Гостеприимной старины.

Обряд известный угощенья:

Несут на блюдечках варенья,

На столик ставят вощаной

Кувшин с брусничною водой,-

и дальше до конца строфы - шесть строк точек: словно дальше можно не досказывать - все в точности так, как и предполагал разочарованный герой, который все в жизни уже знает и которому все надоело. И вот Евгений возвращается, полный гордой и презрительной правоты, и в дороге раздраженно брюзжит на своего простодушного друга, испортившего ему настроение: "Какие глупые места... Кругла, красна лицом она, Как эта глупая луна На этом глупом небосклоне".

Все вокруг плохо, и виноват Ленский. Достаточно внимательно прочесть диалог друзей по дороге, чтобы увидеть: Онегин сознательно и искусно строит разговор так, чтобы в конце его непременно оскорбить Ленского, поиздеваться над его любовью к Ольге; совершенно очевидно - это делается в отместку за испорченное настроение. Едва ли это можно назвать поступком умного, незаурядного человека; к тому же Евгений оскорбляет юношу, которого, как свидетельствует автор, искренне полюбил,- как же так?

Все дело в том, что Евгению сейчас не до Ленского, вообще ни до чего: он весь под властью раздражения, ему некогда хоть на секунду остановиться и подумать о влюбленном мальчике, сидящем рядом с ним, о его чувствах, о его настроении: важнее всего потребность выплеснуть свою досаду. Другими словами, на первом месте - моя досада, мое хотение, мое "я": хочу - значит, сделаю. Как ни странно, это и впрямь похоже на реакцию животного, которое мгновенно ощетинивается, оскаливается, когда что-то не по нем...

Здесь - ключ почти ко всем действиям Евгения. Это не столько осмысленные поступки в полном смысле слова, сколько реакции на некие внешние, как сказал бы психолог, раздражители; и реакции эти всегда весьма эгоистичны, в них отсутствует мысль о другом человеке, они всегда продиктованы своим интересом, желанием удовлетворить себя.

Таков и следующий поступок героя - его объяснение с Татьяной после получения ее письма, когда он, не дав ей и слова сказать, произносит свое вполне искреннее, но пронизанное безграничным самолюбованием "рассуждение", совершенно не интересуясь тем, что же она-то в это время испытывает, - словно перед ним не живой человек, а... впрочем, дадим слово герою:

Послушайте ж меня без гнева:

Сменит не раз младая дева

Мечтами легкие мечты;

Так деревцо свои листы

Меняет с каждою весною...

Если человек - "животное", то почему бы и не "деревцо"? Спросим у любой женщины или девушки, испытавшей искреннее, глубокое, пламенное чувство: что бы она почувствовала, если бы тот, кого она полюбила, сравнил ее с деревом?

Эта сцена удивительна: Пушкину удается разом показать и субъективное благородство Онегина - ведь он не воспользовался любовью и доверием чистой девичьей души,- и его глубокую нравственную слепоту, в которой виновато усвоенное им мировоззрение, его холодное пренебрежение "рассудительного" человека к живому чувству. Поистине: "Нам чувство дико и смешно"... Снова на первом плане - мое "я", до другого человека герою дела нет.

Своим ответом Онегин, можно сказать, убил Татьяну - не зря она стоит молча, "едва дыша": не отказом он ее уничтожил, а вот этим вежливо-отстраненным, бесчувственно-холодным взглядом на нее как на некое неодушевленное естество, этим эффектным, учтивым и безжалостным "уроком".

Именно под впечатлением этого разговора (больше они не виделись вплоть до Татьяниных именин) героиня и видит страшный сон, где ее любимый - "кум" медведя, зверя; сон, где он - в компании бесов; сон, где он - убийца...

И это (совершенно безотчетное и неосознанное) впечатление от благородного поступка Онегина оказывается правильным - ибо сон сбывается.

На именинах Татьяны Евгений совершает еще одну жестокую бестактность, а если быть точными - то две сразу, и притом - всего лишь от скуки и - опять-таки - раздражения. Посмеявшись однажды невольно над любовью Татьяны, приравненной к "деревцу",- как раньше он сознательно обидел влюбленного Ленского,- он теперь, снова в угоду себе, своей прихоти, своей досаде, только чтобы развлечься и "порядком отомстить" другу, грубо флиртует с Ольгой, намеренно глумясь над чистой любовью Ленского к Ольге, а заодно и над чувствами Татьяны (которой он ведь все-таки дал слабую надежду и которую теперь "тревожит... ревнивая тоска"). Следует вызов на дуэль.