Часть II

Может ли Православие совмещаться с модернизмом?

Модернизм означает "осовременивание". Модернизм как постоянная (перманентная) ревизия духовных ценностей Церкви, по нашему мнению, основывается на ложных психологических и экклезиологических установках. Само слово модерн уже подразумевает определенную концепцию, а именно, что Церковь - это развивающийся и эволюционирующий организм, в котором должно отмирать старое и отжившее, и на смену ему приходить новое и жизнеспособное. Эта теория эволюционирующей Церкви приводит к разрушению самого понятия Церкви как полноты Откровения, тождественной себе самой во все исторические времена. Теория эволюции искажает православную антропологию; она представляет человека в виде исторически развивающегося существа, которое перерастает прежние, данные в прошлом, религиозные сведения и представления и нуждается в новых, более глубоких и соответствующих его времени понятиях. Здесь же должно эволюционировать само Откровение, и будущее представляется как возможность новых религиозных открытий. Религия получает странное сходство и аналогию с научными гипотезами, которые по мере накопления знаний совершенствуются и изменяются, то есть истина для модернистов становится относительным, релятивистским понятием. Тогда становится неясным: в какую же мы Церковь верим - в Церковь настоящего или Церковь будущего? И что представляют собой догматы - сознание Церкви или же этап развития человеческой мысли? Нам кажется, что модернизм - это следствие смешения двух планов, или двух сфер человеческого познания: духовного и душевного. Вопросы, относящиеся к жизни и ведению духа, решаются на уровне души; Откровение воспринимается через призму душевных представлений; духовным кажется не надмирно прекрасное, а по-земному красивое, не возвышенное, а способное вызывать восторженность, не глубокое, а красочное. Очищение души представляется не как победа ума и воли над страстями, а как катарсис драмы, то есть глубокие и контрастные переживания. Для этого нужен эффект, который влечет за собой не покой и мир души, а психическую возбужденность и аффективность. Истинная духовная жизнь глубока, но проста. Модернизм чужд этой простоты (хотя там может быть искусственная упрощенность как один из приемов). Духовная жизнь - это не сложная и красочная мозаика чувств, не волны эмоций, хотя в некоторых случаях, особенно в переломные периоды в жизни человека, покаяние может приобретать эмоциональный характер; духовная жизнь по своей сущности тиха и ясна, и эту тишину модернисты воспринимают как нечто безжизненное. Среди них распространено выражение "спящий Восток": для них жизнь духа - это внешняя динамика, поэтому модернист обычно смотрит на монашество как на духовный эгоцентризм. Модернисты ссылаются на слова священного Писания: се, творю все новое (Откр. 21, 5) для оправдания своего стремления превратить Церковь в полигон для испытаний новых усовершенствований, открытий и творческих идей, которые для верующего человека представляются или дерзостью невежд, или детской затеей. Все новое - не в этом мире, а в Духе Святом, в переживании человеческой душой благодати. Здесь, на земле, все старое: древняя истина и древние заблуждения. Модернизм чужд идеи соборности. Церковные символы объединяют христиан в одном духовном ведении, в одном языке Церкви. Модернисты заменяют знаковую систему, то есть в язык Церкви стараются ввести свои частные жаргоны. В этом смысле модернизм является разобщением и центробежным явлением. Модернисты не знают или не понимают, что символы, в отличие от других изобразительных средств человеческого языка, не сочиняются, а существуют как данность в мышлении человека, - микрокосма в макрокосме. Символ - это свидетельство того, что видимый мир по отношению к невидимому миру представляет собой некое подобие, как творение единого начала. Модернисты заменяют символы сочиненными ими или взятыми из душевной области - литературы, искусства, философии, науки - метафорами, эмблемами, поэтическими аллегориями и так далее. Они говорят, что древний язык непонятен для современников и необходимо найти другие, более доступные средства выражения. Здесь профанация: тайна всегда останется непонятной, каким бы вербальным интерпретациям мы ее ни подвергали. Тайна не раскрывается на уровне словарной семантики, она открывается по мере духовной подготовленности человека. Форма связана с содержанием; само Откровение рождает форму; с изменением формы изменяется содержание. Рационализм в религии - это желание упразднить феномен веры как внутренних духовных возможностей, заменить ум (нус) рассудком (рацио), который хочет узурпировать место духа; ограниченное хочет определить безграничное. Здесь обычно происходит замена религии как таинственного общения духа с Божеством философией и плоской морализацией. Обряд и ритуал Церкви насыщены символическим и духовным содержанием; в них должна включаться душа, тогда она получает мистическую информацию: не рациональные знания, а очищение и духовную силу. Обряд и ритуал из-за своей глубины не могут быть поняты и исчерпаны через слова. Если бы даже обряд мог быть разобран и описан с исторической, лингвистической и психологической стороны, все равно сущность его осталась бы непонятной для голого рассудка. Обряд можно сравнить с руслом реки, а благодать, которая, сообщаясь с душой, делает человека новым творением, - с ее потоком . Есть еще одна разновидность модернизма - это ложный мистицизм. Человек чувствует себя медиумом неведомых для него сил, которые он воспринимает как явление ангелов или "излияние" Духа Святаго. Такой модернизм принимает формы не театральности, ищущей эффектов, и не плоского рационализма, который хочет поставить Божественные истины ниже человеческого рассудка, а оккультизма. Этим модернисты хотят "углубить" мистику Церкви, а на самом деле подменяют ее демонизмом. Иллюстрацией этого могут служить "иконы", написанные Врубелем и Дали, из которых ощутимо для души верующего сочится метафизическая тьма. Модернисты говорят, что надо идти за временем, чтобы быть понятным людям. Но мы знаем, куда идет человечество и куда идет время. Церковь должна сохранить свои вечные ценности от энтропии времени, то есть возвыситься над ним. Наивно думать, что если превратить тайну в аксиому, а мистику в философию, то мы сможем сделать религиозным хотя бы одного человека. К христианству привлекает душу благодать Божия, и душа ощущает христианство не как кодекс поведения или сумму рационализированной теологии, которая хочет доказать, что существование Бога очевидно, как дважды два - четыре, а как тайну, которую надо искать, беречь и хранить.

Христос сказал: Кто от истины, слушает гласа Моего (Ин. 18, 37). К Церкви приводит людей тот голос истины, который звучит в их сердце. Модернизм обычно берет на вооружение понятия и представления мирской культуры и цивилизации, то есть уподобляет Церковь миру, который, по словам Писания, лежит во зле (1Ин. 5, 19). Последнее время пышными "цветами зла" расцвела еще одна ветвь модернизма - религиозная эклектика. Модернисты этого толка прямо не заявляют себя учителями Церкви; напротив, они считают себя всего-навсего учениками, но учениками не Православия, а всех религий и философских систем. Они считают, что можно и нужно брать лучшее из других религий и тем обогащать Церковь. Эти люди, побывав в инославных и иноверных общинах, загораются желанием внедрить в Православие то, что импонирует их чувству и поражает их воображение. Они утверждают, что в этих обрядах и ритуалах также выкристаллизировался духовный опыт столетий и содержится глубокий смысл. Они не воспринимают православную Церковь как живой организм, где внесенное насильственно инородное тело вызовет травму и затем или будет отторгнуто живым телом, или останется в нем, угнетая и заражая его. Мы согласны, что в ритуалах и обрядах этих общин заложена огромная информация и отражен их духовный опыт. Но какова природа этого опыта? Пророки открыли, что "боги язычников - демоны", Апостолы заповедали: не пить из бесовской чаши. Православная Церковь именно потому называется православной, что в ней сохранена чистота догматической информации и благодатного духовного опыта. Обычно эти модернисты протестуют, если их сравнивают с теософами; они говорят, что верят в единую Церковь как полноту истины, но, признавая частичность истины у других религий, считают возможным заимствовать их достижения хотя бы со стороны формы. Им нравится экстатика пятидесятников, мусульманский намаз, театральные представления индуистов, напоминающие мистерии, оккультная символика розенкрейцеров, уличные марши "Армии спасения" и так далее. Они считают, что неразумно пренебрегать таким богатым арсеналом средств воздействия; однако такие заимствования - вовсе не безобидная косметика, они таят опасность: создание каналов, через которые духовная ложь будет проникать, как бы сочиться, в Церковь. В Библии описан случай из жизни пророка Елисея. Город Самария был окружен сирийскими войсками, в нем начался голод, жители стали собирать траву, чтобы приготовить из нее себе пищу. Один человек увидел у городской стены незнакомое ему экзотическое растение, похожее на плющ, оно понравилось ему на вид, он сорвал его и вместе с другими травами бросил в котел. Когда травы сварились и люди стали черпать из котла и есть пищу, то они почувствовали боль: пища превратилась в яд. "Человек Божий, смерть в котле", - кричали они пророку, умоляя его о помощи. Одно неведомое растение отравило пищу (4 Цар. 4, 40). Некоторые считают, что догматы вечны, а обряды можно изменять; однако Библия говорит нам о другом. Моисей на Синае получил не только Откровение в виде закона и догматического вероучения - ему был открыт образ скинии - ветхозаветной Церкви, дан план скинии и даже указание о материалах для нее и о всех предметах, касающихся богослужения. Как Ветхий Завет был раскрыт в Новом Завете, так символы ветхозаветного храма в их пророческом значении получили мистическое раскрытие и высшее содержание в новозаветной Церкви. У истоков православного богослужения также стоит Откровение. По преданию, чин литургии был дан Самим Христом апостолу Иакову, первому епископу Иерусалима, а дальнейшие виды литургии были сокращением этого чина также по откровению Божьему. Творчество человека основано на его эмоциональном восприятии или силе рассудочных моделирований, а религиозные реалии принадлежат другому - духовному миру. Мы кончим тем, чем начали: модернисты на основе душевных чувств, иногда поэтических и горячих, но не очищенных от страстности и аффективности, хотят оценить мир духовных явлений. Это все равно что стараться посредством осязания уловить человеческую мысль. Вместо духовного мира они сочиняют свой собственный фантастический мир, мир иллюзии, значит, лжи. С духовным миром можно соприкоснуться только посредством покаяния и борьбы со страстями, путем православной мистики. И тот, кто увидит хотя бы смутные очертания этого мира, остановится в изумлении перед его красотой.

С берегов далекого Ганга...

С берегов далекого Ганга пришел в Афины никому не ведомый странник. Это был брахман, который, услышав о знаменитом аттическом мудреце, совершил путь из Индии в Грецию, чтобы только увидеть его. Войдя в дом Сократа, брахман молча сел и погрузился в размышление. Спустя некоторое время он спросил: "Что ты считаешь самой большой мудростью?" Сократ ответил: "Познай самого себя". Гость возразил: "А разве можно, не познав Бога, познать себя?" Если бы эти слова относились к Богу Откровения, к живому Богу, то индус был бы прав. Но для брахмана существовал другой бог, безликий абсолют, который живет в человеке под именем Атмана. Познать себя через бога для брахмана значило отождествить себя с богом. Язычник Сократ приближался к Богу через философию Логоса. Индусский брахман желал замкнуть в самом себе Бога и вселенную через философию антилогоса. В эллинистическом мире религия никогда не сливалась с философией. В древнем Индостане философия пронизывала всю религию. Философия Упанишад и буддизма слилась в тот общий нераздельный поток, который принято называть индуизмом. Индуизм похож на покрывало, расшитое золотыми и серебряными нитями философских учений, украшенное яркими цветами поэтических сказаний, которое скрывает под собой мертвое тело. Религия индуизма - это убийство Бога. Бога "убивали" на протяжении всей человеческой истории, "убивали" по-разному: одни через крестную казнь, другие - старались ложью и насилием вырвать Его образ и имя из людских сердец, третьи, не отвергая Бога, пытались представить миру жалкую карикатуру, четвертые поклонялись демону как богу. Индуизм - это богоубийство через ложь. По учению индуистов, существует только один Брахман, который живет в человеческой душе в виде Атмана. Человек - это не осознавший себя бог. Нам предлагают верить в бога, лишенного самопознания, забывшего о своем достоинстве, бога, потерявшего себя самого, бога слепого, ищущего себе в поводыри человека, бога, опьяненного иллюзорным миром, а так как иллюзия и ложь - это аспекты демонической силы, то, значит, божество порабощено сатаной. Недаром существовала поговорка, что брахман выше бога, а с разрушением каст теперь всякий индуист выше бога, так как индуист помогает божеству освободиться от мары, лжи и иллюзии, и познать себя самого через человека. Когда индус сказал Сократу, что без познания бога невозможно познать человека, он, должно быть, имел в виду учение о том, что сам человек - бог. Брахман играет мирами, создавая и разрушая их, как ребенок отбрасывает надоевшие ему игрушки. Но в то же время Брахман в Атмане унижал себя до состояния опьяневшего бога, который забыл, кто он, и ползает в грязи. Индуизм - религия антилогоса, поэтому ей была необходима такая алогическая система, которая утверждала бы тождество противоположностей, добра и зла, жизни и смерти, бытия и небытия, абсолюта и демона. Такой системой явилась диалектика, - самая дикая из всех форм мышления. Диалектика разрушает всякое понятие через его антитезис, даже познание истины, которое для диалектики не может существовать как целостное знание. Для диалектики существует только один вечный бог как вечное противоборство - это бог войны и борьбы. Вся философия Гегеля - это только иллюстрированный рассказ об Атмане, возвращающемся к Брахману; логизированная интерпретация Атмана, познающего в человеке свое тождество с Брахманом. Гегель называет его "абсолютным духом, познающим себя самого". Когда абсолют обманывает себя и теряет самопознание, то появляется человек. Когда абсолют пробуждается и осознает себя через человека, то человек исчезает, остается одно чистое бытие. Множественность превращается в единство через разрушение форм, через познание того, что ничего не существует, кроме Брахмана. Становится непонятным, чья мысль кого творит: мысль абсолюта творит человека, или мысль человека творит абсолют? Ничего нет в мире, кроме Брамы (Брахмана), или ничего нет в мире, кроме больной человеческой мысли, блуждающей в звездном лабиринте? "Сознание творит и разрушает миры". Чье сознание, божественное или человеческое? Индуизм с его изощренной диалектикой подготовил почву для гегельянства. Карманы Гегеля опустошил Маркс. Атеистический материализм, назвавший себя "научным материализмом", взял на вооружение диалектику. Иначе он не мог бы избежать обвинений в противоречиях и абсурдах. Диалектико-словесный фокус он превратил в свое оружие, в способ логического обоснования любой нелепости. Лидеры этого направления определили диалектику как "душу марксизма", а учение о тождестве противоположностей - как краеугольный камень диалектики. Философский антропологический пантеизм породил атеизм. Учение индуистов о боге как о существе, потерявшем идентичность с самим собой и забывшем о том, что он бог, должно было логически привести к интеллектуальному абсурду, к антилогосу. Под роскошным покрывалом языческих религий и диалектической философии лежат трупы тех, кто хотел стать богами. Бог Вивекананды и Гегеля - бог, облеченный в мару, в иллюзорную материальность, обманутый самим собой, создающий человека, чтобы через него осознать себя, а затем убивающий человека, - такой "антибог"-демон может вызвать только чувство ужаса, жалости и отвращения.

Об индуизме

Воинствующий атеизм сменился воинствующим индуизмом. В религиозно-исторической жизни человечества существует один фактор, который не поддается определению, но в то же время является самым достоверным из всех доказательств и прогнозов, на каких бы точных данных они ни были основаны. Этот фактор - народная интуиция, которая безошибочно указывает, откуда надо ожидать грядущих бед и катастроф, в каких тайных обществах назревают зловещие планы, с какой стороны на христианские страны обрушится, как снежная лавина, орда новых гуннов. Областью-источником эсхато-логических трагедий для наших предков был Юго-Восток. Восток - это степь, огромная и всегда тревожная, как море. В этой степи, как стаи хищных волков, бродили кочевые племена, пересекая огромные пространства в поисках пищи и добычи. У них не было родины, вернее, родиной была сама необъятная степь. Здесь они рождались в кибитках, с детских лет учились управлять конем и стрелять из лука. Кочевник, казалось, сросся в единое целое со своим конем и понимал его голос, как речь человека. У них не было городов, вернее, их кибитки и телеги, покрытые ковром и войлоком, представляли собой странствующие в степи города. Даже безмолвная степь, как море во время штиля, таила в недрах своих бурю; она была логовом хищников, не знающих пощады. Границей степи было поле, где люди занимались земледелием, проводили воду, сажали сады, строили города. Кочевники внезапно, как призраки, появлялись в предместьях городов и, захватив добычу, так же внезапно исчезали в пустыне, оставляя за собой груды непогребенных трупов и пламя пожарищ. Юго-Восток - это самые высокие в мире горы: Памир и Гималаи, похожие на десятки вавилонских башен, поставленных друг на друга, как будто огненная лава, вырвавшись из недр земли, взметнулась ввысь к небу и застыла на лету, превратившись в белый, как саван, и голубой, как утреннее небо, лед. Памир и Гималаи безмолвны, как тайна, и непроницаемы, как ночь. Вершины Гималаев кажутся снежным исполином, который хочет дотянуться до небосвода, чтобы сорвать с него звезды. Святой Андрей, Христа ради юродивый, провидец и пророк, говорил, что Александр Македонский запер железные ворота в ущелье гор на Востоке, а в конце мира эти ворота отворятся, и бесчисленные орды хлынут на запад. Тогда настанут бедствия, которых не видело и не переживало человечество. Железные ворота - это эллинистический мир, который затем был просвещен христианством, а за железными воротами таится древнее магическое язычество Турана, Индии, Тибета, которое в течение многих веков собирает свои силы для последней битвы с христианством. Восток - это пустыни Гоби и Кара-Кума, где уже однажды, как термиты в своих подземных гнездах, собралось огромное войско монголов под знаменами Темучина. Монгольская орда по пути на запад смешала народы и племена, как в одном кипящем котле, и перетасовала карту земли, как колоду игральных карт. Чингис-хан сравнялся с Александром Македонским, с той только разницей, что обратил свой меч на запад. Грядущие беды и катаклизмы, предсказанные пророками, проходят, как жуткие призраки, в Апокалипсисе Иоанна Богослова, но есть удерживающая сила - это христианство, поэтому для воплощения демонических планов нужно сначала расправиться с христианством, уничтожить или извратить его, оставить от христианства только одно имя. Теперь наступил глобальный процесс дехристианизации мира. Господь назвал сатану лжецом и человекоубийцей. Борьба демона с Церковью осуществляется через гонение на христиан и в то же время распространение духовной лжи: ересей и лжеучений. Это можно сравнить с осадой крепости: враги штурмуют ее ворота и стены, и в то же время тайные противники хотят устроить пожар внутри нее. Уже в апостольские времена римская государственная машина обрушилась своей тяжестью на христианские общины. Кровь мучеников потоками лилась на землю, как виноградный сок из точила, и вместе с тем язычество готовило другой удар: в среде самарийских волхвов-оккультистов и фригийских жрецов возникла идеологическая провокация христианства - учение, которое должно было низвести Христа до уровня космического духа-архонта и предоставить ему место в каком-нибудь из углов пантеона. Христос по этому учению превращался из Сына Божия в языческое божество. Евангелие привязывали к прокрустову ложу мифической космологии, а таинства Церкви объявляли оккультными посвящениями вроде хтонических мистерий в честь Деметры и Озириса. Гностицизм привлек к себе интеллектуальные силы языческого мира, но он не мог привиться к телу Церкви. Уже апостолы Павел и Иоанн Богослов предупреждали христиан о волчьих ямах и западнях, которые язычество расставляло на их пути. Однако гностицизм не исчез, но продолжал жить в монтанизме, в сектах богомилов, павликиан, альбигойцев и катаров, в тайных ложах рыцарских орденов, "приоров Сиона" и тамплиеров. Второй попыткой язычества внедриться в христианский мир стало движение, известное под названием Ренессанса, или Возрождения, то есть возрождение античности. Если древний гностицизм избрал своим путем преимущественно философию и мистику, то Ренессанс - искусство. Языческий мир должен был войти в христианские храмы под видом фресок, изваяний, икон святых. Если у античных народов было неудовлетворенное стремление к духовности, "к неведомому Богу", то Ренессанс как раз хотел раздавить остатки духовности материальной осязаемостью и плотской страстностью своих картин, как тяжелым сапогом. Христа изображали то как Аполлона, то как Геркулеса, лик Девы Марии писался с молодых натурщиц, веселых и фривольных римских девушек, а иногда с предметов страстного обожания самих художников. На стенах Сикстинской капеллы появились мифические персонажи: Харон, перевозящий на лодке через воды Стикса души умерших и т.п. Искусство более интимно для души, чем философия. В псевдохристианском храме душа встречалась с пантеоном. Там были языческие боги под личиной Христа и святых, и они воспринимались человеческим подсознанием как космические божества, как торжество плоти и крови. Один из римских первосвященников, войдя в Ватикан после своего избрания, воскликнул: "Боже мой, ведь это языческие боги!" Слова возмущенного Папы передавали как забавный анекдот, но чаще всего римские первосвященники сами субсидировали такие работы, чтобы прослыть просвещенными гуманистами. Искусство Ренессанса вторглось в католическое богослужение и сблизило его с напевами оперы и карнавала. В языческом мире храм был соединен с театром. Самый большой театр древнего Рима располагался на ступенях храма Венеры. Пока в этом карнавале возрожденного язычества паясничали перед толпой и насмехались над христианством Боккаччо, Эразм Роттердамский, Маргарита Наваррская и другие великосветские комедианты, мусульманский мир уже сдавливал Европу железными клещами. Реакция на постренессансное католичество в форме протестантизма и лютеранства не исправила дела, а напротив, внесла в сознание людей еще больше рационализма и оземленности. Западные христиане были лишены литургической глубины древней Церкви. Ренессанс и протестантизм подготовили почву для материализма и позитивизма. В западной Европе мировоззрение интеллигенции постепенно приняло форму скептического гедонизма. В восточной Европе, которая сохранила древние предания и литургику, разделаться с христианством было трудно, и поэтому борьба с ним приняла форму насилия, а в ХХ веке - атеистической инквизиции. Повторилось время языческих гонений, но в гораздо худшем варианте. Современные государства по сравнению с Римской империей отличались большей разветвленностью разведывательного и репрессивного аппарата, концентрацией средств массовой информации, возможностью контролировать общественную и частную жизнь человека. Поэтому Церковь подверглась систематическому запланированному уничтожению. Не только в каждом городе, но в каждом селении был свой Колизей, напоенный мученической кровью. Атеистическая пропаганда наложила свою руку не только на художественную литературу, но и на научные издания, не имеющие отношения к мировоззрению. И на этих книгах, как печать, стояло клеймо атеизма. Посещение церкви делало человека парией в обществе, во всяком случае для него был прегражден десятками заслонов путь к общественной и научной деятельности. Постоянное табуирование религии сопровождалось издевками, клеветой и насмешками. В этой искусственной пробирке должен был создаться, как гомункулус алхимиков, строитель нового общества. В течение десятков лет образовалось огромное выжженное поле - пустырь духовного невежества. Но в человеке нельзя до конца истребить врожденного чувства религиозности, мистического благоговения перед тайной. Атеизм на Востоке и позитивизм на Западе создали атмосферу глубокого духовного невежества и в то же время неосознанной потребности в религии, которую не могли удовлетворить ни культ наслаждения - гедонизм, ни культ вождя-сверхчеловека. Лобовой удар атеизма уже исчерпал свои силы, но сделал свое дело. Теперь бывший христианский мир был подготовлен к новому вторжению язычества, еще невиданному по своему размаху и по тщательной продуманности плана. Ворота Гималаев и Тибета приоткрылись, и на христианский - теперь уже, увы, нехристианский мир обрушились потоки восточной пантеистической мистики, оккультных систем, буддийских, индуистских, китайских религий, перемешанные с каббалистикой и различными руководствами по магии. Это вторжение по своим масштабам превосходит нашествие гуннов и монголов. Если поток гуннов захлебнулся на Каталаунских полях [1], то этот поток не встречает перед собой никаких преград. В столицах Европы рядом с христианскими храмами и древними европейскими университетами строятся капища Шивы и Будды, вместо креста христиане-отступники вешают себе на грудь амулеты в виде белых слонов, ступы Шивы, каббалистические знаки, талисманы и даже изображение демона. В иных христианских странах становится больше восточных ашрамов, общин кришнаитов, буддистов, шиваитов, чем монастырей. Древневосточные религии приспособляются к вкусам европейцев. Почти все восточные религии и секты в своем вероучении аморфны и адогматичны, туманны и расплывчаты, их возглавляют гуру - пророки, "живые боги". У каждого гуру свое учение, своя система. Если он даже явно противоречит себе, то и это не вызывает возражений и протестов. Ученики объясняют это глубиной учения, в которую профаны не могут проникнуть. И здесь продуманная система: учение неоиндуизма ("откровения" махатм) внутренне противоречиво и текуче, поэтому его трудно опровергнуть. Вам всегда могут сказать, что вы не так поняли их учение, вам предложат цитату из книг или из слов того же гуру, которая диаметрально противоположна тому суждению, мнение о котором вы выразили. Свои учения гуру представляют как "древнюю мудрость", открытую через них миру. Фрагментарные тексты, выхваченные из Вед, Упанишад и Гит, комментарии к ним, призывы к любви, братству и самоотверженности создают иллюзию близости к христианству, но это умышленная маскировка. По форме здесь чаще всего повторение одних и тех же фраз в разных вариантах, в которых чувствуется не духовная любовь, а нервная возбужденность искусственно экзальтированного человека. В них нет четкой мысли и структуры; в этом не только их слабость, но и сила. Мысль можно противопоставить только мысли, а подобные учения разобрать так же трудно, как разделить воду ударом палки. Эти учения похожи на занавесы из китайского шелка: толкнешь его - рука не встретит сопротивления, опустишь руку - и занавес принял прежнюю форму. В конце вам скажут: "Мы верим в то, во что верите и вы, осознавая и понимая это, а вы, отрицая нас, верите в то, во что верим мы, только не осознаете этого. Наше учение эзотерично, примите его, и вы лучше узнаете собственную религию". По отношению к христианству это будет звучать так: "Вы станете элитарными христианами, только без Христа". Дать анализ современным индуистским сектам невозможно из-за текучести и неопределенности, можно только выявить самые общие для них положения: большинство из них опирается на учения Веданты и буддизма. Веданта и буддизм - это подземные воды, питающие философские школы, мистические учения Индии, даже те, которые как будто отрицают Веды. Авангард индуистского оккультизма в Европе - "теософское общество", провозгласившее равенство религий, ориентируется на самом деле на буддизм и брахманизм. Первое - учение о Боге. Все древние индуистские учения категорически отрицают личного Бога. Для них Бог - это некий безымянный, безликий дух, Брахман, который имеет множество временных персонификаций, масок, которые он надевает и снимает с себя. Брахман - принцип бытия, но это бытие происходит в двух модальностях: качественном и бескачественном. Качественное - это космическое бытие, имеющее протяженность и атрибутику. Бескачественное - это бытие вне свойств и множественности. Божество абсолютно. Бытие мира - иллюзия и грезы, мыльные пузыри, пускаемые мальчиком, пляска масок. Мир проходит бесследно, как тени в сновидении. Кончается цикл времен - "день Брамы", начинается "ночь Брамы". Мир с его видимостью и численностью исчезает, Брама переходит в Парабраму, где бытие сливается с небытием: нельзя сказать, что Брама существует или не существует. Затем внутри самого Брамы назревает желание творить миры. Это желание назревает и становится космическим яйцом, из которого возникает видимое небо и земля. Начинается день Брамы. Творение мира - это несовершенство абсолюта, "грех безгрешного". Один тибетский поэт сказал: "Миры творит сознание, миры разрушает сознание". Мифология индуизма, также как и эллинистическая мифология, обращена к космическим силам; там нет будущего; само время обращено вспять, как будто повернулось спиной к ходу истории, а прошлое заняло место будущего. В замкнутом цикле, как в замкнутой окружности, нет и не может быть нового, там только одно повторение. Вечность Брамы - это вечность повторений. Второе - космос. Это грандиозное создание Брамы, которое можно было принять за его воплощение, на самом деле только декорация спектакля. Материя - это пустота. В последнем акте истории мира космос исчезает в огне, не оставляя даже горсти пепла. Индивидуальное, личное и космическое бытие исчезает, как оптический обман, настает ночь. Третье - человек. Это все и ничто. Его дух-атман идентичен божественному духу-брахману, но как индивидуум и личность человек не существует. Эмпирический человек - это иллюзия; всякая множественность - ложь, поэтому эмоция и мысль - это общение с миром лжи. Субъекта, объекта и любви как взаимоотношения между ними не существует. "Я есть ты, ты есть он, то есть Брахман". Единственно достойное состояние - медитация самого себя как абсолюта. Душа всех индуистских учений - это метампсихоз, вера в переселение душ. Если учение о "едином бытии" уничтожает этику как форму общественных отношений, то учение о метампсихозе и реинкарнациях (переселении душ в другие тела) уничтожает понятие и внутреннее чувство греха как разлучения с абсолютным духом. Поэтому в индийской теософии нет покаяния как эмоционального отвержения греха, а только размышление над грехом как ошибкой ума, незнанием, невежеством. Практически грех - это только замедление в пути перевоплощений. Рая и ада не существует; ад - это земная жизнь, а рай - выход из нее. Человек рассматривается в нескольких телах: материальном, астральном, эфирном, ментальном, но все они эфемерны, реален лишь дух человека - Атман. Учение о перевоплощении душ содержит в себе принципы духовной эволюции, что находится в разительном противоречии с обозримым для нас историческим периодом истории человечества, о котором мы знаем из памятников литературы, философии, искусства, а именно: человечество не приобретало духовность, а теряло ее, не приближалось к Божеству, а отступало от Него. Поэтому учение о метампсихозе и реинкарнации означает духовный тупик для человечества, не восхождение ввысь по ступеням храма, а погружение в море греха и зла, в бездну сатанизма, волны которого постепенно потопляют последние островки духовности. Индуизм новых гуру включает в себя искусственные приемы возбуждения, экзальтации, пляски, громкие выкрикивания имен Шивы, Кришны и других божеств или медитативные упражнения. Некоторые сравнивают медитацию с молитвой, но молитва - это диалог между душой и Божеством, а медитация - монолог, обращенный к самому себе. Во время молитвы, как во время беседы, человек должен быть собран душевно и телесно; он должен быть "напряжен, как струна" для того, чтобы сердце его осмыслило и почувствовало слова молитвы. Во время медитации, наоборот, рекомендуется полное расслабление тела, как бы имитация состояния сна. Слова должны произноситься человеком монотонно, как стук часов. Это - состояние самогипноза. Человек обращается к самому себе. Если это молитва, то к какому богу? - К своему "я", отождествленному со своим подсознанием. Философия буддизма учит о внутренних психологических состояниях. Аскетизм буддизма - это уничтожение эмоционального, интеллектуального содержания человека, но не через погружение в мировой дух - Брахман, а через погружение в вакуум бытия - нирвану. Впрочем, в буддизме, отвергающем Бога, появилось учение о самом Будде как высшем божестве. У некоторых он - исторический Сакья-Муни, Гаутама, у других - космический Будда, нечто вроде каббалистического Адама Кадмона, только если Кадмон - архетип и материал мира, то космический Будда - принцип бытия мира, то есть отрицание той нирваны как совершенного вакуума, который проповедовал Сакья-Муни. Что привлекает современного европейца в пестром конгломерате индуистских учений? Утилитаризм и прагматизм. Йога в броских рекламах предлагает человеку развитие оккультных сил, умение владеть собой (что необходимо для современного бизнесмена), влиять на других, излечение болезней, не поддающихся официальной медицине, а иногда йоги даже договариваются до обещаний вечной жизни на земле и вечной молодости. Надо сказать, что йога использует традиционную индусскую гимнастику (хатха-йогу), имеющую аналоги у китайцев и древних персов. Гедонизм кришнаизма с его чувственными обрядами и медитациями, с призывами к свободе от всех общественных норм импонирует людям, видящим смысл жизни в наслаждениях, так как возводит эти состояния до степени религиозного культа. Мистика без любви к живому Богу ведет к магии и оккультизму, который предлагают некоторые секты. Чувству духовной гордости человека в высшей степени отвечает учение Веданты о том, что человек - это не осознавший себя абсолют. Вспомним, что первоначальным грехом сатаны и Адама было стремление утвердить себя как Бога во вселенной, что грядущий антихрист будет заставлять народы мира поклоняться себе как Богу. Медитация Веданты повторяет собой сжатый до нескольких слов рассказ о грехе и падении Люцифера: "Я есмь бог, и нет бога, кроме меня". Усталость от жизни в современном обществе, безволие, пассивность души нередко приводят к самоубийству и ищут выход в духовном самоубийстве, в уходе без боли в небытие. Учение о боге как о космической и надкосмической безличной силе, высшем разуме, творческом начале легче принимается человеком технологического века, живущим среди машин и механизмов, чем идея о личном живом Боге. Но самое главное - это незнание христианства, огромной реки, около которой умирают от жажды; одни - потому, что не верят, что в ней вода, другие - потому, что не хотят наклониться, то есть смирить свой гордый дух и через покаяние получить Жизнь. Битва на Каталаунских полях (451 г.), в которой гунны были разгромлены, положила конец их завоеваниям. - Изд. ^

Сон Брамы

Индуизм - это дитя, рожденное от брака двух царственных династий в индийской философии - ведизма и буддизма. Дитя родилось мудрецом. Первым плачем ребенка был вопрос "кто я?" Его мать Шакти сказала: "Ты есть нечто". Его отец Будда сказал: "Ты есть ничто". Тогда ребенок воскликнул: "Я тождество бытия с небытием. Я был, когда еще не существовало моих родителей, когда звезды не сверкали над Бенгалией и волны южных морей не омывали берегов Индостана". Существует один абсолют, всякая множественность призрачна и иллюзорна, поэтому число - это ложь. Существует только Брама, погруженный в Парабраму, в бытие без качеств, предикатов, свойств и атрибутов бытия. Это ночь Брамы. Космоса не существует. Время остановилось, так как ориентиров времени нет. Брама погружен в себя. Брама не только один, он еще и одинок. В своем летаргическом сне (в чистой потенции небытия), где только одно абсолютное "я", он начинает тосковать по тому, что не-"я", по своей невесте Пракрите. Это темное влечение рождает грезы Брамы. Настает день Брамы. Его грезы стали космосом, жизнью Вселенной. Брама созерцает мир как театр, в котором он автор сценария, актер и зритель одновременно. Но все это иллюзия и мираж; призраки, вызванные страстью Брамы из небытия, тени на стене от пальцев актера, спрятанного за кулисами сцены, за пологом материальности. День Брамы - это жертва Брамы во имя страсти, его выход из парабытия, но жертвой оказывается мир, обреченный на уничтожение. Брама играет в шахматы сам с собой. По лицу земли льются кровь и слезы. Люди любят и ненавидят, совершают подвиги и преступления, строят города и разоряют их до основания, воссылают молитвы и проклятия, рождаются и умирают, но все это только призраки, как корабли и башни из облаков, плывущие по небосводу. Приходит Шива (модальность того же Брамы), освобождает Браму от его грез и иллюзий, и абсолют снова погружается в себя, но уносит в глубины своей непроницаемой ночи неосуществленную любовь к несуществующей Пракрите (материальности). Брама - не "кто" и "что", а "ничто" и "нечто". Он детерминирован ритмами своей жизни. День и ночь Брамы - это две паузы между движениями маятника. Он творит миры, чтобы затем уничтожить их без остатка, без всякой пользы для своего иллюзорного творения, затем уходит в себя, в свою надкосмическую ночь, ничего не взяв с собой из космоса, кроме тоски о своем одиночестве, которое затем превращается в грезы, но не воплощается в реальность никогда. Опять открывается кукольный театр на подмостках космоса. Вдруг на сцене появляется новая маска - это Будда. Он кричит, обращаясь к зрительному залу: "Нас обманули, нас нет, мы не люди, а только куклы. Нас обманул Брама, но я покажу вам выход из этого театра абсурда". Как Буратино, он срывает паутину со стены театра, и под ней виднеется дверь, ведущая в пустоту. "Вот выход, теперь мы спасены" - кричит Будда. Но он сам всего лишь греза Брамы, паяц, обличающий в театре своего хозяина. Приходит Шива, смахивает куклы со сцены в ящик, гасит свет рампы, и наступает темнота. Нет ни людей, ни демонов, ни будд, ни бодисатв. Брама погружается в ночь и сон и уходит в Парабраму. Начало равно концу, а конец началу. В этой феерии индуистшиваит медитирует, что он абсолют, что только он есть в мире. Буддист медитирует, что его нет, единственно сущее это нирвана, но всякая множественность - ложь. От дыхания Шивы рассеиваются грезы и миражи. Индивидуальное бытие растворяется в космическом, космическое в абсолютном, а абсолютное переходит в свой апофеоз - ночь Брамы. Где место для любви в царстве теней? Любим ли мы - любим мираж, ненавидим ли мы - ненавидим иллюзию и призрак, который через мгновение растает в темноте ночи. Совершает ли человек подвиги самоотвержения - это призрачный полет в сновидении, убивает ли своего врага - это клюквенный сок, текущий из куклы. Если множественность - ложь, то любовь как единство двух - также ложь. Если мир иллюзия, то и нравственность иллюзорна. Добро равно злу, а оба - нулю. Единственно благородное состояние - это бесстрастие. Но мудрец ничего не выигрывает от своей мудрости в этом мире иллюзий, кроме того, что нуль может называть нулем. Пустой взор его пустой души устремлен в бездонную пустоту.

О дзен-буддизме

Буддизм - это религия без Бога, изощренная философия смерти и духовного самоубийства. Будда - великий художник, который написал поразительную по своему психологизму картину космического бытия как мировой трагедии и человеческой жизни как "сада пыток", где под кустами цветов ползают змеи, а под шелковыми коврами спрятаны лезвия и клещи палача. Цель буддизма утилитарна: освобождение человека от страдания, которое индийский мудрец отождествляет с бытием. В своем безудержном панкритицизме бытия буддизм дошел до возможного для человеческой мысли предела и остановился, как зачарованный, над пропастью небытия. Моста между двумя берегами - временем и вечностью - для буддизма не существует. Учение буддизма отрицает богообщение как преодоление человеческой ограниченности через выход в абсолютное бытие и застывает на уровне философского скептицизма. Для буддизма жизнь - это смерть, а смерть - это жизнь. Проповедь Сакья-Муни звучит как реквием над могилой обреченного мира. Дзен-буддизм представляет собой одну из ветвей дальневосточного буддизма. Он похож на букет из хризантем, который пленяет взоры своими красками, но не имеет аромата. Дзен можно рассматривать как своеобразную реакцию восточного пиетизма на элитарность и тонкий интеллектуализм буддийской философии. Этот индо-китайский гибрид возник под влиянием даосизма, от которого перенял пренебрежение к формальной логике, философским системам и понятийным категориям, культивировавшимся в буддизме и ведизме. Он с презрением относится ко всем видам научной и общественной деятельности, считая ее "сизифовым", бесплодным трудом и нарушением мировой гармонии. Цель дзена - возвращение человека к самому себе через самосозерцание. Истина для дзена - это похожее на крик ребенка движение духа, того, что лежит глубже, чем мысль и эмоция. Мысль в ее обычном смысле как некое устойчивое понятие для дзен-буддиста является ложью. Истина - это выплеск подсознания на поверхности рефлексии. Медитация - кисть художника-импрессиониста, посредством которой подсознание делает внезапный непредугаданный рисунок на полотне рефлексии. В отношении дзен-буддизма к классическому буддизму есть нечто похожее на отношение древних киников к платонизму. Дзен-буддизм соприкасается с экзистенциализмом, но если экзистенциализм берет человека таким, каков он есть во всех его эмпирических и психических измерениях, то дзен-буддизм ищет человека в его темной, как первобытный хаос, глубине. Дзен-буддизм имеет внешние аналогии с экстазом интеллектуального самоотрицания Плотина. Но если для Плотина путь к упрощению - это путь интеллектуального аристократизма, доходящего до самоотрицания через полноту философского познания, за которой открывается потрясающая бездна незнания, то дзен-буддизм - это скорее аристократический эстетизм, который отвергает несовершенство и условность логической мысли как в диалектическом, так и в метафизическом плане. Дзен-буддизм не распутывает кружева философской мысли, а срывает их, как паутину на окне, которая мешает свету проникнуть в комнату. Мысль как вспышка и озарение для дзен-буддиста имеет эвристический характер внезапной находки. Он снимает покровы своего подсознания, чтобы обнажить свое "я", как электрический провод. Отсюда любовь к парадоксам, к недосказанности, к отрывистым кратким афоризмам, насмешкам и юродству. Дзен возник в Китае в начале VI в. Его основоположником считается Бодхидхарма, этот индийский Диоген. В VII-VIII вв. дзен-буддизм проник в Японию и здесь получил свою законченную форму в среде самураев. Дзен-буддизм представляет собой не только религиозный феномен; он создал целую школу в литературе, философии и искусстве. Его цель - перевод бытия внешнего и иллюзорного в бытие, заключенное в самом себе, в бытие, исходящее из поля небытия, где уничтожены понятия и свойства бытия, то есть переход к сущности через уничтожение формы, к чистой энергии бытия вне определяющих ее категорий. Что такое дзен-буддизм? - спросил ученик своего учителя и в ответ получил полновесную пощечину. Этим отнюдь не философским жестом учитель решил показать то, что сделал его ученик своим вопросом: замахнулся на сущность дзена, который учит, что непосредственное не может быть выражено опосредованно (через слово). Под непосредственным подразумевается отношение субъекта к объекту, "я" к не-"я", а также "я" к самому себе. При этом философский анализ субъекта и объекта как гносеологических понятий и категорий совершенно отсутствуют. Дзен означает "сосредоточенность, аскетическая поза". Аскет сидит над бездной своего собственного подсознания, как кот над мышиной норой, и ловит, как высунувшуюся мышь, самый глубокий импульс своего "я", всплывший к поверхности, очищая его от шелухи внешнего, того, что не "я". Учитель дзена, старый волк, воспитанный в лесу философских школ и логических систем, показал своим ученикам репу и спросил: "Что это такое?" Ученики молчали, только один из них встал и сказал: "Учитель, дай мне ее, и я съем". Раздается хохот, но учитель - в восторге от ответа. Ученик перенес объект из внешнего визуального плана в целевой и воспринял его в непосредственном переживании. Описание репы как суммы ее качеств было бы потоплением ума во множественной атрибутике, а ученик сделал ее фактом своей внутренней жизни. То, что человек, насытившись репой, даст другой ответ на тот же вопрос, мало беспокоит наставника. Главное - метод. Ведь дзен имеет дело не с личностью, а с эфемерной индивидуальностью, которую сравнивает с непрестанно текущим потоком. В ХХ в., в эпоху крайнего индивидуализма и декаданса культуры и философии, дзен-буддизм распространился во всех странах не только Азии, но и других частей света. Буддист входит в нирвану как состояние транса. В дзен-буддизме жизнь воспринимается через нирвану, через крайнее упрощение. У дзен-буддиста бытие начинается оттуда, где "я" своего подсознания уже не делится, хотя бы это "я" было точкой, равной нулю, или энергетическим вакуумом. Но "я" воспринимается неделимым там, где кончается аналитическая мысль, то есть без маски мысли; это область, где звучат грубые инстинкты и тонкие космические интуиции. Поэтому в области философии, искусства дзен сочетает в себе вульгарность дикаря-ребенка и эстетизм утонченного декадента. В области искусства его интуиция переходит в медитативный импрессионизм или ассоциативную символику. Дзен-буддизм - это буддийский супер-экзистенциализм, буддизм без Будды, это адогматическое учение, не признающее ни преданий, ни символов веры, это - поэзия (точнее "голос") человека, причем непосредственного человека, свободного от всех условностей и правил, авторитетов и учителей, а главное - от собственных суждений как внешней формы гносиса. Это странная влюбленность в свое темное подсознание, желание жить непосредственной жизнью, импульсами из глубины подсознания, погружение в себя самого, медитирование себя на тех глубинах, где бытие отождествляется с небытием. Если буддизм Сакья-Муни элитарен, то дзен-буддизм Бодхидхармы анархичен; Бодхидхарма - это пьяный Будда. Если говорить о культе, то его культ - насмешка как разрушительная сила против всякого авторитета, в том числе и Будды, против всех условностей, в том числе и против себя самого. В нем есть что-то схожее с фрейдизмом. Но если фрейдизм пытался обнаружить и расшифровать знаки подсознания, то дзен сливает себя с ними. Здесь стремление к упрощенности, доходящее до нарочитой инфантильности. В искусстве это тот символический примитивизм, где одна линия, одно движение кисти может заменить собой картину. Это анархическое учение, но без социологии и философских экскурсов. Это пустое поле для необузданного самотворчества, где хорошо прививаются, как пересаженные растения, заимствования из философско-этических систем, только не в виде умозаключений, а в виде изречений.

Ирония и насмешка дзена над бытием - смех зрителя в кукольном театре. Медитация - это погружение в глубину своего подсознания и рассказ о нем, намек тонкий, как линия, проведенная тушью, на японской миниатюре. Кто же "я"? Ответа дзен-буддизм не дает. От социального человека он идет к эмпирическому, от эмпирического к подэмпирическому, к иррациональному, где ось бытия сливается с небытием. Дзен - это сосредоточение, поза и метод наблюдения над темными провалами души, где возникают неясные импульсы, переходящие в неясные, как тень, намеки, которые воспринимаются как изречения Пифии; затем их бросают в огонь насмешек, чтобы они не превратились в застывшую форму и не давили своим авторитетом. Это не интуитивизм как реальная сила и свойство души, это жизнь души, как, скорее, философский импрессионизм, как выплеск души. Дзен-буддизм - восточный цинизм; критикуя систему ценностей как иллюзию, он ведет к мнимой свободе посредством отрицания, - к свободе в нуле. Как и буддизм, он не дает ответа на онтологические вопросы жизни. Божество для него не существует, личность - также, бытие отождествлено со злом. Если буддизм видит панацею от мирового зла в аристократической бесстрастности и презрении к миру, в эмоциональном отвержении его, то дзен-буддизм хочет защитить себя, превратить мировую трагедию в мировую комедию. "Кто Сакья-Муни?" - спросил учитель. "Метелка в общественном туалете", - отвечал ученик. Но почему дзен называется буддизмом? Потому, что он не выходит из русла буддийского отрицания мира, потому, что из всех систем он наиболее категоричен и тверд в отрицании мира и отождествлении бытия со злом. Дзен-буддизм - это религия смерти; дзен-буддизм проходит мимо духа и души человека, а медитирует его инстинкты, как мальчик вскрывает тело куклы и видит солому и вату внутри нее. Смех дзен-буддизма - это тот же хохот и вой разрывающегося металла на апокалиптических картинах Дали. Дзен-буддизм - религия самураев-эстетов, которые бесстрашно бегут от жизни навстречу смерти. Это - религия обреченных. Вопрос. Можно ли сравнивать дзен с христианством без Христа? Ответ. Христианства без Христа вообще не существует. Иисус из Назарета - живое сердце Нового Завета. Дзен отрицает личного Бога, душу как бессмертную субстанцию, первородный грех, искупление и Искупителя, будущее преображение человека и мира, то есть все христианское учение. Дзен адогматичен и аморфен. Поэтому он может свободно пользоваться некоторыми христианскими терминами, привычными для европейца, влагая в них иное, буддийское содержание. Вопрос. Какова методология дзена? Ответ. Дзен обращается к непосредственному познанию, но употребляет медитативные формулы, которые по его же принципам должны рассматриваться как инородное тело в душе аскета. Где гарантия, что такая медитация будет сублимировать содержание души, а не создаст новых психических комплексов, опутанных тонкой паутиной гордыни и страстей? Отрицая обрядность, дзен-буддисты в то же время обставляют экзотическими декорациями свои школы и монастыри. Вопрос. Кто "единый всепроникающий Будда" по учению дзена? Ответ. Это не архетип космоса вроде Адама Кадмона каббалистов и тем более не исторический Будда-Гаутама. "Единый Будда" - принцип антибытия, лежащий глубже всех форм бытия. Это скорее "буддийский Шива", только без персонификации и мифологии. Он не "кто", а присутствующее везде "ничто". Вопрос. Как осуществляется дзен в аскетической практике? Ответ. Дзен, или по-китайски "чан", означает, как отмечено выше, позу, аскетический прием, сосредоточенность. Аскет сидит в "позе лотоса", обращенный лицом к стене, окрашенной в черный цвет. Черный цвет - отсутствие цветов радуги, цвет, который поглощает, но не отражает, символ пустоты - психической и космической; при этом аскет иногда произносит имя Будды, подразумевая космического Будду. Иногда он медитирует, повторяя краткий афоризм, чаще всего пребывает в безмолвии, созерцая черный цвет как отсутствие акцедентального бытия. Пустая от мысли и желаний душа должна слиться с пустой от свойств и качеств бездной, с небытием. Но в состоянии самофиксации душа воспринимает как откровения свою собственную темную изнанку и импульсы космических духов, встречающих ее на пути "в никуда".Этих духов пустоты и смерти христианская мистика называет демонами, а иконописная традиция изображает черным цветом...

Иконография в восточных религиях