которой осталось, может быть, очень

немногое; но если такая икона дается в наши

руки - с какой

бережностью мы на нее смотрим, как мы

переживаем с внутренним чувством ужаса и

боли, что святая икона могла быть

осквернена, что такая красота могла

подвергнуться изуродованию. Как бережно мы

ее держим в руках, словно раненого человека,

словно бойца, который пострадал в бою,

который, может быть, и при смерти, но в

котором остается нечто незабываемое по

величию и по красоте. Так нас видит Бог; но

тогда как икона может быть непоправимо

испорчена, человек непоправимо испорченным

не бывает никогда. О человеке можно сказать

то, что мы слышим на Страстной седмице

каждый год в пророчестве Иезекииля о костях.

Пророк видел целое поле мертвых костей.

Оживут ли кости сия? -

спрашивает Господь пророка. Тот отвечает:

Ты один это знаешь. И говорит Господь:

Прорцы, то есть прореки, скажи

человеческими устами Мое всесозидающее

животворное слово... И по силе этого слова

кости обрастают плотью, бегут по ним жилы,

обтягивается кожа; и когда Господь вдыхает

в них дух, они встают, как великий полк, как

толпа живая, ожившая, воскресшая. Так бывает

с каждым: с каждым из нас, когда мы думаем о

себе самих, и с каждым человеком, если мы

думаем о других. Но для этого надо смотреть

на человека и в человека с верой, с

уверенностью, что в нем красота неумирающая,

красота, которую ничто не может изуродовать

до конца, красота, которую мы называем

образом Божиим. И то же самое можно сказать

о человечестве в целом, которое тоже

совокупно несет в себе образ Божий,

несмотря на уродство, которое бросается в

глаза. Но бросается в глаза поверхностное;

Феофан Затворник говорил: золото на дно