Подвижники Христа ради постоянно усердствуют над преображением своих душ, стремятся созидать себя по образу Христову, ибо денно-нощно живут по Евангелию Богочеловеком. Светские же люди идут противоположным путем, который порочит и извращает богоподобную человеческую душу. "Посмотрите у мирских, не исказился ли в них лик Божий и правда Его? У них наука, а в науке лишь то, что подвержено чувствам. Мир же духовный, высшая половина существа человеческого, отвергнута вовсе, изгнана с неким торжеством, даже с ненавистью" [418].

По мнению Достоевского, наука не знает человека, не знает пределов человеческой личности, а поэтому не в состоянии не только решить проблему личности, но и определить, что же такое личность [419]. "Помни, что мирская наука, соединившись в великую силу, разобрала, в последний век особенно, все, что завещано в книгах святых нам небесного, и после жестокого анализа у ученых мира сего не осталось изо всей прежней святыни решительно ничего. Но разобрали они по частям, а целое просмотрели, и даже удивления достойно, до какой слепоты, тогда как целое стоит пред их же глазами незыблемо, как и прежде, и врата адовы не одолевают его. Разве не жило оно девятнадцать веков, разве не живет и теперь в движениях единичных душ и в движениях народных масс? Даже в движениях душ тех же самых, все разрушивших атеистов живет оно, как прежде, незыблемо! Ибо и отрекшиеся от христианства и бунтующие против него в существе своем сами того же самого Христова облика суть, таковыми же и остались, ибо до сих пор ни мудрость их, ни жар сердца их не в силах были создать иного высшего образа человеку и достоинству его, как образ, указанный древле Христом" [420].

Проблема свободы человека, которая никак не может решиться никакими усилиями человеческого ума, получает свое разрешение в богочеловеческих устремлениях души посредством богочеловеческих добродетелей: веры, молитвы, смирения, любви, поста, милосердия, сострадания. Человек чувствует и осознает, что совершенная свобода - это освобождение от самого себя: от своего эгоизма, от своей порабощенности страстям и чрезмерным потребностям, и добровольное подчинение Богочеловеку, Его истине, правде, любви, бессмертию, вечности и другим совершенствам. "Провозгласил мир свободу, в последнее время особенно, и что же видим в этой свободе ихней: одно лишь рабство и самоубийство! Ибо мир говорит: "Имеешь потребности, а потому и насыщай их, ибо имеешь права такие же, как у знатнейших и богатейших людей. Не бойся насыщать их, но даже приумножай", - вот нынешнее учение мира. В этом и видят свободу... Понимая свободу как приумноженное и скорое утоление потребностей, искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок... И не диво, что вместо свободы впали в рабство" [421].

Такому пониманию свободы противостоит богочеловеческое понимание, которое проблему свободы решает не в человеке, но Богочеловеком. Притом решает самым реалистическим и практическим путем: человек живет Богом, сотрудничает с Богом и воспринимает свою свободу как дар Божий, дар, данный человеку для добровольного участия в Божественных совершенствах. Человеческая свобода в этом контексте воспринимается и переживается человеком как богочеловеческий подвиг. Именно на этом и зиждется православное подвижничество. Каждый христианин должен быть подвижником, а монах в особенности. "Светские люди, - говорит старец Зосима, - над послушанием, постом и молитвой даже смеются, а между тем лишь в них заключается путь к настоящей, истинной уже свободе: отсекаю от себя потребности лишние и ненужные, самолюбивую и гордую волю мою смиряю и бичую послушанием и достигаю тем, с помощью Божьей, свободы духа, а с нею и веселия духовного" [422]. "В нынешнем образе мира, - говорит Достоевский, - полагают свободу в разнузданности, тогда как настоящая свобода - лишь в одолении себя и воли своей, так чтобы под конец достигнуть такого нравственного состояния, чтоб всегда, во всякий момент, быть самому себе настоящим хозяином. А разнузданность желаний ведет лишь к рабству вашему. Вот почему чуть-чуть не весь нынешний мир полагает свободу в денежном обеспечении и в законах, гарантирующих денежное обеспечение. Есть деньги, стало быть, могу делать все что угодно; есть деньги - стало быть, не погибну и не пойду просить помощи, а не просить ни у кого помощи есть высшая свобода. А между тем это, в сущности, не свобода, а опять-таки рабство, рабство от денег. Напротив, самая высшая свобода - не копить и не обеспечивать себя деньгами, а разделить всем, что имеешь, и пойти всем служить. Если способен на то человек, если способен одолеть себя до такой степени - то он ли после этого не свободен? Это уже высочайшее проявление воли!" [423]

С помощью евангельских подвигов: поста, молитвы, послушания, монах освобождается от тирании вещей и привычек [424] и тем самым устраняет всякую преграду между собой и Христом. Поэтому благой и кроткий Макар так объясняет "пустыню": "Сначала жалко себя, конечно (то есть когда поселишься в пустыне), - ну, а потом каждый день все больше радуешься, а потом уже и Бога узришь" [425].

В последний год своей жизни Достоевский пишет: "Не от омерзения удалились святые от мира, а для нравственного совершенствования" [426]. В пустынном уединении человек в молитве собирает свой дух, который постоянно рассеян в заботах мира сего. В постоянных христолюбивых подвигах очищается и ум, и сердце, и воля от всего грешного, от всего того, что устремляет человека ко греху. Таким образом постепенно исцеляется личность человека от общемирского недуга разделенности, разобщенности. Духовно воссоединяясь со Христом, он обретает в полноте своей внутренний мир; в нем более воля не восстает против разума, разум против сердца, но вся его жизнь течет в гармоническом русле богочеловеческих добродетелей, которые, умножаясь, ведут человека к совершенству. И когда человек окончательно воссоединяется со Христом, когда его жизнь будет "сокрыта со Христом в Боге" [427], тогда он достигает полной свободы и целостности личности, и тогда совершенный мир устранит разлад между сердцем и разумом, между разумом и волей; это и есть "мир Божий, который превыше всякого ума" [428].

Старец Зосима говорит, что монаха часто корят его уединением: "Уединился ты, - говорят ему, - чтоб себя спасти в монастырских стенах, а братское служение человечеству забыл". Но посмотрим еще, кто более братолюбию поусердствует? Ибо уединение не у нас, а у них, но не видят сего. А от нас и издревле деятели народные выходили, отчего же не может их быть и теперь? Те же смиренные и кроткие постники и молчальники восстанут и пойдут на великое дело. От народа спасение Руси. Русский же монастырь искони был с народом. Если же народ в уединении, то и мы в уединении". [429].

Удаление от мира христолюбивого инока происходит не от ненависти к миру, но из-за любви ко Христу, для того чтобы в уединении беспрепятственно и постоянно быть со Христом. А тот, кто со Христом, разве он один? Быть может, он со всеми? Разве не переживает он как свое личное боли всех болящих, печали всех тоскующих, беды бедствующих и радости радующихся? И когда он со Христом, не усугубляет ли он труды ради жизни вечной и бессмертной? Разве не ревнует он обо всех существах, Христом созданных? Разве не соучаствует он таинственным образом в жизни всех существ и всей твари? Ибо быть со Христом Богочеловеком - значит быть с Трисолнечным Божеством, Которое все оживотворяет, все преисполняет Собою, все приводит в движение и дает бытие.

Когда человек оставляет мир Христа ради, он потом вновь принимает его из рук Христовых, но принимает его уже благолепным, очищенным, освященным Логосом. Это чувствует всем своим существом благой и кроткий Макар, и как бы глядя на мир такими очами, он тихо благовествует: "Христос говорит: пойди и раздавай твое богатство и стань всем слуга. И станешь богат паче прежнего в бессчетно раз; ибо не пищею только, не платьями ценными, не гордостью и не завистью счастлив будешь, а умножившеюся бессчетно любовью. Уже не малое богатство, не сто тысяч, не миллион, а целый мир приобретешь! Ныне без сытости собираем и с безумием расточаем, а тогда не будет ни сирот, ни нищих, ибо все мои, все родные, всех приобрел, всех до единого купил! Ныне не в редкость, что и самый богатый и знатный к числу дней своих равнодушен и сам уже не знает, какую забаву выдумать; тогда же дни и часы твои умножатся как бы в тысячу раз, ибо ни единой минутки потерять не захочешь, а каждую в веселии сердца ощутишь. Тогда и премудрость приобретешь не из-за единых книг токмо, а будешь с Самим Богом лицом к лицу, и воссияет земля паче солнца, и не будет ни печали, ни воздыхания, а лишь единый бесценный рай" [430].

Таков богочеловеческий, православный путь к наивысшей полноте жизни. Вне его - только провалы и пропасти, в которых обламывается, дробится и пропадает человеческая мысль и человеческие чувства. В сущности, для человеческого существа есть только два пути в этом мире. Один - богочеловеческий, другой путь - путь человекобога. На богочеловеческом пути человек отрекается от себя самого и всего земнородного, удаляется Христа ради и воссоединяется с Ним, чтобы через единение с Ним приобщиться всем людям и всей твари. На путях человекобога, на путях гуманистических, светских человек уединяется эгоистично, себя ради, живет, затворившись душой от людей, постепенно задыхаясь от себя самого, и так до тех пор, пока окончательно не задохнется от собственного самолюбия и гордости. В итоге: в первом случае - мир и духовная радость, во втором - неутоленность духа и духовное самоубийство.

В свете часто происходят ужасные трагедии: вещи поглощают людей, порабощают их, становятся их господами. Это - тирания самого плохого рода или идолопоклонство самого отвратительного типа. "Провозгласил мир свободу, в последнее время особенно, и что же видим в этой свободе ихней: одно лишь рабство и самоубийство! Ибо мир говорит: "Имеешь потребности, а потому и насыщай их, ибо имеешь права такие же, как у знатнейших и богатейших людей. Не бойся насыщать их, но даже приумножай", вот нынешнее учение мира. В этом и видят свободу. И что же выходит из сего права на преумножение потребностей? У богатых уединение [431] и духовное самоубийство, а у бедных - зависть и убийство, ибо права-то дали, а средств насытить потребности еще не указали. Уверяют, что мир чем далее, тем более единится, слагается в братское общение тем, что сокращает расстояние, передает по воздуху мысли. Увы, не верьте такому единению людей... Понимая свободу как преумножение и скорое утоление потребностей, искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок. Живут лишь для зависти друг к другу, для плотоугодия и чванства. Иметь обеды, выезды, экипажи, чины и рабов-прислужников считается уже такою необходимостью, для которой жертвуют далее жизнью, честью и человеколюбием, чтобы утолить эту необходимость, и даже убивают себя, если не могут утолить ее. У тех, которые не богаты, то же самое видим, а у бедных неутоление потребностей и зависть пока заглушаются пьянством. Но вскоре вместо вина упьются и кровью, к тому их ведут. Спрашиваю у вас: свободен ли такой человек? Я знал одного "борца за идею", который сам рассказывал мне, что когда лишили его в тюрьме табаку, то он до того был измучен лишением сим, что чуть не пошел и не предал свою "идею", чтобы только дали ему табаку. А ведь этакий говорит: "за человечество бороться иду". Ну куда такой пойдет и на что способен? На скорый поступок разве, а долго не вытерпит. И не дивно, что вместо свободы впали в рабство, а вместо служения братолюбию и человеческому единению впали, напротив, в отъединение [432] и уединение. А потому в мире все более и более угасает мысль о служении человечеству, о братстве и целостности людей, и воистину встречается мысль сия уже с насмешкой, ибо как отстать от привычек своих, куда пойдет сей невольник, если столь привык утолять бесчисленные потребности свои, которые сам же навыдумывал? В уединении он, и какое ему дело до целого. И достигли того, что вещей накопили больше, а радости стало меньше" [433].

В наше время, говорит Достоевский, происходит возрастание человеческой разобщенности и уединения, "ибо всякий теперь стремится отделить свое лицо наиболее, хочет испытать в себе самом полноту жизни, а между тем выходит из всех его усилий вместо полноты жизни лишь полное самоубийство, ибо вместо полноты определения существа своего впадают в совершенное уединение. Ибо все-то в наш век разделились на единицы, всякий уединяется в свою нору, всякий от другого отдаляется, прячется и что имеет, прячет и кончает тем, что сам от людей отталкивается и сам людей от себя отталкивает. Копит уединенно богатство и думает: сколь силен я теперь и сколь обеспечен, а и не знает, безумный, что чем более копит, тем более погружается в самоубийственное бессилие. Ибо привык надеяться на себя одного и от целого отделился единицей, приучил свою душу не верить в людскую помощь, в людей и в человечество, а только трепещет того, что пропадут его деньги и приобретенные им права его. Повсеместно нынче ум человеческий начинает насмешливо не понимать, что истинное обеспечение лица состоит не в личном уединении его усилии, а в людской общей целостности. Но непременно будет так, что придет срок и сему страшному уединению, и поймут все разом, как неестественно отделились один от другого. Таково уже будет веяние времени, и удивятся тому, что так долго сидели во тьме, а света не видели. Тогда и явится знамение Сына Человеческого на небеси... Но до тех пор надо все-таки знамя беречь, и нет-нет, а хоть единично должен человек вдруг пример показать и вывести душу из уединения на подвиг братолюбивого общения, хотя бы даже и в чине юродивого. Это чтобы не умирала великая мысль" [434]

Единение людей невозможно без силы объединяющей. Такой объединяющей силой, которой ничто не может противостоять, является чувство братства. Единение людей невозможно без связующего их Отца. По словам князя Мышкина, вся суть христианства содержится в идее, что Бог - наш Отец, а люди - Его родные дети [435]. "Лишь в человеческом духовном достоинстве равенство... Были бы братья, будет и братство, а раньше братства никогда не разделялись" [436].

Духовное же достоинство человека состоит в богоподобности его души, в святости и неприкосновенности его личности. Каждый человек имеет богоподобную душу, поэтому каждый представляет Божественную ценность. Отыскать ее в человеке - значит найти истоки всех его добродетелей и силы духа его. Но отыскать в человеке богоподобную душу может лишь тот, кто пресветлый Лик Христа имеет своим путеводителем чрез мрачные бездны человеческой природы. Лик Христов целеустремленно ведет Достоевского через все бездны и мистерии человеческой природы, поэтому он во всяком человеке находит богоподобную сущность души, отделяет ее от греха, любит человека и во грехе его; ненавидя грех, он не ненавидит грешника, но любит и жалеет его.