Но возвратиться должно к тому, с чего мы начали. Тех, которые обратили уже взор к добродетели, и в жизни последуют законодателю, когда оставят они пределы египетского владычества, сопровождают какие-то приражения искушений, причиняющим затруднения, страхования и крайние опасности, которыми приводимый в боязнь ум не утвердившихся еще в вере впадает в совершенное отчаяние сподобиться благ. Но если будет Моисей, или кто из подобных ему вождей народа; то он противопоставит страху совет, устрашенный ум ободряя упованием на божественную помощь, чего, впрочем, не было бы, если бы сердце предстоящего не возглаголило к Богу. Ибо многие из поставленных на таковое предстояние заботятся только о внешнем, чтобы оно было в хорошем положении, а о сокровенном, что видимо одному Богу, мало у них попечения. Не так было у Моисея; в чем он повелевает Израильтянам благодушествовать, не произнося, по видимому, никакого гласа к Богу, о том вопиет, как свидетельствует о сем Сам Бог, научая, думаю, словом сим и нас, что благозвучен и доходит до Божия слуха оный именно глас, — не вопль, с напряжением издаваемый, но помышление, воссылаемое от чистой совести.

А кто таков, тому для помощи в законных борьбах малым уже оказывается брат, — тот именно брат, по Божией воле сретивший Моисея идущего к Египтянам, которого слово сие представило в чине Ангела. Напротив того бывает тогда явление превысшего Естества, открывающее Себя в такой мере, в какой может вместить естество приемлющее. Что так было тогда, слышим это из истории, и что так бывает всегда, дознаем умным воззрением. Ибо когда побежит кто от царя египетского, и вне уже его пределов убоится приражения искушений; тогда вождь указывает ему неожиданное спасение свыше. Когда окружающий преследуемого силою своею враг по необходимости делает для него проходимым море, к которому ведет вождь — облако ( вот имя вождю, какое бывшими прежде нас прекрасно принято в значение благодати Святого Духа); тогда сим-то вождем совершается путеводительство достойных к добру. Кто ему последует, тот переходит чрез воду в след за шествующим по морю вождем, которым даруется безопасность в свободе, по уничтожении в воде преследовавшего в рабстве.

Ибо кто не знает, что египетское воинство — наши многоразличные душевные страсти, которыми порабощается человек? Это — кони, это колесницы и всадники на них, стрелки, пращники, тяжело вооруженные, и прочее множество вражеской дружины. Ибо скажет ли кто, что раздражительные помыслы или стремления к удовольствию, к печали, к любостяжательности, отличаются чем-либо от упомянутого воинства? Злословие — вот камень, прямо пущенный из пращи; порыв раздражительности — вот копье, потрясающее острием; а страсть к удовольствиям будем представлять себе конями, с неудержимым каким-то порывом влекущими за собою колесницу и трех всадников в ней, которых именует история «тристатами».

Под сими тремя несущимися на колеснице, научившись предварительно таинственному значению «подвоев» и «Прага», уразумеешь, конечно, трехчастное разделение души, возводя понятие к разумному, вожделевательному и раздражительному в душе. Итак все это и все единоплеменное с сим вместе с вождем лукавого нашествия впадает за Израильтянином в воду. С сего времени естество воды, под водительством веры в жезл и освещающего облака, делается животворным для прибегающих к воде, и мертвящим для гонителей.

Сверх сего история научает сим, каковыми надлежит быть проходящим чрез воду, именно, по исшествии из воды ничего не привлекающим за собою из супротивного воинства. Ибо если выйдет с кем враг, то и после воды остается он в рабстве, извлекши живым мучителя, которого не потопил в глубине. А этим (чтобы уяснить кому для себя сие гадание, раскрыв его вполне) означается, что все преходящие чрез таинственную воду в крещении должны умертвить в воде все полчище греха; как-то: любостяжательность, бесчинное пожелание, хищнический замысел, страсть кичливости и гордыни, вспыльчивость, гнев, мстительность, зависть, ненависть; так как страстям некоторым образом обычно следовать за естеством человеческим, должны они умертвить в воде все сие и подобное сему, а равно и самые порочные движения мысли и их последствия, как в таинстве пасхи. ибо это — имя той жертвы, кровь которой для воспользовавшегося ею делается возбранением смерти. Посему, как там закон повелевает есть хлеб пресный — пасху (а опреснок изготовляется без примеси старой закваски), и сим дает разуметь, что пресекшему непрерывное последование времени применением на лучшее должно уже к последующей жизни не примешивать никакого остатка греха, но положить после сего особое начало жизни; так и здесь требуется, чтобы в спасительном крещении, как бы в некоей глубине, потопив всякое египетское лице, то есть, всякий вид греха, исходили мы одни, не вовлекая в жизнь ничего иноплеменного. Ибо сие-то самое узнаем из истории, которая говорит, что в одной и той же воде жизнью и смертью различаются враждебное и дружественное, враждебное предается тлению, а дружественное оживотворяется. Так многие из принявших таинственное крещение, по незнанию законных предписаний, предшествовавшую в жизни закваску порока примешивают к жизни по крещении, и после того, как перешли воду, своими начинаниями вместе с собою изводят живым и египетское воинство. Ибо иной прежде дара крещения обогатился хищничеством и неправдою, или клятвопреступлением приобрел что-либо во владение, или прелюбодейно жил с женою, или отваживался в жизни на иное что либо непозволительное, и думает, что и после купели, продолжая наслаждение добытым прежде, свободен от греховного рабства, как не усматривающий, что покорен лукавым властителям. Ибо свирепый и неистовый властелин — страсть непотребства, удовольствиями, как бичами какими, терзающая раболепный помысел. Другой подобный властелин — любостяжательность, не дающая никакого покоя своему служителю, который, чем больше работает, услуживая велениям владыки и приобретая по его пожеланиям, тем к большому всегда понуждается труду. И все иное, что делается ради греха, принадлежит к числу мучителей и властителей; и если кто служит им, то, хотя бы перешел он чрез воду, по моему мнению, еще не коснулся воды таинственной, которой свойственно истреблять лукавых мучителей.

Но обратимся опять к тому, что следует в слове. Кто перешел разумеемое нами море, и видит в нем мертвым этого умопредставляемого Египтянина, тот не только обращает взоры к Моисею, этому жезлоносцу добродетели, но преимущественно верует Богу, как говорит слово повествования, покорствует же и «угоднику Его Моисею» (Исх. 14,31). Это, как видим, бывает и ныне с истинно перешедшими воду; они, предав себя самих Богу, повинуются и покоряются, как говорит Апостол (Евр. 13,17), служащим Божеству в священстве.

За сим следует трехдневный от моря путь; и на оном, когда на некоем месте расположились станом, найденная вода сперва оказалась негодною к питию по причине горечи; но вложенное древо сделало ее приятным для жаждущих питием. Сказание сие сообразно с ходом дел. Оставившему египетские удовольствия, которым служил он до перехода чрез море, удаленная от удовольствий жизнь кажется сперва трудною и неприятною, но. если вложено будет в воду древо, то есть, если кто приимет таинство воскресения, которому начало положено древом (слыша же о древе, конечно, будешь разуметь крест); то всякой сладости, удовольствием исполняющей чувство, делается тогда слаще и удобоприемлемее добродетельная жизнь, услаждаемая надеждою будущего.

Место остановки в дальнейшем путешествии, украшенное финиковыми деревьями и источниками, упокоевает утомленных путников. Двенадцать там источников водных, текущих чистой и сладкой струей; и семьдесят финиковых деревьев величественных, сеннолиственных, с годами достигших высокого роста. Что же находим в этом по последовательному порядку истории? То, что таинство древа, которым вода добродетели делается удобоприемлемою для жаждущих, приводит нас к двенадцати источникам и семидесяти Финиковым деревьям, то есть, к евангельскому учению, в котором двенадцатью источниками служат Апостолы. Такое число на сию потребность избрал Господь и соделал, что чрез них источается слово, как и один из Пророков предвозвестил об источающейся от Апостолов благодати, когда говорит: «в собраниях благословите Бога Господа, вы — от семени Израилева» (Пс. 67,27). А семидесятью финиковыми деревьями пусть будут, кроме двенадцати учеников, для целой вселенной поставленные Апостолы, которых столько же было числом, сколько, по сказанию истории, и финиковых деревьев. Но в путешествии сем надлежит, думаю, поспешить словом; потому что из немногого, нами применительно представленного для трудолюбивых, легко составить свой взгляд и на прочие станы. А станы сии суть те добродетели, в которых следующий за столпом облачным народ, идя вперед, как бы располагается станом и упокоевается. Посему, миновав в слове средние станы, напомню о чудотворении при камне, которого упорное и твердое естество сделалось питием для жаждущих, по разрешении упорства в мягкость воды. Но нет никакого труда последовательность истории приспособить к высшему взгляду. Кто Египтянина оставил мертвым в воде, сам услажден древом, напоен апостольскими источниками и упокоевался под тенью финиковых деревьев, тот делается уже способным принять Самого Бога. Ибо камень, как говорит Апостол, есть Христос (1 Кор. 10,4), для неверных сухой и упорный, а как скоро приложит кто жезл веры, делающийся удобоприемлемым для жаждущих и текущим внутрь приемлющих Его: «Я и Отец Мой, говорит Он, придем и обитель у Него сотворим» (Ин. 14,23).

Но достойно также не быть оставленным без особого внимания и то, что по переходе чрез море после того, как услаждена вода путникам добродетели, после приятного пребывания при источниках и финиковых деревах, и после пития из камня, тогда только делается совершенное истощение египетских путевых запасов. И таким образом, когда не осталось у них никакой иноплеменной пищи, взятой из Египта, свыше истекает пища, какая-то вместе разнообразная и однообразная; ибо по видимости была она однообразна, но в качестве имела разнообразие, для каждого делаясь сообразною роду его пожеланий. Чему же сим научаемся? Тому, сколькими очистительными средствами надлежит очищать себя человеку от египетской и иноплеменной жизни, чтобы влагалище души своей соделать пустым от всякой греховной пищи, какую уготовляют Египтяне, и потом уже чистою душою принимать в себя свыше сходящую пищу, которую не сеяние при помощи земледелия произрастило нам, но которая есть готовый не сеянный и не оранный хлеб, сходящий свыше, обретаемый же на земле.

По загадочному смыслу истории, без сомнения, уразумеешь сие истинное «брашно» (Ин. 6,55), а именно, что «хлеб сходящий с небес» (33) не есть что либо не телесное. Ибо не телесное как будет пищею телу? А не телесное, без сомнения, не есть тело. Тело же хлеба сего не возделывало ни орание, ни сеяние; но земля, оставаясь такою, какова она есть, оказывается исполненною сей Божественной пищи, которой причащаются алчущие, сим чудотворением предварительно научаемые таинству Девы. Посему невозделанный сей хлеб есть и Слово, при разнообразии качества изменяющее силу свою соответственно способности ядущих; ибо не только может быть хлебом, но соделывается и млеком, и мясом, и овощем и всем, что есть только пригодного и нравящегося из предложенного в пищу, как учит предложивший нам, ученикам своим таковую трапезу, божественный Апостол Павел, который слово свое обращает для более совершенных в твердую и плотяную пищу, и для изнемогающих в зелье, для младенствующих же в молоко (1 Кор. 3,2).

А те чудеса, какие повествуют о сей пище история, служат уроками для жизни добродетельной. Ибо говорит она, что всем предлагалась равная доля пищи, не по различию силы собирающих, не избыточествовала сверх потребности, и не имела недостатка (Исх. 16,18). А это, по моему рассуждению, есть совет, вообще предлагаемый всем, добывающим вещественные средства к поддержанию жизни, — не переступать пределов потребности, но хорошо знать, что в деле пропитания для всего одна мера — дневное продовольствие. Если приготовлено во много крат больше потребности, чреву не свойственно преступить собственную свою меру, и оно не расширяется по мере избытка припасов; но, как говорит история, «у того, кто собрал много, не было лишнего», потому что негде было положить излишнее, и «у того, кто мало, не было недостатка: каждый собрал, сколько ему съесть» (Исх. 16,18); потому что потребность удовлетворялась соразмерно с найденным. А тем, что у скрывающих излишнее, избыток превращается в червей, слово сие некоторым образом громко вопиет любостяжательным, что все, удерживаемое сверх потребности, по этому любостяжательному вожделению на следующий день, то есть, в ожидаемой жизни, для сокрывавшего это делается червем. Но кто слышит о черве сем, тот, конечно, поймет сие о черве не умирающем, которому дает жизнь любостяжательность.

А то, что отложенное только на субботу оставалось целым, не подвергаясь никакой порче, заключает в себе такой некий совет: тогда полезно для тебя любостяжательное произволение, когда собираемое не терпит порчи; тогда полезно для нас делаемое когда, перешедши пяток сея жизни, по смерти будем в бездействии: ибо день предшествующий субботе есть и именуется приготовление (пяток) к субботе; а это есть настоящая жизнь, в которую заготовляем себе нужное для жизни грядущей. В ней не совершается ни одного из дел, дозволенных нам ныне, ни земледелия, ни торговли, ни военной службы, ни чего либо иного, озабочивающего нас здесь, даже и вовсе ничего; но живя в совершенном покое от таковых дел, будем собирать там плоды семян, посеянных нами ныне в настоящей жизни, — и плоды нетленные, если семена настоящей жизни добрые, — тленные же и гибнущие, если таковыми произрастит их нам делание сей жизни. Ибо сказано: «сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление, а сеющий в дух от духа пожнет жизнь вечную» (Гал. 6,8). Но одно уготовление к лучшему, в собственном смысле, именуется пятком: почему постановляется он законом; и отложенное при оном есть нетление. Но разумеемое в противном смысле должно быть наименовано не пятком, а превращением пятка. Потому-то один только пяток, служащий к преспеянию, узаконивает людям история, о противоположном же смысленным дает разуметь самым умолчанием.

Но как при воинских наборах предводитель воинства сперва обращает внимание на заготовление съестных припасов, и потом уже дает знак выходить на войну: таким же образом и воины добродетели, приняв запас таинственной снеди, потом уже начинают брань с иноплеменниками, предводителем в битве имея преемника Моисеева Иисуса. Примечаешь ли, как последовательно идет слово? Пока человек, угнетенный лукавым мучительством, еще немощен, не мстит врагу сам собою; потому что не в силах: но другой сражается за немощных, и наносит врагу удар за ударом. Когда же освободится от рабства преобладающим, усладится древом, упокоится от трудов в пристанище под финиковыми деревьями, познает таинство камня и приобщится небесной пищи; тогда уже, не чужою рукою мстит неприятелю, но, как бы вышедши уже из детского возраста, и достигнув цветущей юности, сам собою вступает в борьбу с сопротивником, имея военачальником, не Моисея,—служителя Божия, но Самого Бога, у Которого Моисей был служителем. Ибо закон, данный в начале в образ и сень грядущего, не остается ратоборствующим в действительных борьбах, — — военачальствует же исполнитель закона и преемник Моисеев, предвозвещаемый соименностью тогдашнего военачальника.

А народ, если видит руки законодателя воздетыми, берет в битве верх над врагом: если же видит опущенными, уступает врагу. И воздеяние Моисеевых рук означает взгляд на закон с понятиями самыми высокими, а преклонение к земле — низкое, по земле пресмыкающееся, истолкование и наблюдение закона по его букве. Отягчавшие руки Моисеевы поддерживает священник, употребляя содейственником близкого ему по роду. И это не вне связи с рассмотренным; потому что истинное священство, по причине соединенного с ним Божия слова, тяготою иудейского смысла до земли униженную действенность закона снова возводит на высоту, и упадающий закон подпирает камнем, чтобы он, восстав, под образом воздаяния рук, показывал взирающим свою цель. Ибо действительно способными сие видеть в законе наипаче усматривается таинство креста. Посему говорит где-то Евангелие, что ни одна йота или ни одна черта не прейдет «из закона» (Мф. 5,18), означая в сказанном две черты, одну поперек и другую сверху в низ, которыми нарисуется образ креста, что было видимо тогда и в Моисее, который разумеется здесь вместо закона, и для взирающих на нею служит причиною торжества и победы.