаёт другому", но всё хорошее, что он слышал, исполнял с усердием. Однажды некто из посылаемых на послушание вне монастыря принёс хороший и очень красивый нож. Досифей взял его и показал отцу Дорофею, говоря: "Такой-то брат принёс этот нож, и я взял его, чтобы, если повелишь, иметь его в больнице, потому что он хорош". Блаженный же Дорофей никогда не приобретал для больницы ничего красивого, но только то, что было хорошо в деле. И потому сказал Досифею: "Покажи, я посмотрю, хорош ли он?" Он подал ему, говоря: "Да, отче, он хорош". Авва увидел, что это действительно вещь хорошая, но так как не хотел, чтобы Досифей имел пристрастие к какой-либо вещи, то и не велел ему носить сего ножа и сказал: "Досифей! Ужели тебе угодно быть рабом ножу сему, а не рабом Богу? Или тебе угодно связать себя пристрастием к ножу сему? Или ты не стыдишься, желая, чтобы обладал тобою сей нож, а не Бог?" Он же, слыша это, не поднимал головы, но, поникнув лицем долу, молчал. Наконец, побранив его довольно, авва Дорофей сказал ему: "Пойди и положи нож в больнице и никогда не прикасайся к нему", и Досифей так остерегался прикасаться к ножу сему, что не дерзал его брать и для того, чтобы подать когда-нибудь другому, и тогда как другие служители брали его, он один не прикасался к нему. И никогда не сказал: "Не таков ли и я, как все прочие?", но всё, что он ни слышал от отца, исполнял с радостию. Так провёл он недолгое время своего пребывания в монастыре, ибо он прожил в нём только пять лет и скончался в послушании, никогда и ни в чём не исполнив своей воли и не сделав ничего по пристрастию. Когда же он впал в болезнь и стал харкать кровью (отчего и умер), услышал он от кого-то, что недоваренные яйца полезны харкающим кровью. Это было известно и блаженному Дорофею, который заботился о его исцелении, но, по множеству дел, средство это не пришло ему на ум. Досифей сказал ему: "Отче, хочу сказать тебе, что я слышал о вещи, полезной для меня, но не хочу, чтобы ты дал мне её, потому что помысл о ней беспокоит меня". Дорофей отвечал ему на сие: "Скажи мне, чадо, какая эта вещь?" Он отвечал ему: "Дай мне слово, что ты не дашь её, потому что, как я сказал, помысл смущает меня о сем". Авва Дорофей говорит ему: "Хорошо, я сделаю, как ты желаешь". Тогда больной сказал ему: "Я слышал от некоторых, что недоваренные яйца полезны харкающим кровью; но Господа ради, если тебе угодно, чего ты прежде не дал мне сам от себя, того не давай мне и теперь ради моего помысла". Авва отвечал ему: "Хорошо, если ты не хочешь, то я не дам тебе, только не скорби". И он старался вместо яиц давать ему другие полезные для него лекарства, ибо Досифей прежде сказал, что помысл смущает его касательно яиц. Вот как он подвизался отсечь свою волю, даже и в такой болезни. Он имел всегда и память Божию, ибо авва Дорофей заповедал ему постоянно говорить: "Господи Иисусе Христе, помилуй мя", и между этим: "Сыне Божий, помози ми": так он всегда произносил эту молитву. Когда же болезнь его весьма усилилась, блаженный сказал ему: "Досифей, заботься о молитве, смотри, чтобы не лишиться её". Он отвечал: "Хорошо, отче, только молись о мне". Опять, когда ему сделалось ещё хуже, блаженный сказал ему: "Что, Досифей, как молитва? продолжается ли по-прежнему?" Он отвечал ему: "Да, отче, твоими молитвами". Когда же ему стало весьма трудно, и болезнь так усилилась, что его носили на простыне, авва Дорофей спросил у него: "Как молитва, Досифей?" Он отвечал: "Прости, отче, более не могу держать её". Тогда сказал ему авва Дорофей: "Итак, оставь молитву, только вспоминай Бога и представляй себе Его, как сущего пред тобою". Страдая сильно, Досифей возвестил о сём великому старцу [5], говоря: "Отпусти меня, более не могу терпеть". На сие старец отвечал ему: "Терпи, чадо, ибо близка милость Божия". Блаженный же Дорофей, видя, что он так сильно страдал, скорбел о сём, боясь, чтобы он не повредился умом. Через несколько дней Досифей опять возвестил о себе старцу, говоря: "Владыко мой, не могу более жить"; тогда старец отвечал ему: "Иди, чадо, с миром, предстань Святой Троице и молись о нас". Услышав сей ответ старца, братия начали негодовать и говорить: "Что он сделал особенного, или каков был подвиг его, что он услышал сии слова?"

А там были иноки, которые, как я сказал, долгое время вкушали пищу через день и удваивали свои бдения и воздержание. Они-то, услышав, что старец послал таковой ответ юноше, пробывшему в монастыре только пять лет, смущались, не зная делания его и несомненного во всём послушания, что он никогда ни в чём не исполнил своей воли, что, если случалось когда-нибудь блаженному Дорофею сказать ему слово, смеясь над ним (и как бы что-нибудь приказывая), то он поспешно шёл и исполнял это без рассуждения. Например, сначала он по привычке говорил громко; блаженный Дорофей, смеясь над ним, однажды сказал ему: "Тебе нужен вукократ, Досифей? Хорошо, пойди же, возьми вукократ". Он, услышав это, пошёл и принёс чашу с вином и хлебом [6] и подал ему, чтобы принять благословение. Авва Дорофей, не понимая этого, посмотрел на него с удивлением, и сказал: "Чего ты хочешь?" Он отвечал: "Ты велел мне взять вукократ, так дай мне благословение". Тогда он сказал: "Бессмысленный, так как ты кричишь подобно готфам, которые кричат, когда напьются и рассердятся, то я и сказал тебе: возьми вукократ, ибо ты говоришь, как готф". Досифей же, услышав это, поклонился и отнёс обратно принесённое им. Однажды пришёл он также спросить авву Дорофея об одном изречении Святого Писания, ибо ради чистоты своей он начал понимать Святое Писание. Блаженный же Дорофей не хотел, чтобы он вдавался в это, но чтобы лучше охранялся смирением. Итак, когда Досифей спросил его, он отвечал ему: "Не знаю". Но тот, не поняв намерения отца своего, опять пришёл и спросил его о другой главе. Тогда он сказал ему: "Не знаю, но пойди и спроси отца Игумена", и Досифей пошёл, уже нимало не рассуждая. Авва же Дорофей предварительно сказал Игумену: "Если Досифей придёт к тебе спросить что-нибудь из Писания, то побей его слегка". Итак, когда он пришёл и спросил Игумена, тот начал толкать его, говоря: "Зачем ты не сидишь спокойно в своей келлии и не молчишь, когда ты ничего не знаешь? Как смеешь ты спрашивать о таких предметах? Что не заботишься о нечистоте своей?" И, сказав ему ещё несколько подобных выражений, Игумен отослал его, дав ему и два лёгких удара по щекам. Досифей, возвратясь к авве Дорофею, показал ему свои щеки, покрасневшие от ударений, и сказал: "Вот я получил, чего спросил" [7]. Но не сказал ему: "Зачем ты сам не вразумил меня, а послал к отцу Игумену?" Он не сказал ничего подобного, но всё, что говорил ему отец его, принимал с верою и исполнял, не рассуждая. Когда же он вопрошал авву Дорофея о каком-либо помысле, то с такою уверенностью принимал слышанное и так соблюдал оное, что во второй раз уже не спрашивал Старца о том же помысле. Итак, не понимая, как я сказал, чудного сего делания, некоторые из братии роптали о сказанном Досифею от великого старца. Когда же Бог восхотел явить славу, уготованную ему за святое его послушание, а также и дар ко спасению душ, который имел блаженный авва Дорофей, хотя и был ещё учеником, сподобившись так верно и скоро наставить Досифея к Богу, тогда в скором времени по блаженной кончине Досифея случилось следующее: один великий старец, из другого места пришедши к находившимся там в киновии аввы Серида братиям, возжелал видеть прежде почивших святых отцов сей киновии и помолился Богу, чтобы Он открыл ему о них. И увидел их всех вместе, стоящих как бы в лике, посреди же их был некоторый юноша. Старец после спросил: "Кто тот юноша, которого я видел среди святых отцов?" И когда он описал приметы лица его, то все узнали, что это был Досифей, и прославили Бога, удивляясь, от какой жизни и от какого прежнего пребывания в какую меру сподобился он достигнуть в столь короткое время тем, что имел послушание и отсекал свою волю. За них всех воздадим славу человеколюбивому Богу, ныне и присно и во веки веков. Аминь. Киновия - общежительный монастырь. ^ Великому старцу Варсануфию. ^ Литра содержит около 3/4 фунта. ^ Заимствование из жития преподобного в Четьи-Минеи (19 февраля) греческой книги, а в славянском переводе оной сие место читается так: бяше добр раб, бысть добр осел, еда бо добр инок? ^ Св. Варсануфию. ^ В греческой книге прибавлено: ибо это и значит вукократ. ^ В слав.: "имам и пястницу на хребте". ^

Поучение первое. Об отвержении мира

составленные им, когда он вышел из обители аввы Серида и основал с помощью Божиею свой собственный монастырь после кончины аввы Иоанна, названного Пророком, и по совершенном молчании аввы Варсануфия

В начале, когда Бог сотворил человека (Быт. 2, 20), Он поместил его в раю, как говорит Божественное и Святое Писание, и украсил его всякою добродетелию, дав ему заповедь не вкушать от древа, бывшего посреди рая. И так он пребывал там в наслаждении райском: молитве, в созерцании, во всякой славе и чести, имея чувства здравые и находясь в том естественном состоянии, в каком был создан. Ибо Бог сотворил человека по образу Своему, т.е. бессмертным, самовластным и украшенным всякою добродетелию. Но когда он преступил заповедь, вкусивши плод древа, от которого Бог заповедал ему не вкушать, тогда он был изгнан из рая (Быт. 3), отпал от естественного состояния и впал в противоестественное и пребывал уже в грехе, в славолюбии, в любви к наслаждениям века сего и в прочих страстях, и был обладаем ими, ибо сам сделался рабом их чрез преступление. Тогда мало-помалу начало возрастать зло, и воцарилась смерть. Нигде не стало Богопочтения, а повсюду было неведение Бога. Только немногие, как сказали отцы наши, побуждаемые естественным законом, знали Бога, каковы были Авраам и прочие патриархи, и Ной, и Иаков, - короче сказать, очень немногие и весьма редкие знали Бога. Ибо тогда враг излил всю злобу свою; и поелику воцарился грех, то начались идолослужение, многобожие, чародейства, убийство и прочее диавольское зло. И тогда-то благий Бог, умилосердившись над Своим созданием, дал чрез Моисея написанный закон, в котором одно запретил, а другое повелел, как бы говоря: это делайте, а сего не делайте. Он дал заповедь, и прежде всего говорит: Господь Бог наш, Господь един есть (Втор. 6, 4), чтобы чрез сие отвлечь ум их от многобожия. И опять говорит: и возлюбиши Господа Бога твоего ... от всея души твоея и от всея силы твоея (Втор. 6, 5). И везде возвещает, что един Бог, и един Господь, и что нет иного. Ибо, сказав: Возлюбиши Господа Бога твоего, Он показал, что един есть Бог и един Господь. И опять в Десятословии говоря: Господу Богу твоему поклонишися, и тому Единому послужиши, и к Нему прилепишися, и именем Его кленешися (Втор. 6, 13), потом присовокупляет: да не будут тебе бози инии… ниже всяко подобие, елика на небеси горе, и елика на земли низу (Исх. 20, 3-4), ибо люди служили всем тварям. Итак, благий Бог дал закон в помощь для обращения от зла, для исправления оного; однако оно не исправилось. Послал пророков, но и они успеха не имели, ибо зло превозмогало, как говорит Исаия: ни струп, ни язва, ни рана палящаяся: несть пластыря приложити, ниже елея, ниже обязания (Ис. 1, 6). Как бы сказал: зло не частное, не на одном месте, но во всем теле, объяло всю душу, овладело всеми силами её, несть пластыря приложити и проч., т.е. всё стало подвластно греху, всем он обладает. И Иеремия также говорит: врачевахом Вавилона, и не исцеле (Иер. 51, 9), т.е. мы явили имя Твое, возвестили заповеди Твои, благодеяния и обетования, предсказали Вавилону нашествие врагов, но он не исцелел, т.е. не покаялся, не убоялся, не обратился от злых дел своих. Так и в другом месте говорит: наказания не приясте (Иер. 2, 30), т.е. вразумления или наставления. И в псалме сказано: всякаго брашна возгнушася душа их, и приближишася до врат смертных (Пс. 106, 18). Тогда наконец преблагий и человеколюбивый Бог послал Единородного Сына Своего; ибо один только Бог мог исцелить такую болезнь, и это было небезызвестно пророкам. Посему и пророк Давид ясно говорит: седяй на херувимех, явися… воздвигни силу Твою, и прииди во еже спасти нас (Пс. 79, 2, 3), и: Господи, приклони небеса, и сниди (Пс. 143, 5), и тому подобное. И другие пророки различным образом изрекли многое: одни, моля, чтобы Он снисшёл, другие, извещая, что Он непременно снидет. Итак, пришёл Господь наш, сделавшись нас ради человеком, чтобы, как говорит св. Григорий, подобным исцелить подобное: душою - душу, плотию - плоть, ибо Он по всему, кроме греха, стал человеком. Он принял самое естество наше, начаток нашего состава, и сделался Новым Адамом, по образу Бога, создавшего первого Адама, обновил естественное состояние и чувства сделал опять здоровыми, какими они были вначале. Сделавшись человеком, восставил падшего человека, освободил его, порабощённого грехом и насильственно им обладаемого. Ибо с насилием и мучительски владел враг человеком, так что и не хотевшие грешить невольно согрешали, как говорит Апостол от лица нашего: не еже бо хощу доброе, творю: но еже не хощу злое, сие содеваю (Рим. 7, 19). Итак, Бог, сделавшись ради нас человеком, освободил от мучительства вражия. Ибо Бог низложил всю силу врага, сокрушил самую крепость его и избавил нас от владычества его, и освободил нас от повиновения и рабства ему, если только мы сами не захотим согрешать произвольно. Потому что Он дал нам власть, как Он сказал, наступати на змию, и на скорпию, и на всю силу вражию (Лк. 10, 19), очистив нас святым крещением от всякого греха, ибо святое крещение отъемлет и истребляет всякий грех. Притом преблагий Бог, зная немощь нашу и предвидя, что мы и по святом крещении будем согрешать, как сказано в Писании, что прилежит помышление человеку прилежно на злая от юности его (Быт. 8, 21), дал нам, по благости Своей, святые заповеди, очищающие нас, дабы мы, если пожелаем, могли опять соблюдением заповедей очиститься не только от грехов наших, но и от самых страстей. Ибо иное суть страсти, и иное - грехи. Страсти суть: гнев, тщеславие, сластолюбие, ненависть, злая похоть и тому подобное. Грехи же суть самые действия страстей, когда кто приводит их в исполнение на деле, т.е. совершает телом те дела, к которым побуждают его страсти, ибо можно иметь страсти, но не действовать по ним. Итак, Он дал нам, как я сказал, заповеди, очищающие нас и от самых страстей наших, от самых худых залогов, находящихся во внутреннем человеке нашем: ибо даёт ему силу различить добро и зло, возбуждает его, показывает ему причины, по которым он впадает в согрешения, и говорит: закон сказал: не прелюбодействуй, а Я говорю: даже не похотствуй. Закон сказал: не убивай, а Я говорю: даже не гневайся (Мф. 5, 27-28). Ибо если ты будешь похотствовать, хотя бы ты сегодня и не прелюбодействовал, похоть не перестанет внутренно смущать тебя, пока не вовлечёт и в самое действие. Если ты гневаешься и раздражаешься на брата своего, то когда-нибудь впадёшь и в злословие, потом начнёшь и коварствовать против него, и таким образом, мало-помалу идя вперёд, дойдёшь наконец и до убийства. Ещё закон говорит: око за око, зуб за зуб, и прочее (Лев. 24, 20). Христос же учит не только терпеливо переносить удар по ланите, но и со смирением обращать другую ланиту. Ибо тогда цель закона была научить нас не делать того, от чего сами не хотим пострадать: потому-то он и останавливал нас от делания зла страхом, чтобы самим не пострадать от того же. Ныне же требуется, как я сказал, изгнать самую ненависть, самое сластолюбие, самое славолюбие и прочие страсти. Словом, теперь цель Владыки нашего Христа есть научить нас, от чего мы впали во все грехи сии, от чего постигли нас такие злые дни. Итак, сперва, как я уже сказал, Он освободил нас святым крещением, подав нам свободу делать добро, если пожелаем, и не увлекаться уже, так сказать, насильственно ко злу: ибо того, кто порабощён грехами, они отягощают и увлекают, как и сказано, что каждый связывается узами своих грехов (Притч. 5, 22). Потом Он научает нас, как посредством святых заповедей очищаться и от самых страстей, чтобы чрез них не впасть опять в те же грехи. Наконец, показывает нам и причину, от которой приходит человек в небрежение и преслушание самих заповедей Божиих, и таким образом подаёт нам врачевство и противу сей причины, дабы мы возмогли сделаться послушными и спастись. Какое же это врачевство и какая причина небрежения? Послушайте, что говорит Сам Господь наш: научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем: и обрящете покой душам вашим (Мф. 11, 29). Вот здесь Он показал нам вкратце, одним словом, корень и причину всех зол, и врачевство от оных, - причину всего благого: показал, что возношение низложило нас, что невозможно иначе получить помилование как через противоположное ему, т.е. смиренномудрием. Ибо возношение рождает пренебрежение, преслушание и погибель, как и смиренномудрие рождает послушание и спасение души. Разумею же истинное смиренномудрие, не в словах только или во внешнем образе смирение, но собственно смиренный залог [1], утвердившийся в самом сердце. Итак, желающий найти истинное смирение и покой душе своей да научится смиренномудрию и увидит, что в нём всякая радость и всякая слава и весь покой, как и в гордости всё противное. Ибо от чего подверглись мы всем скорбям сим? Не от гордости ли нашей? Не от безумия ли нашего? Не от того ли, что мы не обуздываем злого произволения нашего? Не от того ли, что мы держимся горького своеволия нашего? Да и от чего же более? Не был ли человек, по сотворении своём, во всяком наслаждении, во всякой радости, во всяком покое, во всякой славе? Не был ли он в раю? Ему было повелено не делать сего, а он сделал. Видишь ли гордость? Видишь ли упрямство? Видишь ли непокорность? После сего Бог, видя такое бесстыдство, говорит: он безумен, он не умеет наслаждаться радостию. Если он не испытает злоключений, то пойдет ещё далее и совершенно погибнет. Ибо если не узнает, что такое скорбь, то не узнает и что такое покой. Тогда Бог воздал ему то, чего он был достоин, и изгнал его из рая. И человек был предан собственному своему самолюбию и собственной воле, чтобы они сокрушили кости его, чтобы он научился следовать не самому себе, но заповедям Божиим, чтобы самое злострадание преслушания научило его покою послушания, как сказано у пророка: накажет тя отступление твое (Иер. 2, 19). Однако благость Божия, как я часто говорил, не презрела своего создания, но опять увещевает, опять призывает: Приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы (Мф. 11, 28). Как бы говорит: вот вы трудились, вот вы пострадали, вот вы испытали злые следствия вашей непокорности; придите же теперь, обратитесь; придите, познайте немощь свою, дабы войти в покой и славу вашу. Придите, оживотворите себя смиренномудрием вместо высокоумия, которым вы себя умертвили. Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем: и обрящете покой душам вашим (Мф. 11, 29). О, удивление, братия мои, что делает гордость! О, чудо, сколь сильно смиренномудрие! Ибо какая была нужда во всех сих превратностях? Если бы человек сначала смирился, послушал Бога и сохранил заповедь, то не пал бы. Опять, по падении, Бог дал ему возможность покаяться и быть помилованным, но выя его осталась непреклонною. Ибо Бог пришёл, говоря ему: Адаме, где еси? (Быт. 3, 9) т.е. из какой славы в какой стыд перешёл ты? И потом, вопрошая его: зачем ты согрешил, зачем преступил заповедь, приготовлял его собственно к тому, чтобы он сказал: "прости". Но нет смирения! Где слово "прости"? Нет покаяния, но совсем противное. Ибо он прекословит и возражает: жена, юже ми еси дал (прельсти мя), и не сказал: "жена моя прельсти мя", но "жена, юже ми еси дал", как бы говоря: "эта беда, которую Ты навёл на главу мою". Ибо так всегда бывает, братия мои: когда человек не хочет порицать себя, то он не усомнится обвинять и Самого Бога. Потом Бог приходит к жене и говорит ей: почему и ты не сохранила заповеди? Как бы собственно внушал ей: скажи по крайней мере ты: "прости", чтобы смирилась душа твоя, и ты была помилована. Но опять не слышит слова "прости". Ибо и она отвечает: змий прельсти мя (Быт. 3, 13); как бы сказала: змий согрешил, а мне какое дело? Что вы делаете, окаянные? Покайтесь, познайте согрешение ваше, пожалейте о наготе своей. Но никто из них не захотел обвинить себя, ни в одном не нашлось и малого смирения. Итак, вы видите теперь ясно, до чего дошло устроение наше, вот в какие и коликия бедствия ввело нас то, что мы оправдываем самих себя, что держимся своей воли и следуем самим себе. Всё это исчадия гордости, враждебной Богу. А чада смиренномудрия суть: самоукорение, недоверие своему разуму, ненавидение своей воли; ибо через них человек сподобляется прийти в себя и возвратиться в естественное состояние через очищение себя святыми заповедями Христовыми. Без смирения нельзя повиноваться заповедям и достигнуть чего-либо благого, как сказал и авва Марк: "Без сокрушения сердечного невозможно освободиться от зла и приобресть добродетель". Итак, через сокрушение сердечное человек делается послушным заповедям, освобождается от зла, приобретает добродетели и притом восходит в покой свой. Зная сие, и святые всячески старались смиренною жизнью соединить себя с Богом. Ибо были некоторые боголюбивые люди, которые по святом крещении не только пресекли действия страстей, но восхотели победить и самые страсти и быть бесстрастными, каковы были святые Антоний и Пахомий и прочие богоносные отцы. Они имели благое намерение очистить самих себя, как говорит Апостол, от всякия скверны плоти и духа (2 Кор. 7, 1), ибо знали, что сохранением заповедей, как мы уже сказали, очищается душа и, так сказать, очищается ум, и прозревает, и приходит в естественное состояние; ибо заповедь Господня светла, просвещающая очи (Пс. 18, 9).

И не только сохранили заповеди, но и принесли Богу дары; и объясню вам, как они это сделали. Заповеди Христовы даны всем христианам, и всякий христианин обязан исполнять их; они, так сказать, дань, должная царю. И кто, отрекающийся давать дани царю, избег бы наказания? Но есть в мире великие и знатные люди, которые не только дают дани царю, но приносят ему и дары: таковые сподобляются великой чести, великих наград и достоинств. Так и Отцы: они не только сохранили заповеди, но и принесли Богу дары. Дары же сии суть девство и нестяжание. Это не заповеди, но дары; ибо нигде не сказано в Писании: не бери жены, не имей детей. Так же и Христос, говоря: продаждь имение твое (Мф. 19, 21), не дал этим заповеди; но когда приступил к нему законник и сказал: Учителю благий, что благо сотворю, да имам живот вечный, Христос отвечал: ты знаешь заповеди: не убий, не прелюбодействуй, не укради, не лжесвидетельствуй на ближнего своего и проч. Когда же тот сказал: вся сия сохраних от юности моея, Господь присовокупил: аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое, и даждь нищим и проч. (Мф. 19, 21). Он не сказал: продай имение твое, как бы повелевая, но советуя, ибо слова: аще хощеши, не суть слова повелевающего, но советующего. Итак, как мы сказали, Отцы принесли Богу, вместе с иными добродетелями, и дары: девство и нестяжание и, как мы упомянули прежде, распяли себе мир. Но потом подвизались распять и себя миру, как говорит Апостол: мне мир распяся, и аз миру (Гал. 6, 14). Какое же между этим различие? Как мир распинается человеку и человек миру? Когда человек отрекается от мира и делается иноком, оставляет родителей, имения, приобретения, торговлю, даяние другим и приятие от них, тогда распинается ему мир, ибо он отверг его. Это и значат слова Апостола: мне мир распяся; потом он прибавляет: и аз миру. Как же человек распинается миру? Когда, освободившись от внешних вещей, он подвизается и против самых услаждений, или против самого вожделения вещей и против своих пожеланий, и умертвит свои страсти, тогда и сам он распинается миру и сподобляется сказать с Апостолом: мне мир распяся, и аз миру. Отцы наши, как мы сказали, распяв себе мир, предались подвигам и распяли и себя миру; а мы думаем, что распяли себе мир потому только, что оставили его и пришли в монастырь; себя же не хотим распять миру, ибо любим ещё наслаждения его, имеем ещё пристрастие к снедям, к одеждам; если у нас есть какие-нибудь хорошие рабочие орудия, то мы пристрастны и к ним, и позволяем какому-нибудь ничтожному орудию произвести в нас оное мирское пристрастие, как сказал авва Зосима. Мы думаем, что, вышедши из мира и придя в монастырь, оставили всё мирское; но и здесь ради ничтожных вещей исполняем пристрастия мирские. Это происходит с нами от многого неразумия нашего, что, оставив великие и многоценные вещи, мы посредством каких-нибудь ничтожных исполняем страсти наши; ибо каждый из нас оставил то, что имел: имевший великое оставил великое, и имевший что-нибудь, и тот оставил, что имел, каждый по силе своей. И, приходя в монастырь, как я сказал, маловажными вещами исполняем пристрастие наше. Однако мы не должны так делать; но как мы отреклись от мира и вещей его, так должны отречься и от самого пристрастия к вещам и знать, в чём состоит сие отречение, и зачем мы пришли в монастырь, и что значит одеяние, в которое мы облеклись; должны сообразоваться с ним и подвизаться подобно отцам нашим. Одеяние, которое мы носим, состоит из мантии, не имеющей рукавов, кожаного пояса, аналава и куколя, а всё это суть символы. И мы должны знать, что означают символы одеяния нашего. Итак, для чего мы носим мантию, не имеющую рукавов? Между тем как все другие имеют рукава, мы почему не имеем их? Рукава суть подобие рук, а руки принимаются для обозначения действия. Итак, когда приходит нам помысл сделать что-либо руками ветхого нашего человека, как например: украсть или ударить и вообще сделать руками нашими какой-либо грех, то мы должны обратить внимание на одеяние наше и вспомнить, что не имеем рукавов, т.е. не имеем рук, чтобы сделать какое-либо дело ветхого человека. Притом мантия наша имеет и некоторый знак багряного цвета. Что же значит сей багряный знак? Каждый царский воин имеет на своей епанче багряницу. Ибо так как царь носит багряную одежду, то и все воины его нашивают на епанчи свои багряницу, т.е. отличие царское, чтобы по этому узнавали их, что они принадлежат царю и ему служат. Так и мы носим багряный знак на мантии нашей, показывая, что мы стали воинами Христовыми и что обязаны терпеть все страдания, какие Он претерпел за нас. Ибо когда Владыка наш страдал, то Он был одет в багряную ризу, во-первых, как царь - ибо Он есть Царь царствующих и Господь господствующих, потом же и как поруганный оными нечестивыми людьми. Так и мы, имея багряный знак, даём обет, как я сказал, переносить все страдания Его. И как воин не должен оставлять службы своей для того, чтобы сделаться земледельцем или купцом, ибо иначе он лишится своего сана, как говорит Апостол: никто же воин бывая обязуется куплями житейскими, да воеводе угоден будет (2 Тим. 2, 4.); так и мы должны подвизаться и не заботиться ни о чём мирском, и служить единому Богу, дабы, как сказано, быть девою, прилежно занятою своим делом и безмолвною (2 Кор. 11, 2). Есть у нас и пояс. Для чего же мы носим его? Пояс, который мы носим, есть символ, во-первых, того, что мы готовы на дело: ибо каждый, желающий что-либо делать, сперва опоясывается и потом начинает дело, как и Господь говорит: да будут чресла ваша препоясана (Лк. 12, 35); во-вторых, для того, что как пояс взят от мёртвого тела, так и мы должны умертвить похоть нашу: ибо пояс носится на чреслах наших, где находятся и почки, в которых, как говорят, заключается похотная часть души, и сие то есть сказанное Апостолом: умертвите… уды ваша, яже на земли, блуд, нечистоту и проч. (Кол. 3, 5). Имеем также и аналав, который полагается на плечах наших крестообразно. А сие значит, что мы носим на раменах наших знамение креста, как говорит Господь: возмет крест свой, и по Мне грядет (Мк. 8, 34). Что же есть крест? Не что иное, как совершенное умерщвление, которое совершается в нас верою во Христа. Ибо вера, как сказано в Отечнике [2], устраняет всегда препятствия и делает для нас удобным тот подвиг, который ведёт нас к таковому совершенному умерщвлению, т.е. чтобы человек умер для всего мирского. И если он оставил родителей, то пусть подвизается и против пристрастия к ним; также, если кто отрекся от имений и приобретений и вообще от какой-либо вещи, то он должен отречься от самого пристрастия своего к ней, как мы уже сказали; в сем-то и состоит совершенное отречение. Надеваем мы и куколь, который есть символ смирения. Куколи носят малые и незлобивые младенцы, а человек совершеннолетний куколи не носит: мы же носим оный для того, чтобы младенчествовать злобою, как сказал Апостол: не дети бывайте умы: но злобою младенствуйте (1 Кор. 14, 20). Что же значит младенчествовать злобою? Незлобивый младенец, если будет обесчещен, не гневается, и если почтён будет, не тщеславится. Если кто возьмёт принадлежащее ему, он не печалится: ибо младенчествует злобою и не мстит за оскорбления, и не ищет славы. Куколь есть также подобие благодати Божией, потому что как куколь покрывает и греет главу младенца, так и благодать Божия покрывает ум наш, как сказано в Отечнике: "куколь есть символ благодати Бога, Спасителя нашего, покрывающей наше владычественное (ум) и охраняющей наше о Христе младенчество от демонов, старающихся всегда противиться нам и низвергать нас". Вот мы имеем около чресл наших пояс, который означает умерщвление бессловесной похоти, и на плечах аналав, т.е. крест. Вот и куколь, который есть символ незлобия и младенчества о Христе. Итак, будем жить сообразно с одеянием нашим, чтобы, как сказали Отцы, не оказалось, что мы носим чуждое одеяние, но как мы оставили великое, так оставим и малое. Мы оставили мир, оставим и пристрастие к нему. Ибо пристрастия, как я сказал, и маловажными, и обыкновенными вещами, не стоющими никакого внимания, опять привязывают нас к миру и соединяют с ним, а мы не разумеем этого. Посему, если мы хотим совершенно измениться и освободиться от мира, то научимся отсекать хотения наши, и таким образом мало-помалу, с помощию Божиею, мы преуспеем и достигнем бесстрастия. Ибо ничто не приносит такой пользы людям, как отсечение своей воли, и поистине от сего человек преуспевает более, нежели от всякой другой добродетели. И как человек, который идёт путём, найдя на нём жезл [3] и взяв его, с помощью этого жезла проходит большую часть пути своего; так бывает и с тем, кто идёт путём отсечения своей воли. Ибо отсечением своей воли он приобретает беспристрастие, а от беспристрастия приходит, с помощью Божиею, и в совершенное бесстрастие. Можно и в краткое время отсечь десять хотений своих. И скажу вам, как это. Положим, что кто-нибудь, пройдя небольшое расстояние, увидел что-либо и помысл говорит ему: "посмотри туда". А он отвечает помыслу: "истинно не стану смотреть", и отсекает хотение своё, и не смотрит. Или встречает празднословящих между собою и помысл говорит ему: "скажи и ты такое-то слово", а он отсекает хотение своё и не говорит. Или говорит ему помысл: "пойди, спроси повара, что он варит", а он нейдёт и отсекает хотение своё. Он видит что-нибудь, и помысл говорит ему: "спроси, кто принёс это", а он отсекает хотение своё и не спрашивает. Отсекая же таким образом свою волю, он приходит в навык отсекать её и, начиная с малого, достигает того, что и в великом отсекает её без труда и спокойно, и достигает наконец того, что вовсе не имеет своей воли, и что бы ни случилось, он бывает спокоен, как будто исполнилось его собственное желание. И тогда, как он не хочет исполнять свою волю, оказывается, что она всегда исполняется. Ибо кто не имеет своей собственной воли, для того всё, что с ним ни случается, бывает согласно с его волею. Таким образом выходит, что он не имеет пристрастия, а от беспристрастия, как я сказал, приходит в бесстрастие. Видите ли, в какое преуспеяние мало-помалу приводит отсечение своей воли.

Расскажу вам и другое подобное событие, случившееся при мне, дабы вы узнали, что блаженное послушание и отсечение своей воли избавляет человека и от смерти. Однажды, когда я ещё был в обители аввы Серида, пришел туда ученик одного великого старца из страны Аскалонской с некоторым поручением от своего аввы. Старец дал ему заповедь возвратиться в свою келлию до вечера. Между тем поднялась сильная буря с дождём и громом, и протекавший вблизи поток поднялся в уровень с берегами. Брат, помня слова своего старца, хотел идти обратно, мы просили его остаться, полагая, что ему невозможно безопасно перейти поток; но он не согласился остаться с нами. Тогда мы сказали: пойдём вместе с ним до потока; когда он увидит его, то сам возвратится. Итак, мы пошли с ним, и, когда дошли до реки, он снял одежду свою, привязал её на голове своей, опоясался нарамником и бросился в реку, - в эту страшную быстрину. Мы стояли в ужасе, трепеща за него, как бы он не утонул; но он продолжал плыть и весьма скоро очутился на другой стороне, оделся в свою одежду, поклонился нам оттуда, прощаясь с нами, и пошёл скоро, продолжая путь свой. А мы стояли в изумлении и удивлялись силе добродетели: тогда как мы от страха едва могли смотреть на реку, он безопасно переплыл её за послушание своё. Так же и тот брат, которого послал авва его, по их нуждам, в село к служившему им Бога ради, когда увидел, что дочь сего стала привлекать его к совершению греха, сказал только: "Боже, молитвами отца моего, спаси меня", и тотчас очутился на пути в скит, идя к отцу своему. Видите ли силу добродетели? Видите ли действие слова? Какая помощь заключается в том, чтобы призывать молитвы отца своего! Он сказал только: "Боже, молитвами отца моего, спаси меня", и тотчас очутился на пути. Обратите же внимание на смирение и благочестие обоих. Они были в стеснённом положении, и старец хотел послать брата к служившему им, но не сказал: "пойди", а спросил его: "хочешь ли идти?" Также и брат не сказал: "пойду", но отвечал ему: "как ты желаешь, отче, так и сделаю"; ибо он боялся и соблазниться, и ослушаться отца своего. Потом, когда нужда ещё более стеснила их, старец сказал ему: "встань и пойди, сын мой", и не сказал ему: "уповаю на Бога моего, что Он сохранит тебя", но: "уповаю на молитвы отца моего, что Бог сохранит тебя". Также и брат, когда увидел себя в искушении, не сказал: "Боже мой, спаси меня", но - "Боже! молитв ради отца моего, спаси меня". И каждый из них уповал на молитвы отца своего. Видите ли, как они послушание совокупили со смирением? Ибо как в запряженной колеснице один конь не может опередить другого, иначе сломается колесница, так и послушанию нужно, чтобы с ним сопряжено было смирение. Но кто может сподобиться сей благодати, если, как я сказал, не понудит себя отсечь свою волю и не предаст себя, Бога ради, своему отцу, ни в чём не сомневаясь, но делая всё, что ни говорят они (т.е. отцы), с полною верою, как бы слушая Самого Бога. Кто иной достоин быть помилованным? Кто достоин спастись? Рассказывают, что однажды святой Василий, посещая свои монастыри, сказал одному из своих игуменов: "Имеешь ли ты у себя кого-нибудь из спасающихся?" Авва отвечал ему: "Твоими святыми молитвами, владыко, все мы желаем спастись". Св. Василий сказал ему опять: "Имеешь ли кого-нибудь из спасающихся, говорю я?" Тогда игумен понял силу вопроса, ибо сам был муж духовный, и сказал: "Да, имею". Святой Василий говорит ему: "Приведи его сюда". И игумен позвал такового брата. Когда же он пришёл, святой сказал ему: "Дай мне воды умыться". Тот пошёл и принёс ему умыться. Умывшись, святой Василий взял сам умывальницу с водою и сказал брату: "На, умойся и ты". И брат принял умовение от святого без всякого сомнения. Испытав его в этом, святой сказал ему опять: "Когда я войду в святилище, приди и напомни мне, я рукоположу тебя". И он опять послушался его без рассуждения; и когда увидел святого Василия в алтаре, пошёл и напомнил ему, и тот посвятил его и взял с собою. Ибо кому подобало быть с сим святым и богоносным мужем, как не такому благословенному брату? А вы не имеете опыта в несомненном послушании, оттого и не знаете покоя, от него происходящего. Однажды я спросил старца авву Варсануфия: "Владыко, Писание говорит, что многими скорбьми подобает нам внити во царствие Божие (Деян. 14, 22), а я вижу, что не имею никакой скорби; что мне делать, чтобы не погубить души своей?" Потому что я не имел никакой печали. Если случалось мне иметь какой-нибудь помысл, то я брал дощечку и писал к Старцу (когда я ещё не служил ему, то вопрошал его письменно [4]), и прежде чем я оканчивал писать, чувствовал уже облегчение и пользу: так велико было мое беспечалие и спокойствие. А я, не зная силы этой добродетели и слыша, что многими скорбьми подобает нам внити во царствие Божие, боялся, что не имел скорби. Итак, как я объяснил это старцу, он отвечал мне: "Не скорби, тебе не о чём беспокоиться: каждый предавший себя в послушание отцам имеет такое беспечалие и покой". Богу же нашему да будет слава во веки. Аминь. Смиренное чувство. ^ Отечник (Патерик) - книга, в которой собраны сказания о подвигах и изречения св. Отцов. ^ В греч.: найдя кратчайший переход, идет по нему и скорее совершает большую часть своего пути. ^ Сии вопросы аввы Дорофея и ответы ему Старцев помещены ниже. ^

Поучение второе. О смиренномудрии

Некто из старцев сказал: "Прежде всего нужно нам смиренномудрие, чтобы быть готовыми на каждое слово, которое слышим, сказать: прости; ибо смиренномудрием сокрушаются все стрелы врага и сопротивника". Исследуем, какое значение имеет слово старца; почему он говорит, что прежде всего нужно нам смиренномудрие, а не сказал, что прежде нужно воздержание? Ибо Апостол говорит: подвизаяйся, от всех воздержится (1 Кор. 9, 25). Или почему не сказал старец, что прежде всего нужен нам страх Божий? Ибо в Писании сказано: начало премудрости страх Господень (Пс. 110, 9) и опять: страхом же Господним уклоняется всяк от зла (Притч. 15, 27). Почему не говорит он, что прежде всего нужна нам милостыня или вера? Ибо сказано: милостынями и верою очищаются греси (Притч. 15, 27), и Апостол говорит: без веры… невозможно угодити Богу (Евр. 11, 6). Итак, если без веры невозможно угодити Богу, и милостынями и верою очищаются грехи, и если страхом Господним уклоняется всяк от зла, и начало премудрости страх Господень, и подвизающийся от всего должен воздерживаться, то как же старец говорит, что прежде всего нужно нам смиренномудрие и оставил всё другое столь нужное? Старец хочет показать нам сим, что ни самый страх Божий, ни милостыня, ни вера, ни воздержание, ни другая какая-либо добродетель не может быть совершена без смиренномудрия. Вот почему говорит он: "Прежде всего нужно нам смиренномудрие, - чтобы быть готовыми на каждое слово, которое слышим, сказать: прости; ибо смиренномудрием сокрушаются все стрелы врага и противника". Вот видите, братия, как велика сила смиренномудрия; видите, какое имеет действие слово: прости. Почему же диавол называется не только врагом, но и противником? Врагом называется потому, что он человеконенавистник, ненавистник добра и клеветник; противником же называется потому, что он старается препятствовать всякому доброму делу. Хочет ли кто помолиться: он противится и препятствует ему злыми воспоминаниями, пленением ума и унынием. Хочет ли кто подать милостыню: он препятствует сребролюбием и скупостию. Хочет ли кто бодрствовать: он препятствует леностью и нерадением, и так-то он сопротивляется нам во всяком деле, когда хотим сделать доброе. Поэтому он и называется не только врагом, но и противником. Смиренномудрием же сокрушаются все оружия врага и противника. Ибо поистине велико смиренномудрие, и каждый из святых шествовал его путем, а трудом сокращал путь свой, как говорит Псалмопевец: виждь смирение мое и труд мой, и остави вся грехи моя (Пс. 24, 18) и: смирихся, и спасе мя [Господь] (Пс. 114, 5). Впрочем, смирение и одно может ввести нас в царствие, как сказал старец авва Иоанн, но только медленно. Итак, смиримся немного и мы, и спасёмся. Если мы, как немощные, не можем трудиться, то постараемся смириться; и верую в милость Божию, что и за то малое, совершаемое нами со смирением, будем и мы в местах святых, много потрудившихся и работавших Богу. Пусть мы немощны и не можем трудиться: но неужели мы не можем смириться? Блажен, братия, кто имеет смирение, - велико смирение. Хорошо также означил один святой имеющего истинное смирение так: "Смирение ни на кого не гневается и никого не прогневляет, и считает это совершенно чуждым себе". Велико, как мы сказали, смирение, ибо оно одно сопротивляется тщеславию и хранит от него человека. А разве не гневаются также за имения или за брашна? Как же старец говорит, что смирение ни на кого не гневается и никого не прогневляет? Смирение велико, как мы сказали, и сильно привлечь в душу благодать Божию. Благодать же Божия, пришедши, покрывает душу от двух тяжких вышеупомянутых страстей. Ибо что может быть более тяжким, как гневаться и прогневлять ближнего? как некто и сказал: "Монахам вовсе не свойственно гневаться, равно и прогневлять других". Ибо, поистине, если такой (т.е. гневающийся или прогневляющий других) вскоре не покроется смирением [1], то он мало-помалу приходит в состояние бесовское, смущая других и смущаясь сам. Посему-то сказал старец, что смирение не гневается и не прогневляет. Но что я говорю, будто смирение покрывает только от двух страстей, - оно покрывает душу и от всякой страсти, и от всякого искушения. Когда святой Антоний увидел распростертыми все сети диавола и, вздохнув, вопросил Бога: "кто же избегнет их?", то отвечал ему Бог: "смирение избегает их", а что ещё более удивительно, присовокупил: "они даже и не прикасаются ему". Видишь ли благодать сей добродетели? Поистине нет ничего крепче смиренномудрия, ничто не побеждает его. Если со смиренным случится что-либо скорбное, он тотчас обращается к себе, тотчас осуждает себя, что он достоин того, и не станет укорять никого, не будет на другого возлагать вину; и таким образом переносит случившееся без смущения, без скорби, с совершенным спокойствием, а потому и не гневается, и никого не прогневляет. Итак, хорошо сказал Святой, что прежде всего нужно нам смиренномудрие. Смирения же два, так же как и две гордости.

Поистине, братия мои, знаю я одного, пришедшего некогда в сие жалкое состояние. Сначала, если кто из братий говорил ему что-либо, он уничижал каждого и возражал: "Что значит такой-то? нет никого достойного, кроме Зосимы и подобного ему". Потом начал и сих охуждать и говорить: "Нет никого достойного, кроме Макария". Спустя немного начал говорить: "Что такое Макарий? нет никого достойного, кроме Василия и Григория". Но скоро начал охуждать и сих, говоря: "Что такое Василий? и что такое Григорий? нет никого достойного, кроме Петра и Павла". Я говорю ему: "Поистине, брат, ты скоро и их станешь уничижать". И поверьте мне, чрез несколько времени он начал говорить: "Что такое Петр? и что такое Павел? Никто ничего не значит, кроме Святой Троицы". Наконец, возгордился он и против Самого Бога и таким образом лишился ума. Посему-то должны мы, братия мои, подвизаться всеми силами нашими против первой гордости, дабы мало-помалу не впасть и во вторую, т.е. в совершенную гордыню. Гордость же бывает мирская и монашеская: мирская гордость есть та, когда кто гордится пред братом своим, что он богаче или красивее его, или что носит лучшую, нежели тот, одежду, или что он благороднее его. Итак, когда мы видим, что тщеславимся сими преимуществами, или тем, что монастырь наш больше или богаче других, или что в нём много братии, то мы должны знать, что находимся ещё в мирской гордости. Случается также, что тщеславятся какими-либо природными дарованиями: иной, например, тщеславится тем, что у него хорош голос и что он хорошо поёт, или что он скромен, усердно работает и добросовестен в служении. Сии преимущества лучше первых, однако и это мирская гордость. Монашеская же гордость есть та, когда кто тщеславится, что он упражняется во бдении, в посте, что он благоговеен, хорошо живёт и тщателен. Случается также, что иной и смиряется для славы. Всё сие относится к монашеской гордости. Можно нам вовсе не гордиться; если же кто сего совсем избежать не может, то хоть бы гордился преимуществом монашеских дел, а не чем-либо мирским. Вот мы сказали, что такое первая гордость, и что вторая; сказали также, что такое мирская гордость, и что монашеская. Рассмотрим теперь, в чём состоят и два смирения. Первое смирение состоит в том, чтобы почитать брата своего разумнее себя и по всему превосходнее и, одним словом, как сказали святые Отцы, чтобы "почитать себя ниже всех". Второе же смирение состоит в том, чтобы приписывать Богу свои подвиги, - сие есть совершенное смирение святых. Оно естественно рождается в душе от исполнения заповедей. Ибо как деревья, когда на них бывает много плодов, то самые плоды преклоняют ветви книзу и нагибают их; ветвь же, на которой нет плодов, стремится вверх и растет прямо. Есть же некоторые деревья, которые не дают плода, пока их ветви растут вверх; если же кто возьмет камень, привесит к ветви и нагнёт её книзу, тогда она даёт плод: так и душа, когда смиряется, тогда приносит плод, и чем более приносит плода, тем более смиряется. Так и святые, чем более приближаются к Богу, тем более видят себя грешными. Помню, однажды мы имели разговор о смирении, и один из знатных граждан города Газы, слыша наши слова, что чем более кто приближается к Богу, тем более видит себя грешным, удивлялся и говорил: как это может быть? И, не понимая, хотел узнать, что значат эти слова? Я сказал ему: "Именитый господин, скажи мне, за кого ты считаешь себя в своём городе?" Он отвечал: "Считаю себя за великого и первого в городе". Говорю ему: "Если же ты пойдёшь в Кесарию, за кого будешь считать себя там?" Он отвечал: "За последнего из тамошних вельмож". "Если же, - говорю ему опять, - ты отправишься в Антиохию, за кого ты будешь там себя считать?" "Там, - отвечал он, - буду считать себя за одного из простолюдинов". "Если же, - говорю, - пойдешь в Константинополь и приблизишься к царю, там за кого ты станешь считать себя?" И он отвечал: "Почти за нищего". Тогда я сказал ему: "Вот так и святые, чем более приближаются к Богу, тем более видят себя грешными". Ибо Авраам, когда увидел Господа, назвал себя землёю и пеплом (Быт. 18, 27); Исаия же сказал: окаянный и нечистый есмь аз (Ис. 6, 5); также и Даниил, когда был во рву со львами, Аввакуму, принёсшему ему хлеб и сказавшему: приими обед, который послал тебе Бог, отвечал: итак, вспомнил обо мне Бог (Дан. 14, 36-37). Какое смирение имело сердце его! Он находился во рву посреди львов и был невредим от них, и притом не один раз, но дважды, и после всего этого он удивился и сказал: итак, вспомнил обо мне Бог. Видите ли смирение святых, и каковы их сердца? Даже и посылаемые от Бога на помощь людям, они отказывались, по смирению, избегая славы. Как облечённый в шёлковую одежду, если набросить на него нечистое рубище, отбегает, чтобы не замарать своего драгоценного одеяния, так и святые, будучи облечены в добродетели, убегают человеческой славы, чтобы не оскверниться ею. А ищущие славы подобны нагому, который желает найти хотя малое рубище или иное что-либо, дабы покрыть свой стыд: так и необлечённый в добродетели ищет славы человеческой. Итак, святые, будучи посылаемы Богом на помощь людям, по смирению отказывались от сего. Моисей говорил: молюся ти поставити иного могущаго, аз бо есмь гугнив и косноязычен (Исх. 4, 10). Иеремия же говорил: юнейший есмь аз (Иер. 1, 6). И, одним словом, каждый из святых приобрел сие смирение, как мы сказали, чрез исполнение заповедей. Но что такое сие смирение и как оно рождается в душе, никто не может выразить словами, если человек не научится сему из опыта; из одних же слов нельзя сему научиться. Некогда авва Зосима говорил о смирении, а какой-то софист, тут находившийся, слыша, что он говорил, и, желая понять это в точности, спросил его: "Скажи мне, как ты считаешь себя грешным, разве ты не знаешь, что ты свят? разве не знаешь, что имеешь добродетели? Ведь ты видишь, как исполняешь заповеди: как же ты, поступая так, считаешь себя грешным?" Старец же не находился, какой ему дать ответ, а только говорил: "Не знаю, что сказать тебе, но считаю себя грешным". Софист настаивал на своём, желая узнать, как сие может быть. Тогда Старец, не находя, как ему это объяснить, начал говорить ему с своею святою простотою: "Не смущай меня; я подлинно считаю себя таким". Видя, что Старец недоумевает, как отвечать софисту, я сказал ему: "Не то же ли самое бывает и в софистическом, и врачебном искусствах? Когда кто хорошо обучится искусству и занимается им, то, по мере упражнения в оном, врач или софист приобретает некоторый навык, а сказать не может и не умеет объяснить, как он стал опытен в деле: душа приобрела навык, как я уже сказал, постепенно и нечувствительно, чрез упражнение в искусстве. Так и в смирении: от исполнения заповедей бывает некоторая привычка к смирению, и нельзя выразить это словом". Когда авва Зосима услышал это, он обрадовался, тотчас обнял меня и сказал: "Ты постиг дело, оно точно так бывает, как ты сказал". И софист, услышав эти слова, остался доволен и согласен с ними. И старцы сказали нам нечто, помогающее нам уразуметь смирение. Самое же состояние, в которое душа приходит от смирения, никто не мог объяснить. Так, когда авва Агафон приближался к кончине, и братия сказали ему: "И ты ли боишься, отче?" - он отвечал: "Сколько мог, я понуждал себя сохранять заповеди, но я человек, и по чему могу знать, угодно ли дело моё Богу? Ибо иной суд Божий, и иной человеческий". Вот, он открыл нам глаза, чтобы уразуметь смирение, и указал путь, как его достигнуть: а как оно бывает в душе, как я уже многократно говорил, никто не мог сказать, ни постигнуть через одни слова; разве только от дел душа может научиться сему несколько. А что приводит нас к смирению, о том сказали Отцы. Ибо в Отечнике написано: один брат спросил старца: что есть смирение? Старец отвечал: "Смирение есть дело великое и Божественное; путём же к смирению служат телесные труды, совершаемые разумно; также, чтобы считать себя ниже всех и постоянно молиться Богу - это путь к смирению; самое же смирение Божественно и непостижимо". Почему же старец говорит, что телесные труды приводят душу в смирение? Каким образом телесные труды делаются душевными добродетелями? То, чтобы считать себя ниже всех, как мы уже сказали, сопротивляется демонам и первой гордости: ибо как может считать себя большим брата своего, или гордиться перед кем-либо, или укорить, или уничижить кого-либо тот, кто почитает себя ниже всех? Также и молиться непрестанно - явно противиться второй гордости: ибо очевидно, что смиренный и благоговейный, зная, что невозможно совершить никакой добродетели без помощи и покрова Божия, не перестаёт всегда молиться Богу, чтобы Он сотворил с ним милость. Ибо непрестанно молящийся Богу если и сподобится совершить что-либо, знает, почему он совершил сие и не может возгордиться, и не приписывает это своей силе, но все свои успехи относит к Богу, всегда благодарит Его и всегда призывает Его, трепеща, как бы ему не лишиться такой помощи, и не обнаружилась его немощь и бессилие. Итак, он со смирением молится и молитвою смиряется и чем более преуспевает всегда в добродетели, тем более всегда смиряется; а по мере того как смиряется, получает помощь и преуспевает чрез смиренномудрие. Но почему старец говорит, что телесные труды приводят к смирению? Какое отношение имеют телесные труды к расположению души? Я объясню вам это. Так как душа, по преступлении заповеди, предалась, как говорит святой Григорий, прелести сластолюбия и самозакония и возлюбила телесное, и некоторым образом стала как бы нечто единое с телом, и вся сделалась плотию, как сказано: не имать дух мой пребывати в человецех сих… зане суть плоть (Быт. 6, 3), и бедная душа как бы состраждет телу и сочувствует во всём, что делается с телом. Посему-то и сказал старец, что и телесный труд приводит душу в смирение. Ибо иное расположение души у человека здорового, и иное у больного, иное у алчущего, и иное у насытившегося. Также опять иное расположение души у человека, едущего на коне, иное у сидящего на престоле, и иное у сидящего на земле, иное у носящего красивую одежду, и иное у носящего худую. Итак, труд смиряет тело, а когда тело смиряется, то вместе с ним смиряется и душа. Следовательно, хорошо сказал старец, что телесный труд приводит к смирению. Посему, когда Евагрий подвергся брани от хульных помыслов, то он, как муж разумный, зная, что хула происходит от гордости, и что когда смиряется тело, то вместе с ним смиряется и душа, провёл сорок дней на открытом воздухе, так что тело его, как говорит его жизнеописатель, стало производить червей, подобно тому как случается у диких животных; и такой труд он подъял не ради хулы, но ради смирения. Итак, хорошо сказал старец, что и телесные труды приводят к смирению. Благий Бог да подаст нам смирение, ибо оно избавляет человека от многих зол и покрывает его от великих искушений. Богу слава и держава во веки. Аминь. В греч.: благодатию Божиею. ^

Поучение третье. О совести