- Глубоко?

- Глубоко.

- Вот когда я буду твою швейную машину вертеть!

К. Чуковский. "От двух до пяти"

...Свершилось, говорю я (впрочем, с большим запозданием). Сбылось пушкинское предсказание, хоть и не во всем ("полное собрание стихотворений") объеме. Почтенный журнал "Литературное обозрение" (№11 за 1992 год) весь целиком посвящен "эротической традиции в русской литературе".

Но погодите... еще не прочитав, а только полистав, пробежавшись по "текстам" (из "Девичьей игрушки" Баркова, его же "Ода Приапу", дальше "Лука...", "Тень Баркова" - все это полным текстом, "без точек" - свобода), уже с обложки - недоумение: то есть как это - "эротической"? "Лука" - это что, эротика? И "Девичья игрушка"? И довольно топорная "басня" про козу, которую коллективно "трахнули" в лесу, с восторгом приводимая в статье А. Илюшина, уверяющего: "Читаешь басню "Коза и бес" и... радуешься. Очень смешно (ну да?! - В.Н.), хотя козе и пришлось худо",- это тоже эротика? Ничего не понимаю. Я всегда думал, что слово "эротика" - от греческого слова "эрос", то есть связано с понятием любви - ну пусть плотской, но любви же! И вот про козу - оказывается, тоже... про любовь? Неужели не отличается эта "басня" от нежного простодушия "Дафниса и Хлои", "Лука" - от пусть даже самых откровенных сцен Бунина, а "Тень Баркова" - от "Гавриилиады"? Неужто доктора и кандидаты филологических наук так туги на ухо, что не умеют различить, где эротика, а где непристойность и похабщина? Рыночный интерес, реклама? Тогда что стоило написать, к примеру: "номер посвящен непристойной русской словесности" или хотя бы "непристойной и эротической"? Верно, было бы не так красиво. Вкус, стало быть, не позволил.

* * *

Вообще с языком происходит бедствие. В любом номере любой газеты берусь найти десяток ошибок, в том числе грубых орфографических. Уши вянут слушать, что и как болтают по радио. Раньше московское радио давало норму звучащего языка, обозначало точку отсчета классической русской речи и тем помогало блюсти речевую культуру. Теперь звучащий язык отдан на поток, разграбление и уродование. Речь люмпенизируется, стираются границы между речью культурной и "уличной", сами слова перестают значить что-нибудь, ответственность за сказанное слово превращается в частное дело каждого: хочу - отвечаю, не хочу - нет.

Неудивительно: не так давно в "Литературной газете" некто попытался воскресить памятную людям 60-х годов идею "хрущевской" языковой реформы, призванной унифицировать, упростить, сделать более удобным слишком сложное русское правописание (незабвенные "заец" и "огурци" и незабвенный же вопль Леонида Леонова: "Я этих огурцей есть не буду!"). Тогда смельчаки тихо острили на кухнях, что полуграмотный Никита хочет и грамматику приспособить на свой манер, упростить; кое-кто из особенно интеллигентных язвил: что с него взять, он ведь из "простых". Сегодня оказывается, что не в этом дело: в иных из "мастеров культуры" сидит по своему никите, но его побуждения вовсе не из "простых", вполне в духе времени: свобода (от порабощающих условностей русской грамматики) и удобство - суть и знамя цивилизации.

Вообще перед интересами удобства все должно склоняться ниц.

Удобство и означает - унификация, в этом смысле цивилизация заключает в себе неизбежность тоталитаризма, но не на идейном сперва, а на бытовом, чуть ли не интимном уровне,- и потому тоталитаризма особо свирепого, ввинчивающегося в твой быт и душу, подчиняющего тебя всего. В унифицирующей сути удобства - тоталитарность всякой социальной утопии; чем развитее цивилизация, тем больше и глубже она порабощает. Да, мы несвободны благодаря обилию рабских привычек; но американец, живущий в развитом "правовом государстве", еще менее свободен, весь порабощен разнообразными "достижениями", от технических до социальных и правовых, весь детерминирован, за него уже все выбрано. И не говорите мне, что такое рабство лучше нашего.

Вон куда опять я заехал, начав о языке. Все со всем связано, и апостол говорит: "Кто соблюдает весь закон и согрешит в одном чем-нибудь, тот становится виновным во всем. Ибо Тот же Кто сказал: не прелюбодействуй, сказал и: не убей" (Иак.2,10-11).

Страсть уничтожать иерархию вползает в нашу жизнь как инфекция, как СПИД, лезет во все дыры.

Да нет, я не о том, чтобы навязывать один какой-то "вкус", "вводить единомыслие" на манер Козьмы Пруткова (с перевыполнением воспроизведенное у нас в XX веке); а о той свободе, которая заключается во внутренней установке: никакой объективной истины не существует, правд много, какая нравится, такую и бери. Два легких кавалериста литературы П.Вайль и А.Генис прямо так и говорят: "альтернативная нравственность" - сожалея о том, что Россия проскочила и ее, не усвоила это достижение цивилизации.