Творцы человекобога пытались упростить и сузить человека для того, чтобы упростить ужасающую загадочность мира. Для того, чтобы вынести оскорбительную трагедию мира, надо переделать натуру человека, переделать из сложной в простую, из глубокой в мелкую, из широкой в узкую. Но, несмотря на все их усилия, им это не удалось. Более того, к существующей загадочности мира и человека они прибавили еще одну страшную загадку, а именно: прибавили свою тайну и свою загадку. Возможно, что никто и никогда не смог бы объяснить нам их тайну и отгадать их загадку, если бы это не сделал прозорливый Достоевский в романе "Братья Карамазовы", в главе под названием "Диавол. Кошмар Ивана Карамазова".

Тут нам Достоевский приоткрывает самое сокровенное место в душе Ивана, в котором сокрыта главная творческая сила человекобога. Иван кажется предельно озлобленной и завидно самостоятельной личностью, в которой идейно присутствуют и подпольный антигерой, и Раскольников, и Ставрогин, и Кириллов, и Ипполит, и Смердяков. Тайна их мыслей заключена в мыслях Ивана. Их философия мира и человека - это всего лишь доведенная до гениального совершенства философия Ивана. Тот, кто откроет тайну личности Ивана, тот одновременно откроет и тайну их личностей.

В упомянутой главе Достоевский нам пророчески, прозорливо открывает, насколько Иван был оригинален и самостоятелен при разработке своей философии и этики - неприятии мира и Христа и создании человекобога. До убийства Федора Карамазова Иван более или менее теоретически и абстрактно руководствовался в своей жизни триединой догмой атеизма: нет Бога, нет бессмертия, нет диавола, - и категорическим императивом анархизма: все позволено. Но, когда Смердяков, воодушевленный его философией, на деле применил его категорический императив, в Иване произошло страшное внутреннее смятение, которое перевернуло весь его духовный мир, пробудило все его чувства, мысли и всю его личность к новому видению новой действительности.

Из глубин души Ивана, неоглядных и недосягаемых для евклидова ума, через развалины и разломы его внутреннего расслоенного мира хлынули как воды некие невиданные ранее ощущения, и эти ощущения затопили, как потерпевший крушение корабль, его помраченный ум. Главный принцип анархизма, перенесенный из области идей в область земной реальности и осуществленный в человеческой жизни, произвел поразительную анархию в сердце, уме и воле Ивана. И он никак не может погасить в себе этот анархический бунт против самого себя, никак не может совладать со своим сердцем, со своим умом, со своей волей, со своей натурой. Все в нем возбудилось и взбунтовалось и двинулось наобум, непонятно куда, какими-то новыми путями, неизвестно куда ведущими; все в нем пришло в некое дикое движение и бредовое состояние, как и у Раскольникова после убийства старухи. Замаранная святость личности и попранная неприкосновенность ее моральных основ протестует, будоражит все существо Ивана, доводит его евклидов ум до кошмарного бредового состояния, до галлюцинаций, до страшной внутренней горячки, в которой сгорает вся его атеистическая философия и анархистская этика, и он, как некогда Раскольников, идет, чтобы предать себя и сдать в руки правосудия, и заявляет, что именно он убил Федора Карамазова.

В страшные моменты жизни, когда цепенеет мозг и обмирает сердце, человек почти не ощущает физических границ своей личности, не ощущает свое тело. В такие моменты, необъяснимо как, человек становится духовнее, и тогда даже то, что в нем самое вещественное, его тело, теряет свои физические свойства и становится в некотором роде духовным телом. В такое время человек более всего способен соприкоснуться с тем духовным, что существует в мире рядом с ним и в мире над ним; он более способен освободиться от рабства времени и пространства и коснуться вечности и вечного. В такие часы человек на личном опыте осознает, что его существо гораздо шире, нежели то, что знает об этом его ум, и глубже, нежели то, что подсказывает ему сердце, и что он имеет не только точки соприкосновения, но и несомненную связь с тем, что превосходит пространство и время. Ужас тайны человеческой натуры и происходит именно оттого, что люди не знают, кто и что, и в какой мере участвует в их жизни, в создании и формировании их мыслей, чувств, планов, желаний.

В самый страшный час своей жизни Иван понял самым убедительным образом, что в создании его философии и этики участвовала некая надчеловеческая, вневременная и внепространственная сила, которая становится кошмаром, как только она входит в круг людских временных и пространственных событий. Иван ощущает присутствие этой нежелательной силы, которая обнаруживает свою реальность таинственным образом и в то же время почти чувственно-ощутимо. Отличительная черта этой таинственной силы в том, что она постепенно принимает конкретные формы. И когда она в достаточной степени олицетворяется в виде некоего объекта, то она всей подавляющей силой своей конкретности принуждает измученного Ивана признать ее объективной реальностью. И даже чувства Ивана принуждены реально ее принять. На глазах Ивана эта невидимая сила постепенно превращается в видимую, из едва приметной точки она вырастает в нечто более крупное и более реальное, в некое полуреальное существо, в некую полуреальную личность, но это "полу" - только в смысле физическом, в смысле же духовном, метафизическом она неопровержимо реальна.

Мучение из мучений и ужас из ужасов для Ивана состоит особенно, в том, что он всем своим существом ощущает свое психическое сродство с этой кошмарной личностью, которая на его глазах таинственно перерождается из земного состояния в потустороннее, из физического в метафизическое, из временного в вечное. Как истинный зилот, поклоняясь человеческому евклидову уму, он отчаянно протестует всей своей натурой против этой кошмарной личности. Ему не остается ничего другого, ибо он со всех сторон оградил и замуровал себя в стенах законов земной человеческой логики, которая не допускает, чтобы в царство людских евклидовых идей и реалий вошло что-либо внеземное, вневременное, нечеловеческое.

Для Ивана достаточно мучений и тех загадок и тайн, что имеют место во времени и в пространстве, и никто не имеет права подсовывать ему еще какую-то вечность с ее вечными тайнами и загадками. У Ивана есть свой евклидов мир; он желает, чтобы этот мир был геометрически закрыт со всех сторон, без каких-либо окон, которые бы глядели в какие-то бесконечности. Но его таинственный, кошмарный посетитель не обращает внимания на его желание, он не ждет от него разрешения на то, чтобы в евклидов мир Ивана забрело нечто ему неугодное, нечто потустороннее, противоестественное и бесконечное. Необъяснимо как, но абсолютно достоверно он участвует в духовной жизни Ивана: думает его мыслями, трудится над его идеями. Более того, он как бы отождествляется с духом Ивана: заканчивает его мысли, дает четкое определение хаотическому психическому состоянию Ивана, облекает в слова проблески его мыслей, проясняет его сознание, философствует его философией, нашептывает Ивану новые идеи, новые теории, гениально защищает атеистическую философию и анархистскую этику Ивана.

Если вы спросите, кто же этот кошмарный, но реальный посетитель Ивана, можно ли его охарактеризовать или отнести к какой-либо категории, Иван ответит вам прямо и просто: это черт. И Достоевский отвечает: этот кошмар - диавол. И еще прибавляет: вся тайна философии, и этики Ивана состоит в том, что он находится в интеллектуальном союзе с кошмаром - диаволом. Их интеллекты настолько сблизились и сроднились, что и философия и этика их стали едиными. Эту их философию и этику Достоевский излагает в самом интересном из всех известных миру диалоге. Кошмар - диавол - носитель этой философии. Она заключает в себе четыре главных догмата: 1) неприятие Божьего мира, 2) неприятие Христа, Логоса Божьего, 3) "все дозволено" и 4) создание человекобога.

Первый догмат своей философии, неприятие мира, кошмар-диавол обосновывает и защищает виртуозно-лукавым, логическим методом. Он представляет этот мир как нечто, что создано из самого худшего материала. Своим изуродованным устройством этот мир изгоняет и уничтожает все, что в нем есть хорошего, возвышенного, ангелоподобного, Божественного. И если обретется в этом мире какое-то доброе существо, то оно не сможет долго оставаться добрым, рано или поздно оно сделается отвратительным. Ибо этот мир настолько отвратителен и зол, что в нем сам Ангел станет диаволом.

Окруженные ужасами, неправдами, насилиями и Ангелы в этом страшном мире в отчаянии и по некоей фатальной необходимости претворяются в диаволов.

"Обыкновенно в обществе принято за аксиому, - говорит кошмарный посетитель Ивану, - что я падший Ангел. Ей-Богу, не могу представить, каким образом я мог быть когда-нибудь Ангелом. Если и был когда, то так давно, что не грешно и забыть. Теперь я дорожу лишь репутацией порядочного человека и живу, как придется, стараюсь быть приятным. Я людей люблю искренно, - о, меня во многом оклеветали! Здесь, когда временами я к вам переселяюсь, моя жизнь протекает вроде чего-то, как бы и в самом деле, и это мне более всего нравится. Ведь я и сам, как и ты же, страдаю от фантастического, а потому и люблю ваш земной реализм. Тут у вас все очерчено, тут формула, тут геометрия, а у нас какие-то неопределенные уравнения!" [202]

Бескрайние пространства окружают землю и зияют непереносимой пустотой. В этих пространствах такой лютый холод, что там должно окоченеть и заледенеть не только то, что называется человеком, но и все то, что зовется духом. В этих космических пространствах, "в эфире-то, в воде-то этой, яже бе над твердию, - ведь это такой мороз... то есть какой мороз, - это уже и морозом назвать нельзя; можешь представить: сто пятьдесят градусов ниже нуля! Известная забава деревенских девок: на тридцатиградусном морозе предлагают новичку лизнуть топор; язык мгновенно примерзает, и олух в кровь сдирает с него кожу; так ведь это только на тридцати градусах, а на ста-то пятидесяти, да тут только палец, я думаю, приложить к топору, и его как не бывало, если бы только там мог случиться топор...

- А там может случиться топор? - рассеянно и гадливо перебил вдруг Иван Федорович. Он сопротивлялся изо всех сил, чтобы не поверить своему бреду и не впасть в безумие окончательно.