Какая же это нерукотворенная скиния, показуемая Моисею на горе? Та, на которую повелевается ему взирать, как на Первообраз, чтобы рукотворенным устройством ее показать нерукотворенное чудо. Ибо сказано: «Смотри, сделай их по тому образцу, какой показан тебе на горе» (Исх.25,40). Эти золотые столпы, утвержденные на сёребряных основаниях и с серебряными также надглавьями; эти еще другие приличные столпы, у которых надглавья и основания из вещества меди и в середине между концами серебро; внутри же у всех столпов — дерево, не принимающее в себя гнилости; от наружности кругом разливается блистание таковых веществ; некий также кивот сияет чистым золотом; и то, на чем держится золотой этот оклад — тоже дерево, не принимающее в себя гнилости. При сем некий светильник, один в стволу при основании, а к верху делящийся на семь ветвей, с равным числом кругов на ветвях. Вещество светильника — золото, в составе его никакой пустоты, ни даже деревянной внутри опоры. Сверх сего алтарь, очистилище и, так называемые, херувимы, которых крылами осенен ковчег — все это было золото, не на внешней только поверхности имело доброцветность, но все было цельное, одно и тоже вещество простиралось внутрь до самой глубины. Сверх того были испещренные завесы ткатского искусства, в которых разные цветы для красоты ткани взаимно были переплетены между собою; сими завесами отделялось в скинии, и что было видимо и доступно некоторым из священнодействующих, и что для всех непроницаемо и недоступно: и прежде упомянутой части имя было: «Святое»: а сокровенной: «Святое Святых». Кроме того купели, кадильники, облачение внешними опонами, опоны власяные и кожи, окрашенные в красный цвет, — это и все прочее, что Моисей приготовляет по Божию слову, какой ум уразумеет во всей точности? чему нерукотворенному служит сие подобием? Какую пользу взирающим приносит это вещественное подобие виденного Моисеем на горе?

Но хорошо, кажется мне, поступим, точное рассуждение о сем предоставив тем. которые имеют силу духом испытывать глубины Божии, если только найдется кто либо таковой, что может, как сказал Апостол, «духом глаголать тайны» (1 Кор. 14,2). А что о предложенном мнении сказано нами по догадке и предположительно, то предоставим на суд читателям признать достойным того, чтобы это, или отвергнуть, или принять, как принявший на себя суд решит своим умом. Посему, последуя Павлу, отчасти раскрывающему в этом тайну. и взяв для себя в сказанном хотя малый предлог, утверждаем, что Моисей в образе научен был тайне скинии, объемлющей собою вселенную. Скиния же сия да будет Христос, Божия сила и Божия Премудрость; она нерукотворенна по собственному своему естеству, допускает же устроение, когда должно стало скинии сей быть водруженною в нас; так что некоторым образом она есть и не созданная и созданная; как предсуществующая, она не сотворена, а как приявшая сей вещественный состав, стала сотворенною. Сказуемое нами, вероятно, не неясно для приявших в точности таинство нашей веры. Ибо единое из всего, и что было прежде веков, и что произошло напоследок веков, что не имело нужды во временном происхождении (как иметь нужду во временном рождении тому, что прежде времен и веков?), и ради нас, но безрассудству растливших бытие свое, допустило то, что пришло в бытие, подобно нам, чтобы ставшее вне сущего снова возвести в сущее. А это есть единородный Бог, в Себе все объемлющий, но и в нас водрузивший Свою скинию.

Если же скиниею именуется столь великое благо, то нимало не смущайся, христолюбец, что заключающаяся в речении выразительность умаляет величие естества Божия; ибо и никакое другое из имен недостойно естества, означаемого им, но все одинаково ниже точного значения, как признаваемые малыми, так м те, в которых предположительно усматривается некое величие понятий. Но как из всех прочих имен каждое в известном значении благочестиво употребляется в показание Божией силы: — таковы, например, имена: врач, пастырь, покровитель, хлеб, ангел, виноградная лоза, путь, дверь, обитель, вода, камень, источник и все иное, что говорится о Боге: так в некоем боголепном значении именуется Он и сим словом: скиния. Ибо всеобемлющая существа сила, в которой обитает вся полнота Божества, этот общий покров вселенной, Тот, Кто все в Себе содержит, в собственном смысле именуется скиниею.

Необходимо же, чтобы ведение было соответственно имени, и каждая часть видимого руководила к какому либо взгляду, открывающему боголепное представление. Итак, поскольку великий Апостол говорит, что завесою в дольней скинии есть плоть (Евр. 10,20), говорит же, думаю, потому, что состав ее из различных четырех стихий, и вероятно самому Апостолу, когда было ему видение скинии, и восхищен он был в пренебесные святилища, открыты были духом тайны рая: то хорошо будет обратить внимание на сие частное истолкование, приноровить к части и целый наш взгляд на скинию. Извлечем же из собственных слов Апостола объяснение загадочных представлений о скинии. В одном месте говорит он об Единородном, Которого разумеем под скиниею: «ибо Им создано все, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли, — все Им и для Него создано» (Кол. 1,16). Посему добровидные и златокованные столпы, носила, кольца и эти херувимы, прикрывающие крылами кивот, и все прочее, что заключает в себе описание сооружения скинии, (если кто, взирая на это, будет иметь высший взгляд) суть премирные силы, созерцаемые в скинии, по Божественному изволению поддерживающие собою вселенную. Там истинные наши «посылаемые на служение для тех, которые имеют наследовать спасение» (Евр. 1,14), — как бы «кольцами» какими прикрепленные к спасаемым нашим душам, лежащих на земле поднимающие на себе в высоту добродетели. О Херувимах же Писание сказав, что они крылами покрывают таинства, положенные в кивоте завета, подтверждает сим представленный нами взгляд на скинию: ибо знаем, что сие имя употребляется о тех силах, окрест Божия естества созерцаемых, которые видели умом Исаия и Иезекииль. Да и кивот завета, покрываемый крылами, да не представляется чем-то странным для слуха; ибо и у Исаии дознаем подобное сему, загадочно сказанное Пророком о крылах. Здесь упоминается кивот, а там лице, но под тем и другим одно существо разумеется, чем, как мне кажется, и дается нам понять, что взгляд на неизреченное недоступен. И если слышишь о светильниках, раздельно держащихся на одном свечнике, чтобы возсиявающий всюду свет был богат и обилен; то не погрешишь рассуждая, что сей скинии приличны многообразные облистания Духа, как говорит Исаия, различая семь светлостей Духа (Ис. 11,2). А очистилище, думаю, не требует и истолкования, так как сокровенное его значение раскрыто Апостолом, который говорит: «которого Бог предложил в жертву умилостивления в Крови Его через веру» (Рим. 3,25) душ наших. Слыша об алтаре и алтаре кадильном, представляю мысленно непрестанно совершаемое в сей скинии поклонение пренебесных сил; ибо сказано, что язык, не только земных и преисподних, но и небесных воссылает хвалу Началу всех: а это есть приятная Богу жертва, «плод уст», как говорит Апостол (Евр. 13,15), и благоухание молитв. Если же в числе преобразований усматриваем окрашенную кожу и волосяные ткани: то сим не нарушается неразрывная цельность взгляда. Пророческое око, пришедши в видение Божественного, усматривает там предопределенное спасительное страдание, которое означается тем и другим из сказанного. Как красный цвет толкуется: кровь; так волосы: умерщвление; потому что волос на теле лишен ощущения, почему и служит знаком в собственном смысле мертвости.

Итак, сие-то усматривает в этом Пророк, когда возводит взор к горней скинии. Если же кто обратит взгляд на дольнюю скинию; то, поскольку у Павла нередко Церковь именуется Христом, хорошо сделает, признав, что служители Божественного таинства, которых Писание называет столпами Церкви, а также Апостолы, учители и Пророки, именуются одними и теми же именами. Ибо не Петр только, Иоанн и Иаков суть столпы Церкви; и не один Иоанн Креститель «был светильник, горящий и светящий» (Иоан. 5,35): но и все послужившие утверждением Церкви, и по делам своим соделавшиеся светилами, называются и столпами, и светильниками. «Вы есть свет мира», говорит Господь Апостолам (Мф. 5,14). А Божественный Апостол и другим еще повелевает быть столпами, говоря: «будьте тверды и непоколебимы» (1 Кор. 15,58), и Тимофея устроил он в прекрасный столп, соделав его, как сам выражается, столпом и утверждением истинной Церкви (1 Тим. 3,15). В сей скинии всегда видимы и жертвы хваления и фимиам молитвы, приносимые и утром и вечером. Дает же сие разуметь великий Давид, исправляя «в воню благоухания» пред Богом фимиам молитвы, и с воздеянием рук священнодействуя жертву (Пс. 140,2). А кто слышит о купелях, тот, без сомнения, представит в уме таинственной водою омывающих скверну грехов: купелью был Иоанн, во Иордане омывая крещением покаяния; купелью был Петр, однажды вдруг три тысячи приведший к воде; купелью был Филипп для евнуха Кандакии. Купелями бывают и сообщающие благодать всем причащающимся сего дара. Не погрешит против надлежащего разумения, кто предположит, что «опоны» (Исх. 26,1), во взаимном между собою соединении обемлющие вокруг скинию, означают исполненное любви и мира единомыслие верующих. Ибо так истолковал Давид, который говорит: «утверждает в пределах твоих мир» (Пс. 147,3). «А кожа червленая» (14) и «опоны власяные» (7), служащие к украшению скинии, получат сообразное себе значение, то есть, умерщвление греховной плоти, загадочно изображенное червленою кожею, и суровый образ жизни по воздержанию, чем особенно украшается скиния Церкви, потому что кожи, не имеющие в себе данной природою жизненной силы, от червленой краски делаются благоцветными. А сие научает нас тому, что цветущая Духом благодать не в ком другом бывает, а только в умертвивших себя греху. Если же червленым цветом означается в слове целомудренная стыдливость, то охотно соглашаюсь на сие суждение. Но сплетение волос, производя грубую и жесткую для осязания ткань, дает подразумевать суровое воздержание, изнуряющее силы неразлучных с нами страстей: все же подобное сему доказывает собою девственная жизнь, изнуряющая плоть живущих так. Если же внутренность скинии, называемая: святое святых, для многих недоступна: то и сего не почитаем противоречащим последовательности наших разумений. Ибо истина сущих действительно есть нечто святое, даже святое святых, и для многих неприкосновенное и неприступное. Поскольку она пребывает в сокровенной и неизглаголанной глубине таинственной скинии, то познанию превышающих понятие сущих надлежит быть не пытливым. Должно веровать, что искомое есть, однако же не подлежит взорам всех, а пребывает неизглаголанным в сокровенных глубинах мысли.

Этому и подобному научившись из видения того, что в скинии, достигшее до чистоты и возведенное на высоту таковыми зрелищами душевное оное Моисеево око снова восходит на самый верх иных представлений, изучая облачение священства. Сюда принадлежит риза «внутренняя» (Исх. 28,31), риза верхняя, и этот сияющий блеском различных камней «наперсник» (4), и повязка на голове, и над нею «диадема» (Исх. 29,6), «надраги» (Лев. 6,10), «яблоки, позвонки» (28,33). Потом поверх всего слово и явление, и в обоих усматриваемая истина, также с обеих сторон примкнутые к ним «нарамники» с начертанными на них именами патриархов. Множество сих облачений, да и самые именования их таковы, что не возможно точное в подробности их обозрение. Ибо что за наименования телесных одежд: — явление, слово, истина? Конечно сим явно показывается, что историею описывается не это, не чувственное облачение, а душевное убранство, истканное добродетельными предначинаниями.

Цвет подира — «синева» (28,32); некоторые же из объяснявших слово сие прежде нас говорят, что сим цветом означается воздух. Но действительно ли таковой цвет имеет какое либо сродство с цветом воздуха, сего не намерен я утверждать в точности: но и не отвергаю утверждаемого: потому что понятие сие согласно с надлежащим взглядом на добродетель, а именно, требует, чтобы намеревающийся быть священнослужителем пред Богом, тело свое представить в священнодействие, и соделаться не мертвенным закланием в жертве живой и в служении словесном, не повреждал души каким либо грубым и многоплотяным облачением жизни, но чистотою оной, подобно какой-либо паутинной нити, утончал все житейские предначинания, приближался к тому, чтобы стать парящим горе, легким, воздушным, и сокрушить в себе это телесное естество. В таком случае, когда услышим последнюю трубу, по гласу Повелевающего, оказавшись необремененными и легкими, превыспренно, вместе с Господом, понесемся по воздуху, никаким бременем не увлекаемые на землю. Посему кто по совету Псалмопевца, так, «суетен всякий человек» (Пс. 38,12), тот облекся в воздушный оный хитон, нисходящий от главы до края ног.

The law requires that virtue should not be lacking in anything. Therefore, golden bells hung from buttons signify the radiance of good deeds. For there are two kinds of activity by which the riches of virtue are gathered: faith in God and conscientiousness in the continuation of life; these are the buttons and bells that the great Paul gives to Timothy's garment, saying that he must have "faith and a good conscience" (1 Tim. 1:19). And so, let faith resound often and commandingly in sermons about the Holy Trinity; and let life be likened to the quality of the pomegranate fruit: for the outer side of this fruit is unfit for food, being covered with a hard and hard shell, but the inside is pleasing to the eye because of the variety and strict order in the arrangement of the fruit, and even more pleasant to the taste, delighting the senses. And the wise and austere life, being unattractive and unpleasant to the senses, is full of good hopes, delighted by its own fruit. For when our Worker in due time reveals the pomegranate fruit of life, and shows the beauty of that which is contained in it, then those who eat it will be sweet to partake of their own fruits. And the Divine Apostle says somewhere: "every chastisement at the present time," that is, what is originally encountered by the one who touches the pomegranate fruit, "does not seem to be joy, but sorrow; but afterwards it brings forth the peaceful fruit of righteousness to those who have been taught through it" (Heb. 12:11): this is the sweetness of the inward parts that are eagerly eaten.

And the Scripture commands that this tunic should also be with omettes: and these omets are spherical pendants, hung not for the sake of need, but for adornment. And from this we learn that virtue should not only be measured by a commandment, but it is necessary that we should also invent something from what is devised from without, and that a certain addition of adornment should be added to clothing, as Paul did, who wove beautiful woven from himself beautiful woven to the commandments. Although the law commands that "those who serve the altar take a portion of the altar" (1 Cor. 9:13), it does not forbid "having a sister wife as a companion" (5), and "those who preach the gospel to live by the gospel" (14); Paul preaches the gospel freely, enduring thirst, hunger, and nakedness. These are the beautiful omets that adorn the tunic with their addition to the commandments.

Then, on top of the podir, two chasubles are laid, descending from the ramens to the forehead and along the spine, connected to each other on both ramens by two fasteners. And the clasps are stones, each of which has the six names of the patriarchs inscribed on himself. The fabric of these vestments is variegated. The blue is woven with scarlet, and the scarlet color is mixed with the linen; and between all this is scattered a golden thread, so that from this variety in color only a certain dissolved beauty shines on the fabric. And what we learn from this is this: the upper vestment is everything that actually constitutes the adornment of the heart, and is composed of many different virtues. Blue is intertwined with scarlet, because the kingdom is associated with the purity of life. Scarlet is intertwined with fine linen, because a bright and pure life is usually somehow connected with a blush of modesty: the gold shining between these flowers mysteriously makes us understand the treasure granted to such a life. The patriarchs inscribed on the shoulder plates add much to our adornment: because the former examples of good men adorn human life more than that.

To the decoration of the upper vestments is added another adornment from above: these are "nests of pure gold" (Exodus 28:13), hanging on both frames, supporting something of gold in the form of a quadrangle, emitting a shine from twelve stones, which are arranged in rows; There were four rows, and each contained three stones. In the stones it was impossible to find a resemblance between one another, but each was decorated with its own special brilliance. Such is the appearance of the decoration. And the implied meaning of the nests hanging from the shoulders is the two-handedness of the one who acts with weapons against the adversary, so that, since, according to what was said above, virtue succeeds by faith and good conscience in this life, it would be clear that under the cover of the nests man is safe on both sides, remaining invulnerable to such arrows with the help of "the weapon of righteousness in the right and left hand" (2 Corinthians 6:7). The quadrangular adornment, supported on both sides by nests, where the patriarchs of the same name were written on the stones, serves as a veil for the heart, and by this word teaches us that with these two nests he who repels the arrows of the evil one will adorn his own soul with all the virtues of the patriarchs, when each of them shines with his splendor on the robe of virtue. And let the appearance of the quadrangle be for you an indication of the need to remain firmly in the good, because such an outline, with straight sides, equally resting on the angles, is with difficulty transformed into another form. The tethers with which these ornaments were fastened to the shoulders, in my opinion, serve as a command to take care of a lofty life, to consider oneself obliged to add to the contemplative wisdom also the active, so that the heart would serve as a sign of contemplation, and ramen as a sign of deeds. And the head, adorned with withering, signifies the crown prepared for those who have lived well, and it is adorned with mysterious inscriptions imprinted on a golden nest.

Shoes are not put on the one who is clothed in such adornment, so that he is not burdened in the procession, and does not find it difficult to move by putting on dead skins, but with the understanding that was instilled in him when he looked at the mountain. Therefore, how could shoes become an adornment for the foot, being rejected at the first secret action, as an obstacle to ascent?

And he who has ascended to such a height, by the ascents we have seen in order, bears in his hands the divinely created tablets, which bear the Divine law, but are themselves broken, crushed by the fierce stubbornness of those who have sinned. The sin consisted in making an idol, in the form of a calf, this idol fashioned to idolaters. Moses, having turned it into powder, dissolved everything in water, and made it a drink for sinners, in order to destroy that substance by all means. which has served the wickedness of men. Moreover, at that time, history prophetically proclaimed what is happening now, in our times. For all idolatrous charm has been completely destroyed, having been destroyed by the lips of the pious, who by good confession have accomplished in themselves the destruction of the impious substance; and the sacraments instituted by idolaters of old have become truly fleeting and unrealizable water, destroyed by the very lips that once gave themselves over to idolatry. For when you see that those who were formerly subject to such vanity now destroy and destroy the idols in which they had hope, will it not also seem to you that history clearly cries: every idol will one day be swallowed up by the lips of those who have been changed from delusion to godliness?

Moses arms the Levites against his fellow tribesmen. and they, having passed the camp from one end to the other, indiscriminately slay those they meet, leaving to the edge of the sword the decision of the fate of those who are slain; Whomever they came across, they put to death alike, not distinguishing between the people being killed, not paying attention to whether anyone was an enemy or a friend, a stranger or a stranger, a relative or a stranger: but there was one direction of the hand, equally and equally directed at everyone they met. And the story of this can serve as the following useful lesson for us: since all the whole people contrived to do a bad deed, and the whole army participated in sin as one man, so the scourge smites them without distinction. As he who strikes a man caught in a sin puts a whip on any part of the body, knowing that the pain felt in one member is communicated to the whole body: so, since in this body, which had decided to sin, each member was punished in the same way, the whip turned into parts made the whole chaste. Therefore, if sometimes equal sin is seen in many, the wrath of God does not act on all, but only on some; then this must be understood in such a way that God, out of love for mankind, corrects what has been done, and although not all bear the blows, nevertheless all are chaste, and turn away from sin by partial blows. But this is only the historical meaning of what is written, and the applicable meaning can benefit us in the following way: the lawgiver in the general sermon says to all: "He who is the Lord's, come to me" (Exodus 32:26), that is, such is the voice of the law, commanding all: whoever wants to be a friend of God, let him be a friend to me, the law; for he is a friend of the law, of course, and a friend of God. And to those who have gathered to him after such a sermon he gives the command to act with the sword against brother and friend, and neighbor. Looking at the sequence of this review, we understand it thus: everyone who thinks about God and the law is purified by killing in himself what he has appropriated for his own evil. For not every brother, friend and neighbor is well understood in the Scriptures: but there is another brother and stranger, friend and enemy, neighbor and adversary. By these names we understand our eternal thoughts, of which life makes our death, and death our life. Such a concept agrees with what has already been said in the study of Aaron, when, because of his assistance to Moses, they presented him as a champion, a guardian angel, working signs to frighten the Egyptians, who justly had the right both to the name of the elder, because the angelic and bodiless nature was created before our nature, and to the name of a brother in the affinity of the imaginary angelic nature with our imaginary nature.