порочной, мелкой жизнью, и с плачем просит

нас измениться, и ждет, молится, плачет, и на

слезы, на мольбу которой мы большей частью

не отзываемся. Порой совесть наша звучит,

как голос друга, который знает наши пути,

знает, на что мы способны, в самом лучшем

смысле слова, и знает, как мы отступаем от

этого, как мы недостойны своего звания,

знает, что мы носим звание человека, как

Христос Себя назвал Сыном Человеческим, и

что мы так недостойны этого звания. Речь

идет именно о человечестве нашем, о том,

достойны ли мы называться таковыми, хотя бы

зачаточно, хотя бы в том состоянии, в

котором мы теперь находимся.

это мы видим из притчи Христовой о Суде, об

овцах и козлищах. Вопрос, который ставит

Судья, так прост и так страшен: в течение

твоей жизни на земле - был ли ты человеком

или нет? Была ли в тебе человечность или нет?

Если и человечности не было, той простой,

доступной всем по природе нашей

человечности, то как мы можем думать о том,

чтобы вырасти в меру полного возраста

Христова, полного роста Христова, о чем

говорит апостол Павел (Еф. 4,13), и приобщиться,

по слову апостола Петра, Божественной

природе (2 Петр. 1,4)? Судья ставит вопрос

именно о самой основной человечности: было

ли в тебе сострадание? Ты знаешь, что такое

страдание, - было ли в тебе сострадание к

другим? Ты знаешь, что такое боль, что такое

голод, что такое холод, что такое

обездоленность, что такое одиночество, что

такое позор, стыд, - ты все это знаешь на

опыте в той или другой мере; как же ты

отозвался на нужду других? Неужели они для

тебя были чужие? Неужели ты весь

сосредоточился только на себе? Или хуже:

неужели ты, как хищный зверь, прошел через

всю свою жизнь, терзая, разрывая других, их