Воинствующий атеизм сменился воинствующим индуизмом. В религиозно-исторической жизни человечества существует один фактор, который не поддается определению, но в то же время является самым достоверным из всех доказательств и прогнозов, на каких бы точных данных они ни были основаны. Этот фактор - народная интуиция, которая безошибочно указывает, откуда надо ожидать грядущих бед и катастроф, в каких тайных обществах назревают зловещие планы, с какой стороны на христианские страны обрушится, как снежная лавина, орда новых гуннов. Областью-источником эсхато-логических трагедий для наших предков был Юго-Восток. Восток - это степь, огромная и всегда тревожная, как море. В этой степи, как стаи хищных волков, бродили кочевые племена, пересекая огромные пространства в поисках пищи и добычи. У них не было родины, вернее, родиной была сама необъятная степь. Здесь они рождались в кибитках, с детских лет учились управлять конем и стрелять из лука. Кочевник, казалось, сросся в единое целое со своим конем и понимал его голос, как речь человека. У них не было городов, вернее, их кибитки и телеги, покрытые ковром и войлоком, представляли собой странствующие в степи города. Даже безмолвная степь, как море во время штиля, таила в недрах своих бурю; она была логовом хищников, не знающих пощады. Границей степи было поле, где люди занимались земледелием, проводили воду, сажали сады, строили города. Кочевники внезапно, как призраки, появлялись в предместьях городов и, захватив добычу, так же внезапно исчезали в пустыне, оставляя за собой груды непогребенных трупов и пламя пожарищ. Юго-Восток - это самые высокие в мире горы: Памир и Гималаи, похожие на десятки вавилонских башен, поставленных друг на друга, как будто огненная лава, вырвавшись из недр земли, взметнулась ввысь к небу и застыла на лету, превратившись в белый, как саван, и голубой, как утреннее небо, лед. Памир и Гималаи безмолвны, как тайна, и непроницаемы, как ночь. Вершины Гималаев кажутся снежным исполином, который хочет дотянуться до небосвода, чтобы сорвать с него звезды. Святой Андрей, Христа ради юродивый, провидец и пророк, говорил, что Александр Македонский запер железные ворота в ущелье гор на Востоке, а в конце мира эти ворота отворятся, и бесчисленные орды хлынут на запад. Тогда настанут бедствия, которых не видело и не переживало человечество. Железные ворота - это эллинистический мир, который затем был просвещен христианством, а за железными воротами таится древнее магическое язычество Турана, Индии, Тибета, которое в течение многих веков собирает свои силы для последней битвы с христианством. Восток - это пустыни Гоби и Кара-Кума, где уже однажды, как термиты в своих подземных гнездах, собралось огромное войско монголов под знаменами Темучина. Монгольская орда по пути на запад смешала народы и племена, как в одном кипящем котле, и перетасовала карту земли, как колоду игральных карт. Чингис-хан сравнялся с Александром Македонским, с той только разницей, что обратил свой меч на запад. Грядущие беды и катаклизмы, предсказанные пророками, проходят, как жуткие призраки, в Апокалипсисе Иоанна Богослова, но есть удерживающая сила - это христианство, поэтому для воплощения демонических планов нужно сначала расправиться с христианством, уничтожить или извратить его, оставить от христианства только одно имя. Теперь наступил глобальный процесс дехристианизации мира. Господь назвал сатану лжецом и человекоубийцей. Борьба демона с Церковью осуществляется через гонение на христиан и в то же время распространение духовной лжи: ересей и лжеучений. Это можно сравнить с осадой крепости: враги штурмуют ее ворота и стены, и в то же время тайные противники хотят устроить пожар внутри нее. Уже в апостольские времена римская государственная машина обрушилась своей тяжестью на христианские общины. Кровь мучеников потоками лилась на землю, как виноградный сок из точила, и вместе с тем язычество готовило другой удар: в среде самарийских волхвов-оккультистов и фригийских жрецов возникла идеологическая провокация христианства - учение, которое должно было низвести Христа до уровня космического духа-архонта и предоставить ему место в каком-нибудь из углов пантеона. Христос по этому учению превращался из Сына Божия в языческое божество. Евангелие привязывали к прокрустову ложу мифической космологии, а таинства Церкви объявляли оккультными посвящениями вроде хтонических мистерий в честь Деметры и Озириса. Гностицизм привлек к себе интеллектуальные силы языческого мира, но он не мог привиться к телу Церкви. Уже апостолы Павел и Иоанн Богослов предупреждали христиан о волчьих ямах и западнях, которые язычество расставляло на их пути. Однако гностицизм не исчез, но продолжал жить в монтанизме, в сектах богомилов, павликиан, альбигойцев и катаров, в тайных ложах рыцарских орденов, "приоров Сиона" и тамплиеров. Второй попыткой язычества внедриться в христианский мир стало движение, известное под названием Ренессанса, или Возрождения, то есть возрождение античности. Если древний гностицизм избрал своим путем преимущественно философию и мистику, то Ренессанс - искусство. Языческий мир должен был войти в христианские храмы под видом фресок, изваяний, икон святых. Если у античных народов было неудовлетворенное стремление к духовности, "к неведомому Богу", то Ренессанс как раз хотел раздавить остатки духовности материальной осязаемостью и плотской страстностью своих картин, как тяжелым сапогом. Христа изображали то как Аполлона, то как Геркулеса, лик Девы Марии писался с молодых натурщиц, веселых и фривольных римских девушек, а иногда с предметов страстного обожания самих художников. На стенах Сикстинской капеллы появились мифические персонажи: Харон, перевозящий на лодке через воды Стикса души умерших и т.п. Искусство более интимно для души, чем философия. В псевдохристианском храме душа встречалась с пантеоном. Там были языческие боги под личиной Христа и святых, и они воспринимались человеческим подсознанием как космические божества, как торжество плоти и крови. Один из римских первосвященников, войдя в Ватикан после своего избрания, воскликнул: "Боже мой, ведь это языческие боги!" Слова возмущенного Папы передавали как забавный анекдот, но чаще всего римские первосвященники сами субсидировали такие работы, чтобы прослыть просвещенными гуманистами. Искусство Ренессанса вторглось в католическое богослужение и сблизило его с напевами оперы и карнавала. В языческом мире храм был соединен с театром. Самый большой театр древнего Рима располагался на ступенях храма Венеры. Пока в этом карнавале возрожденного язычества паясничали перед толпой и насмехались над христианством Боккаччо, Эразм Роттердамский, Маргарита Наваррская и другие великосветские комедианты, мусульманский мир уже сдавливал Европу железными клещами. Реакция на постренессансное католичество в форме протестантизма и лютеранства не исправила дела, а напротив, внесла в сознание людей еще больше рационализма и оземленности. Западные христиане были лишены литургической глубины древней Церкви. Ренессанс и протестантизм подготовили почву для материализма и позитивизма. В западной Европе мировоззрение интеллигенции постепенно приняло форму скептического гедонизма. В восточной Европе, которая сохранила древние предания и литургику, разделаться с христианством было трудно, и поэтому борьба с ним приняла форму насилия, а в ХХ веке - атеистической инквизиции. Повторилось время языческих гонений, но в гораздо худшем варианте. Современные государства по сравнению с Римской империей отличались большей разветвленностью разведывательного и репрессивного аппарата, концентрацией средств массовой информации, возможностью контролировать общественную и частную жизнь человека. Поэтому Церковь подверглась систематическому запланированному уничтожению. Не только в каждом городе, но в каждом селении был свой Колизей, напоенный мученической кровью. Атеистическая пропаганда наложила свою руку не только на художественную литературу, но и на научные издания, не имеющие отношения к мировоззрению. И на этих книгах, как печать, стояло клеймо атеизма. Посещение церкви делало человека парией в обществе, во всяком случае для него был прегражден десятками заслонов путь к общественной и научной деятельности. Постоянное табуирование религии сопровождалось издевками, клеветой и насмешками. В этой искусственной пробирке должен был создаться, как гомункулус алхимиков, строитель нового общества. В течение десятков лет образовалось огромное выжженное поле - пустырь духовного невежества. Но в человеке нельзя до конца истребить врожденного чувства религиозности, мистического благоговения перед тайной. Атеизм на Востоке и позитивизм на Западе создали атмосферу глубокого духовного невежества и в то же время неосознанной потребности в религии, которую не могли удовлетворить ни культ наслаждения - гедонизм, ни культ вождя-сверхчеловека. Лобовой удар атеизма уже исчерпал свои силы, но сделал свое дело. Теперь бывший христианский мир был подготовлен к новому вторжению язычества, еще невиданному по своему размаху и по тщательной продуманности плана. Ворота Гималаев и Тибета приоткрылись, и на христианский - теперь уже, увы, нехристианский мир обрушились потоки восточной пантеистической мистики, оккультных систем, буддийских, индуистских, китайских религий, перемешанные с каббалистикой и различными руководствами по магии. Это вторжение по своим масштабам превосходит нашествие гуннов и монголов. Если поток гуннов захлебнулся на Каталаунских полях [1], то этот поток не встречает перед собой никаких преград. В столицах Европы рядом с христианскими храмами и древними европейскими университетами строятся капища Шивы и Будды, вместо креста христиане-отступники вешают себе на грудь амулеты в виде белых слонов, ступы Шивы, каббалистические знаки, талисманы и даже изображение демона. В иных христианских странах становится больше восточных ашрамов, общин кришнаитов, буддистов, шиваитов, чем монастырей. Древневосточные религии приспособляются к вкусам европейцев. Почти все восточные религии и секты в своем вероучении аморфны и адогматичны, туманны и расплывчаты, их возглавляют гуру - пророки, "живые боги". У каждого гуру свое учение, своя система. Если он даже явно противоречит себе, то и это не вызывает возражений и протестов. Ученики объясняют это глубиной учения, в которую профаны не могут проникнуть. И здесь продуманная система: учение неоиндуизма ("откровения" махатм) внутренне противоречиво и текуче, поэтому его трудно опровергнуть. Вам всегда могут сказать, что вы не так поняли их учение, вам предложат цитату из книг или из слов того же гуру, которая диаметрально противоположна тому суждению, мнение о котором вы выразили. Свои учения гуру представляют как "древнюю мудрость", открытую через них миру. Фрагментарные тексты, выхваченные из Вед, Упанишад и Гит, комментарии к ним, призывы к любви, братству и самоотверженности создают иллюзию близости к христианству, но это умышленная маскировка. По форме здесь чаще всего повторение одних и тех же фраз в разных вариантах, в которых чувствуется не духовная любовь, а нервная возбужденность искусственно экзальтированного человека. В них нет четкой мысли и структуры; в этом не только их слабость, но и сила. Мысль можно противопоставить только мысли, а подобные учения разобрать так же трудно, как разделить воду ударом палки. Эти учения похожи на занавесы из китайского шелка: толкнешь его - рука не встретит сопротивления, опустишь руку - и занавес принял прежнюю форму. В конце вам скажут: "Мы верим в то, во что верите и вы, осознавая и понимая это, а вы, отрицая нас, верите в то, во что верим мы, только не осознаете этого. Наше учение эзотерично, примите его, и вы лучше узнаете собственную религию". По отношению к христианству это будет звучать так: "Вы станете элитарными христианами, только без Христа". Дать анализ современным индуистским сектам невозможно из-за текучести и неопределенности, можно только выявить самые общие для них положения: большинство из них опирается на учения Веданты и буддизма. Веданта и буддизм - это подземные воды, питающие философские школы, мистические учения Индии, даже те, которые как будто отрицают Веды. Авангард индуистского оккультизма в Европе - "теософское общество", провозгласившее равенство религий, ориентируется на самом деле на буддизм и брахманизм. Первое - учение о Боге. Все древние индуистские учения категорически отрицают личного Бога. Для них Бог - это некий безымянный, безликий дух, Брахман, который имеет множество временных персонификаций, масок, которые он надевает и снимает с себя. Брахман - принцип бытия, но это бытие происходит в двух модальностях: качественном и бескачественном. Качественное - это космическое бытие, имеющее протяженность и атрибутику. Бескачественное - это бытие вне свойств и множественности. Божество абсолютно. Бытие мира - иллюзия и грезы, мыльные пузыри, пускаемые мальчиком, пляска масок. Мир проходит бесследно, как тени в сновидении. Кончается цикл времен - "день Брамы", начинается "ночь Брамы". Мир с его видимостью и численностью исчезает, Брама переходит в Парабраму, где бытие сливается с небытием: нельзя сказать, что Брама существует или не существует. Затем внутри самого Брамы назревает желание творить миры. Это желание назревает и становится космическим яйцом, из которого возникает видимое небо и земля. Начинается день Брамы. Творение мира - это несовершенство абсолюта, "грех безгрешного". Один тибетский поэт сказал: "Миры творит сознание, миры разрушает сознание". Мифология индуизма, также как и эллинистическая мифология, обращена к космическим силам; там нет будущего; само время обращено вспять, как будто повернулось спиной к ходу истории, а прошлое заняло место будущего. В замкнутом цикле, как в замкнутой окружности, нет и не может быть нового, там только одно повторение. Вечность Брамы - это вечность повторений. Второе - космос. Это грандиозное создание Брамы, которое можно было принять за его воплощение, на самом деле только декорация спектакля. Материя - это пустота. В последнем акте истории мира космос исчезает в огне, не оставляя даже горсти пепла. Индивидуальное, личное и космическое бытие исчезает, как оптический обман, настает ночь. Третье - человек. Это все и ничто. Его дух-атман идентичен божественному духу-брахману, но как индивидуум и личность человек не существует. Эмпирический человек - это иллюзия; всякая множественность - ложь, поэтому эмоция и мысль - это общение с миром лжи. Субъекта, объекта и любви как взаимоотношения между ними не существует. "Я есть ты, ты есть он, то есть Брахман". Единственно достойное состояние - медитация самого себя как абсолюта. Душа всех индуистских учений - это метампсихоз, вера в переселение душ. Если учение о "едином бытии" уничтожает этику как форму общественных отношений, то учение о метампсихозе и реинкарнациях (переселении душ в другие тела) уничтожает понятие и внутреннее чувство греха как разлучения с абсолютным духом. Поэтому в индийской теософии нет покаяния как эмоционального отвержения греха, а только размышление над грехом как ошибкой ума, незнанием, невежеством. Практически грех - это только замедление в пути перевоплощений. Рая и ада не существует; ад - это земная жизнь, а рай - выход из нее. Человек рассматривается в нескольких телах: материальном, астральном, эфирном, ментальном, но все они эфемерны, реален лишь дух человека - Атман. Учение о перевоплощении душ содержит в себе принципы духовной эволюции, что находится в разительном противоречии с обозримым для нас историческим периодом истории человечества, о котором мы знаем из памятников литературы, философии, искусства, а именно: человечество не приобретало духовность, а теряло ее, не приближалось к Божеству, а отступало от Него. Поэтому учение о метампсихозе и реинкарнации означает духовный тупик для человечества, не восхождение ввысь по ступеням храма, а погружение в море греха и зла, в бездну сатанизма, волны которого постепенно потопляют последние островки духовности. Индуизм новых гуру включает в себя искусственные приемы возбуждения, экзальтации, пляски, громкие выкрикивания имен Шивы, Кришны и других божеств или медитативные упражнения. Некоторые сравнивают медитацию с молитвой, но молитва - это диалог между душой и Божеством, а медитация - монолог, обращенный к самому себе. Во время молитвы, как во время беседы, человек должен быть собран душевно и телесно; он должен быть "напряжен, как струна" для того, чтобы сердце его осмыслило и почувствовало слова молитвы. Во время медитации, наоборот, рекомендуется полное расслабление тела, как бы имитация состояния сна. Слова должны произноситься человеком монотонно, как стук часов. Это - состояние самогипноза. Человек обращается к самому себе. Если это молитва, то к какому богу? - К своему "я", отождествленному со своим подсознанием. Философия буддизма учит о внутренних психологических состояниях. Аскетизм буддизма - это уничтожение эмоционального, интеллектуального содержания человека, но не через погружение в мировой дух - Брахман, а через погружение в вакуум бытия - нирвану. Впрочем, в буддизме, отвергающем Бога, появилось учение о самом Будде как высшем божестве. У некоторых он - исторический Сакья-Муни, Гаутама, у других - космический Будда, нечто вроде каббалистического Адама Кадмона, только если Кадмон - архетип и материал мира, то космический Будда - принцип бытия мира, то есть отрицание той нирваны как совершенного вакуума, который проповедовал Сакья-Муни. Что привлекает современного европейца в пестром конгломерате индуистских учений? Утилитаризм и прагматизм. Йога в броских рекламах предлагает человеку развитие оккультных сил, умение владеть собой (что необходимо для современного бизнесмена), влиять на других, излечение болезней, не поддающихся официальной медицине, а иногда йоги даже договариваются до обещаний вечной жизни на земле и вечной молодости. Надо сказать, что йога использует традиционную индусскую гимнастику (хатха-йогу), имеющую аналоги у китайцев и древних персов. Гедонизм кришнаизма с его чувственными обрядами и медитациями, с призывами к свободе от всех общественных норм импонирует людям, видящим смысл жизни в наслаждениях, так как возводит эти состояния до степени религиозного культа. Мистика без любви к живому Богу ведет к магии и оккультизму, который предлагают некоторые секты. Чувству духовной гордости человека в высшей степени отвечает учение Веданты о том, что человек - это не осознавший себя абсолют. Вспомним, что первоначальным грехом сатаны и Адама было стремление утвердить себя как Бога во вселенной, что грядущий антихрист будет заставлять народы мира поклоняться себе как Богу. Медитация Веданты повторяет собой сжатый до нескольких слов рассказ о грехе и падении Люцифера: "Я есмь бог, и нет бога, кроме меня". Усталость от жизни в современном обществе, безволие, пассивность души нередко приводят к самоубийству и ищут выход в духовном самоубийстве, в уходе без боли в небытие. Учение о боге как о космической и надкосмической безличной силе, высшем разуме, творческом начале легче принимается человеком технологического века, живущим среди машин и механизмов, чем идея о личном живом Боге. Но самое главное - это незнание христианства, огромной реки, около которой умирают от жажды; одни - потому, что не верят, что в ней вода, другие - потому, что не хотят наклониться, то есть смирить свой гордый дух и через покаяние получить Жизнь. Битва на Каталаунских полях (451 г.), в которой гунны были разгромлены, положила конец их завоеваниям. - Изд. ^

Сон Брамы

Индуизм - это дитя, рожденное от брака двух царственных династий в индийской философии - ведизма и буддизма. Дитя родилось мудрецом. Первым плачем ребенка был вопрос "кто я?" Его мать Шакти сказала: "Ты есть нечто". Его отец Будда сказал: "Ты есть ничто". Тогда ребенок воскликнул: "Я тождество бытия с небытием. Я был, когда еще не существовало моих родителей, когда звезды не сверкали над Бенгалией и волны южных морей не омывали берегов Индостана". Существует один абсолют, всякая множественность призрачна и иллюзорна, поэтому число - это ложь. Существует только Брама, погруженный в Парабраму, в бытие без качеств, предикатов, свойств и атрибутов бытия. Это ночь Брамы. Космоса не существует. Время остановилось, так как ориентиров времени нет. Брама погружен в себя. Брама не только один, он еще и одинок. В своем летаргическом сне (в чистой потенции небытия), где только одно абсолютное "я", он начинает тосковать по тому, что не-"я", по своей невесте Пракрите. Это темное влечение рождает грезы Брамы. Настает день Брамы. Его грезы стали космосом, жизнью Вселенной. Брама созерцает мир как театр, в котором он автор сценария, актер и зритель одновременно. Но все это иллюзия и мираж; призраки, вызванные страстью Брамы из небытия, тени на стене от пальцев актера, спрятанного за кулисами сцены, за пологом материальности. День Брамы - это жертва Брамы во имя страсти, его выход из парабытия, но жертвой оказывается мир, обреченный на уничтожение. Брама играет в шахматы сам с собой. По лицу земли льются кровь и слезы. Люди любят и ненавидят, совершают подвиги и преступления, строят города и разоряют их до основания, воссылают молитвы и проклятия, рождаются и умирают, но все это только призраки, как корабли и башни из облаков, плывущие по небосводу. Приходит Шива (модальность того же Брамы), освобождает Браму от его грез и иллюзий, и абсолют снова погружается в себя, но уносит в глубины своей непроницаемой ночи неосуществленную любовь к несуществующей Пракрите (материальности). Брама - не "кто" и "что", а "ничто" и "нечто". Он детерминирован ритмами своей жизни. День и ночь Брамы - это две паузы между движениями маятника. Он творит миры, чтобы затем уничтожить их без остатка, без всякой пользы для своего иллюзорного творения, затем уходит в себя, в свою надкосмическую ночь, ничего не взяв с собой из космоса, кроме тоски о своем одиночестве, которое затем превращается в грезы, но не воплощается в реальность никогда. Опять открывается кукольный театр на подмостках космоса. Вдруг на сцене появляется новая маска - это Будда. Он кричит, обращаясь к зрительному залу: "Нас обманули, нас нет, мы не люди, а только куклы. Нас обманул Брама, но я покажу вам выход из этого театра абсурда". Как Буратино, он срывает паутину со стены театра, и под ней виднеется дверь, ведущая в пустоту. "Вот выход, теперь мы спасены" - кричит Будда. Но он сам всего лишь греза Брамы, паяц, обличающий в театре своего хозяина. Приходит Шива, смахивает куклы со сцены в ящик, гасит свет рампы, и наступает темнота. Нет ни людей, ни демонов, ни будд, ни бодисатв. Брама погружается в ночь и сон и уходит в Парабраму. Начало равно концу, а конец началу. В этой феерии индуистшиваит медитирует, что он абсолют, что только он есть в мире. Буддист медитирует, что его нет, единственно сущее это нирвана, но всякая множественность - ложь. От дыхания Шивы рассеиваются грезы и миражи. Индивидуальное бытие растворяется в космическом, космическое в абсолютном, а абсолютное переходит в свой апофеоз - ночь Брамы. Где место для любви в царстве теней? Любим ли мы - любим мираж, ненавидим ли мы - ненавидим иллюзию и призрак, который через мгновение растает в темноте ночи. Совершает ли человек подвиги самоотвержения - это призрачный полет в сновидении, убивает ли своего врага - это клюквенный сок, текущий из куклы. Если множественность - ложь, то любовь как единство двух - также ложь. Если мир иллюзия, то и нравственность иллюзорна. Добро равно злу, а оба - нулю. Единственно благородное состояние - это бесстрастие. Но мудрец ничего не выигрывает от своей мудрости в этом мире иллюзий, кроме того, что нуль может называть нулем. Пустой взор его пустой души устремлен в бездонную пустоту.

О дзен-буддизме

Буддизм - это религия без Бога, изощренная философия смерти и духовного самоубийства. Будда - великий художник, который написал поразительную по своему психологизму картину космического бытия как мировой трагедии и человеческой жизни как "сада пыток", где под кустами цветов ползают змеи, а под шелковыми коврами спрятаны лезвия и клещи палача. Цель буддизма утилитарна: освобождение человека от страдания, которое индийский мудрец отождествляет с бытием. В своем безудержном панкритицизме бытия буддизм дошел до возможного для человеческой мысли предела и остановился, как зачарованный, над пропастью небытия. Моста между двумя берегами - временем и вечностью - для буддизма не существует. Учение буддизма отрицает богообщение как преодоление человеческой ограниченности через выход в абсолютное бытие и застывает на уровне философского скептицизма. Для буддизма жизнь - это смерть, а смерть - это жизнь. Проповедь Сакья-Муни звучит как реквием над могилой обреченного мира. Дзен-буддизм представляет собой одну из ветвей дальневосточного буддизма. Он похож на букет из хризантем, который пленяет взоры своими красками, но не имеет аромата. Дзен можно рассматривать как своеобразную реакцию восточного пиетизма на элитарность и тонкий интеллектуализм буддийской философии. Этот индо-китайский гибрид возник под влиянием даосизма, от которого перенял пренебрежение к формальной логике, философским системам и понятийным категориям, культивировавшимся в буддизме и ведизме. Он с презрением относится ко всем видам научной и общественной деятельности, считая ее "сизифовым", бесплодным трудом и нарушением мировой гармонии. Цель дзена - возвращение человека к самому себе через самосозерцание. Истина для дзена - это похожее на крик ребенка движение духа, того, что лежит глубже, чем мысль и эмоция. Мысль в ее обычном смысле как некое устойчивое понятие для дзен-буддиста является ложью. Истина - это выплеск подсознания на поверхности рефлексии. Медитация - кисть художника-импрессиониста, посредством которой подсознание делает внезапный непредугаданный рисунок на полотне рефлексии. В отношении дзен-буддизма к классическому буддизму есть нечто похожее на отношение древних киников к платонизму. Дзен-буддизм соприкасается с экзистенциализмом, но если экзистенциализм берет человека таким, каков он есть во всех его эмпирических и психических измерениях, то дзен-буддизм ищет человека в его темной, как первобытный хаос, глубине. Дзен-буддизм имеет внешние аналогии с экстазом интеллектуального самоотрицания Плотина. Но если для Плотина путь к упрощению - это путь интеллектуального аристократизма, доходящего до самоотрицания через полноту философского познания, за которой открывается потрясающая бездна незнания, то дзен-буддизм - это скорее аристократический эстетизм, который отвергает несовершенство и условность логической мысли как в диалектическом, так и в метафизическом плане. Дзен-буддизм не распутывает кружева философской мысли, а срывает их, как паутину на окне, которая мешает свету проникнуть в комнату. Мысль как вспышка и озарение для дзен-буддиста имеет эвристический характер внезапной находки. Он снимает покровы своего подсознания, чтобы обнажить свое "я", как электрический провод. Отсюда любовь к парадоксам, к недосказанности, к отрывистым кратким афоризмам, насмешкам и юродству. Дзен возник в Китае в начале VI в. Его основоположником считается Бодхидхарма, этот индийский Диоген. В VII-VIII вв. дзен-буддизм проник в Японию и здесь получил свою законченную форму в среде самураев. Дзен-буддизм представляет собой не только религиозный феномен; он создал целую школу в литературе, философии и искусстве. Его цель - перевод бытия внешнего и иллюзорного в бытие, заключенное в самом себе, в бытие, исходящее из поля небытия, где уничтожены понятия и свойства бытия, то есть переход к сущности через уничтожение формы, к чистой энергии бытия вне определяющих ее категорий. Что такое дзен-буддизм? - спросил ученик своего учителя и в ответ получил полновесную пощечину. Этим отнюдь не философским жестом учитель решил показать то, что сделал его ученик своим вопросом: замахнулся на сущность дзена, который учит, что непосредственное не может быть выражено опосредованно (через слово). Под непосредственным подразумевается отношение субъекта к объекту, "я" к не-"я", а также "я" к самому себе. При этом философский анализ субъекта и объекта как гносеологических понятий и категорий совершенно отсутствуют. Дзен означает "сосредоточенность, аскетическая поза". Аскет сидит над бездной своего собственного подсознания, как кот над мышиной норой, и ловит, как высунувшуюся мышь, самый глубокий импульс своего "я", всплывший к поверхности, очищая его от шелухи внешнего, того, что не "я". Учитель дзена, старый волк, воспитанный в лесу философских школ и логических систем, показал своим ученикам репу и спросил: "Что это такое?" Ученики молчали, только один из них встал и сказал: "Учитель, дай мне ее, и я съем". Раздается хохот, но учитель - в восторге от ответа. Ученик перенес объект из внешнего визуального плана в целевой и воспринял его в непосредственном переживании. Описание репы как суммы ее качеств было бы потоплением ума во множественной атрибутике, а ученик сделал ее фактом своей внутренней жизни. То, что человек, насытившись репой, даст другой ответ на тот же вопрос, мало беспокоит наставника. Главное - метод. Ведь дзен имеет дело не с личностью, а с эфемерной индивидуальностью, которую сравнивает с непрестанно текущим потоком. В ХХ в., в эпоху крайнего индивидуализма и декаданса культуры и философии, дзен-буддизм распространился во всех странах не только Азии, но и других частей света. Буддист входит в нирвану как состояние транса. В дзен-буддизме жизнь воспринимается через нирвану, через крайнее упрощение. У дзен-буддиста бытие начинается оттуда, где "я" своего подсознания уже не делится, хотя бы это "я" было точкой, равной нулю, или энергетическим вакуумом. Но "я" воспринимается неделимым там, где кончается аналитическая мысль, то есть без маски мысли; это область, где звучат грубые инстинкты и тонкие космические интуиции. Поэтому в области философии, искусства дзен сочетает в себе вульгарность дикаря-ребенка и эстетизм утонченного декадента. В области искусства его интуиция переходит в медитативный импрессионизм или ассоциативную символику. Дзен-буддизм - это буддийский супер-экзистенциализм, буддизм без Будды, это адогматическое учение, не признающее ни преданий, ни символов веры, это - поэзия (точнее "голос") человека, причем непосредственного человека, свободного от всех условностей и правил, авторитетов и учителей, а главное - от собственных суждений как внешней формы гносиса. Это странная влюбленность в свое темное подсознание, желание жить непосредственной жизнью, импульсами из глубины подсознания, погружение в себя самого, медитирование себя на тех глубинах, где бытие отождествляется с небытием. Если буддизм Сакья-Муни элитарен, то дзен-буддизм Бодхидхармы анархичен; Бодхидхарма - это пьяный Будда. Если говорить о культе, то его культ - насмешка как разрушительная сила против всякого авторитета, в том числе и Будды, против всех условностей, в том числе и против себя самого. В нем есть что-то схожее с фрейдизмом. Но если фрейдизм пытался обнаружить и расшифровать знаки подсознания, то дзен сливает себя с ними. Здесь стремление к упрощенности, доходящее до нарочитой инфантильности. В искусстве это тот символический примитивизм, где одна линия, одно движение кисти может заменить собой картину. Это анархическое учение, но без социологии и философских экскурсов. Это пустое поле для необузданного самотворчества, где хорошо прививаются, как пересаженные растения, заимствования из философско-этических систем, только не в виде умозаключений, а в виде изречений.

Ирония и насмешка дзена над бытием - смех зрителя в кукольном театре. Медитация - это погружение в глубину своего подсознания и рассказ о нем, намек тонкий, как линия, проведенная тушью, на японской миниатюре. Кто же "я"? Ответа дзен-буддизм не дает. От социального человека он идет к эмпирическому, от эмпирического к подэмпирическому, к иррациональному, где ось бытия сливается с небытием. Дзен - это сосредоточение, поза и метод наблюдения над темными провалами души, где возникают неясные импульсы, переходящие в неясные, как тень, намеки, которые воспринимаются как изречения Пифии; затем их бросают в огонь насмешек, чтобы они не превратились в застывшую форму и не давили своим авторитетом. Это не интуитивизм как реальная сила и свойство души, это жизнь души, как, скорее, философский импрессионизм, как выплеск души. Дзен-буддизм - восточный цинизм; критикуя систему ценностей как иллюзию, он ведет к мнимой свободе посредством отрицания, - к свободе в нуле. Как и буддизм, он не дает ответа на онтологические вопросы жизни. Божество для него не существует, личность - также, бытие отождествлено со злом. Если буддизм видит панацею от мирового зла в аристократической бесстрастности и презрении к миру, в эмоциональном отвержении его, то дзен-буддизм хочет защитить себя, превратить мировую трагедию в мировую комедию. "Кто Сакья-Муни?" - спросил учитель. "Метелка в общественном туалете", - отвечал ученик. Но почему дзен называется буддизмом? Потому, что он не выходит из русла буддийского отрицания мира, потому, что из всех систем он наиболее категоричен и тверд в отрицании мира и отождествлении бытия со злом. Дзен-буддизм - это религия смерти; дзен-буддизм проходит мимо духа и души человека, а медитирует его инстинкты, как мальчик вскрывает тело куклы и видит солому и вату внутри нее. Смех дзен-буддизма - это тот же хохот и вой разрывающегося металла на апокалиптических картинах Дали. Дзен-буддизм - религия самураев-эстетов, которые бесстрашно бегут от жизни навстречу смерти. Это - религия обреченных. Вопрос. Можно ли сравнивать дзен с христианством без Христа? Ответ. Христианства без Христа вообще не существует. Иисус из Назарета - живое сердце Нового Завета. Дзен отрицает личного Бога, душу как бессмертную субстанцию, первородный грех, искупление и Искупителя, будущее преображение человека и мира, то есть все христианское учение. Дзен адогматичен и аморфен. Поэтому он может свободно пользоваться некоторыми христианскими терминами, привычными для европейца, влагая в них иное, буддийское содержание. Вопрос. Какова методология дзена? Ответ. Дзен обращается к непосредственному познанию, но употребляет медитативные формулы, которые по его же принципам должны рассматриваться как инородное тело в душе аскета. Где гарантия, что такая медитация будет сублимировать содержание души, а не создаст новых психических комплексов, опутанных тонкой паутиной гордыни и страстей? Отрицая обрядность, дзен-буддисты в то же время обставляют экзотическими декорациями свои школы и монастыри. Вопрос. Кто "единый всепроникающий Будда" по учению дзена? Ответ. Это не архетип космоса вроде Адама Кадмона каббалистов и тем более не исторический Будда-Гаутама. "Единый Будда" - принцип антибытия, лежащий глубже всех форм бытия. Это скорее "буддийский Шива", только без персонификации и мифологии. Он не "кто", а присутствующее везде "ничто". Вопрос. Как осуществляется дзен в аскетической практике? Ответ. Дзен, или по-китайски "чан", означает, как отмечено выше, позу, аскетический прием, сосредоточенность. Аскет сидит в "позе лотоса", обращенный лицом к стене, окрашенной в черный цвет. Черный цвет - отсутствие цветов радуги, цвет, который поглощает, но не отражает, символ пустоты - психической и космической; при этом аскет иногда произносит имя Будды, подразумевая космического Будду. Иногда он медитирует, повторяя краткий афоризм, чаще всего пребывает в безмолвии, созерцая черный цвет как отсутствие акцедентального бытия. Пустая от мысли и желаний душа должна слиться с пустой от свойств и качеств бездной, с небытием. Но в состоянии самофиксации душа воспринимает как откровения свою собственную темную изнанку и импульсы космических духов, встречающих ее на пути "в никуда".Этих духов пустоты и смерти христианская мистика называет демонами, а иконописная традиция изображает черным цветом...

Иконография в восточных религиях

Индуистская и буддийская иконография имеют много общего. Здесь не только генетическая преемственность и единая культурная среда, в которой формировались и создавались эти типовые изображения, здесь нечто большее: это искусство, выражающее уничтоженную, иллюзорную псевдоличность. У божеств гималайско-тибетского пантеона, так же как у многочисленных будд и бодисатв, нет лица. Там мертвые маски. Индуистские божества - это не личности, это персонификация и проходящие формы единого и безликого, того, о чем нельзя сказать, имеет ли оно бытие или нет. Теория перевоплощения делает все формы жизни преходящими и иллюзорными. Мир представляет собой сцену огромного театра; человеческая история - трагикомедию, а скорее - представление иллюзионистов. Абсолют надевает на себя маски персонажей разыгрываемой им пьесы. У него нет лица, он снимает одну маску и надевает другую. Маска не имеет к нему никакого отношения. В индуистской иконографии индивидуальность может отразиться как отличительное свойство от других особей, но личности как онтологии в ней нет. Кончилась пьеса мировой истории - маски складываются в корзину, гаснет свет рамп, и Брама погружается в сон. Будда - это такой же театральный персонаж, та же кукла, которая в отличие от других поняла, что мир - это театр. Она выпрыгнула на сцену и сказала: "Больше не хочу играть", но на самом деле и она персонаж, сочиненный для театра автором мировой истории. Кончается день Брамы - и ее вместе с другими масками и куклами выбрасывает вон Шива, божество смерти и разрушений. В буддизме нет вечности и нет личности, там одна альтернатива времени - небытие. Буддизм - это маска смерти, это некромантия, это радость самоуничтожения. В маздеизме два начала, два творца мира: темное и светлое, доброе и злое. Все в противодействии и борьбе. Иконография маздеистов создала тип жестокого и беспощадного воина. Царь выступает как олицетворение Ормузда. Его атрибуты - могущество и власть. Его жизнь - это борьба и битва. Он несет разрушение и смерть. Мир должен быть разрушен, чтобы светлое начало освободилось от злого. Боги и цари маздеизма окружены зверями и чудовищами. Иногда это быки с львиной головой, иногда - фантастические животные с человеческими лицами. Все они союзники богов или их противники. В мусульманстве иконографии не существует. Божество ислама трансцендентно, между ним и миром непроходимая пропасть. Праведники ислама - не причастники Духа Святаго, а только слуги и рабы божества. Учения о прославлении человеческой природы, о богоподобии человеческой личности и о воскресении из мертвых как преображении вещества и материальности не существует в исламе; не существует здесь, как и в Ветхом Завете, основы для иконографии, воплощения божества и одухотворения материальности. Китайская иконография - это космофилия. Место божества занимает космос. Человек - это деталь и фрагмент космоса. Космическая гармония - принцип китайского искусства. Китайский рисунок безличен и музыкален, это напев без слов и содержания. Иконография японцев также космоцентрична. Но здесь на первый план выступает не гармония, а динамика космоса, которая воплощена в человеке. Принцип японской иконографии - гиперболизация человеческой силы и воли. Здесь больше индивидуализации, чем в китайской иконографии. И, по сравнению с ней, больше диссонирующих аккордов. В китайской и японской иконографии нет духовного плана, они одноплановы, но сам космос в них одушевлен. Африканская или индейская иконографии являются отражением шаманско-экстатического характера религии этих народов. Темные образы подсознания и хтонические подземные духи являются содержанием их демонографии. Ритуальные маски и рисунки шаманского язычества похожи на изображения ада у христиан. Несколько особняком в индуизме находится иконография кришнаитов. Это культ сексуальной революции как освобождения от оков внешнего, к которому относятся этика и эстетика. Культ страсти как интегрирующей силы, проповедуемой и осуществляемой в служениях Астарте и Венере, в дионисийстве и некоторых шиваистических сектах, создал культовую обрядность кришнаитов. Похищение Кришной одежды у купальщиц, свидание Кришны с паст!ушками, свадьба Кришны и так далее, воплощенные в миметическом искусстве и обрядности, являются неистощимым источником для религиозных вдохновений кришнаитов. Живопись кришнаитов носит отпечаток аффективной чувственности. Интересен и характерен факт: только в искусстве Православной Церкви не употребляются статуи и изваяния, в которых ощущается вес и масса непреображенной материальности, где невозможно избежать иллюзорной перспективы, где пространство не раскрывает, а сжимает, где невозможно отобразить взаимопересекающихся и взаимопроницающих планов, а существует, как на картине, только один материальный план. Икона неразрывно связана с мистикой исихастов и паламитов, с учением о несотворенном фаворском свете. Православная иконопись является органической частью Предания. Нарушение канонов иконописи или подменяет духовные переживания душевными, эстетическими, эмоционально-чувственными и так далее, или превращает икону в средство информации, то есть в иллюстрацию библейского текста (например, иллюстрации Доре), или, что еще опаснее - способствует ложной мистике, деформации в созерцании духовного мира, в некоторых случаях - контактированию нашего подсознания с демонической сферой (картины Врубеля и Дали на религиозные темы). Православие относится не только к одной догматике и литургике, оно объемлет собой жизнь Церкви как единого организма. В понятие Православия входит как его органическая часть учение о каноничности иконы и об иконопочитании. Замена иконы натуралистической или абстрактной картиной представляет собой такую же коррозию предания, как замена церковных напевов оперной или джазовой музыкой или древних литургических текстов - стихами современных поэтов на религиозные темы.

Кришнаизм

Одним из основоположников бенгальского кришнаизма был поэт и мистик Чондидаш - фигура трагическая, окруженная ореолом таинственности, которая чем-то напоминает ересиарха и основателя гностической секты Симона-волхва. Знаменитый Симон-волхв, которому в Риме поставили статую с надписью "Симону - великому богу", выступавший против апостола Петра, как египетские жрецы Ианний и Иамврий против Моисея, учил о чем-то очень схожем. Он взял себе спутницей блудницу из города Тира и возил ее с собой. Симон говорил, что он - божество, а его спутница - воплощение той прекрасной Елены, из-за которой началась Троянская война. Отношение к своей спутнице он считал символом любви божества к падшей человеческой душе. Его последователь Карпократ разработал целый ритуал эротики как мистических обрядов и оккультных посвящений. Отрицание плоти доходило у гностиков или до самого сурового аскетизма, или, напротив, до ритуального разврата. Чондидаш жил на рубеже XIV-XV веков в Бенгалии. Походы монголов и Тамерлана способствовали проникновению в северные провинции Индии ислама. Здесь возник очаг крупного религиозно-философского течения - суфизма. Ислам принес идею личного Бога. Брахманизм внедрил в сознание суфиев учение о божественности самого человека, доходящее до идентификации, отождествления его с Богом. В мусульманстве были разграничены два плана: духовный и физический, небесный и земной. В индуизме существовал один план. Суфизм смешал и перетасовал эти два плана: то Бог становится на место человека, то человек - на место Бога. Бенгалия - страна поэтов. Каждый бенгалец в душе поэт. Если пустыня Аравии располагала кочевников к размышлению о вечности, то сады и джунгли Бенгалии, ее поля с яркими цветами и озера с плавающими лотосами, где даже воздух дышал чувственностью и негой, породили прототипы сказаний "Тысячи и одной ночи" и песни "расиков". Поэзия Бенгалии, даже богослужебные гимны были пропитаны тонким дурманом страстей, как терпким запахом горящего сандала. Чондидаш происходил из древнего рода брахманов. Он с юных лет принял инициацию жреца богини Дурги (той самой, которую впоследствии другой жрец, Рамакришна, называл "матерью мира"). Брахманы считались земными богами. Выше всего для брахмана было сохранение кастовой чистоты - это долг перед божеством. Но случилось нечто непредвиденное: жрец полюбил женщину из низшей касты по имени Рами, простую прачку, и бросил вызов той среде, которая родила, воспитала его и сделала жрецом, что в сознании индуса выше, чем степень раджи. Любовь все больше охватывает сердце жреца. Его молитвы к богине Дурге переходят в созерцание своей любимой Рами. Во время этих медитаций к нему пришла уверенность, что он - проявление духа Кришны, а Рами - воплощение возлюбленной Кришны - пастушки Радхи. Чондидаш был уверен, что это тайна, которую открыла ему богиня Дурга. Чондидаш написал поэму "Хвала Кришне", где переплетаются мистическая и чувственная любовь. Чувственная любовь в ее реальном проявлении становится символом любви божества и души человека, а мистическая любовь, олицетворенная в Кришне и Радхи, воплощается в культ земной любви. Чондидаш был изгнан из общества, но принял это как освобождение от рабства законам и обычаям и объявил, что высшая форма любви - это порочная любовь, которая ломает все устои. Он начал жизнь странника, нищего певца. В своей поэме "Хвала Кришне" он старается передать все состояния любви, включая ее трагизм. Его поэзия отличается не только от поэзии европейских мистиков, но даже от красочной лирики персидских суфиев тем, что для тех земные образы служили только символом, а для Чондидаша это была многоплановая реальность. Жизнь Чондидаша, как и жизнь Симона-волхва, окончилась трагически: в него влюбилась жена эмира, очарованная его любовными песнями, и супруг, узнав об этом романе, приказал заживо сжечь певца. Поэма "Хвала Кришне" оказала огромное влияние на кришнаитскую поэзию, и не только на поэзию, но также на религиозные обряды кришнаитов, имитирующие сцены свиданий Кришны и пастушки Радхи. Суть бенгальского кришнаизма в следующем: выше всех философских и религиозных учений, включая даже книги Вед, стоит любовь. Это их религия. Любовь сексуальная и любовь трансцендентная по природе не отличаются друг от друга, здесь только степени и сублимация (очищение, просветление). Кришна, который в индуистской мифологии представлен как воплощение (аватара) Вишну, становится главным божеством. Цель человека - трансцендентная любовь к Кришне, но ей надо обучаться через низшие ступени любви. Первая ступени - это любовь раба к своему господину (дасья бхав - рабская преданность). Пройдя эту ступень служения, кришнаит переходит на вторую степень - друга (сакья бхав - дружеская привязанность); затем - ступень родительской любви: на Кришну смотрят как на ребенка, которого носят в виде куклы на руках, пеленают и кормят (ватсалья бхав - родительское чувство); далее - любовь супругов, причем Кришну представляют своим супругом или супругой (мадхурья бхав - эротическая любовь между мужчиной и женщиной); а высшей ступенью считается порочная любовь (порокия бхав - порочная любовь); пример ее - женщина, изменяющая своему супругу. По мнению бенгальских кришнаитов, такая любовь, связанная с бесчестием и осуждением, ставит человека вне этических правил, обычаев и традиций общества, что дает ему чувство независимости и свободы. Для кришнаитов общественная мораль - это форма рабства и угнетения, которая должна быть разрушена внутренним взрывом души, - но какой ценой? На протяжении столетий наиболее популярным течением в бенгальском кришнаизме оставалось бхакти - "мадхурья бхав", культ эротической любви в образах Кришны и пастушки Радхи, включенный в мистерии и храмовые ритуалы. Поэты "мадхурьи бхав" создали на языке браджи обширную гимнографию, которая постепенно вытеснила из вишнуитских храмов Бенгалии гимны Ригведы и Упанишад, составленные на санскрите. Кришнаитские песни сопровождались культовыми танцами и музыкой. Нередко сами поэты-расики, певцы похождений Кришны, исполняли свои произведения под аккомпанемент сочиненной ими или импровизированной музыки. Сходство между кришнаизмом и сирийским гностицизмом особенно четко проявляется в шактийской [1] секте под названием Радха-Валлабхал. Здесь Радха представляется как женственный аспект божества, как сирийская "матерь мира". Эта женственная любовь как динамика мироздания прослеживается в культе Астарты, в системах древних гностиков Валентина и Василида, содержится в экстатических проповедях Монтана, присутствует в мистической философии каббалистов и их европейских преемников: Бёме и Сен-Мартена. Шактизм просвечивает в поэзии символистов, звучит как лейтмотив в современной нам софиологии ("троянском коне" Православия), его запахом пропитаны страницы книг Вл. Соловьева, Флоренского и Булгакова. Особенно ярко шактийская тенденция выразилась в произведении Соловьева "О смысле любви". Разумеется, в этих произведениях София предстает перед глазами христианского мира не в виде пляшущей баядеры, украшенной набедренным поясом, а в образе "прекрасной дамы" Блока, облаченной в "звездный наряд". Однако суть та же. Вернемся к кришнаизму. Одной из самых колоритных фигур среди певцов "любви Кришны" является бенгальская поэтесса Раджатхана Мирабаи, жившая в XVI веке. Ее можно назвать "индийской Сапфо". Любимой темой ее стихов была брачная ночь с Кришной. Она писала стихи от имени Радхи; она как бы воплотилась в "хопи", эту прекрасную пастушку, которая изменяла своему законному супругу из-за любви к Кришне. Она звала Кришну на свидание, без конца говорила ему о своей самозабвенной любви, готовой идти на позор и уничижения, быть отвергнутой и растоптанной миром ради своего возлюбленного. Во время танцев перед статуей Кришны, принимавших экстатический, если не сказать скандальный, характер, она кричала, что не допустит, чтобы в ее присутствии кто-нибудь посмел близко подойти к его изображению. Как супруга Индры в гимнах Ригведы, она считала себя "убийцей соперниц". В своем экстазе она видела только одного Кришну. Мир с его обычаями и законами переставал существовать для нее. Мирские правила, понятия, традиции, мирские представления о приличии и чести казались тенями сна. Ее постоянной медитацией были слова: "У меня есть Кришна и больше ничего", ставшие поговоркой в Бенгалии. Понятие кришнаитов о любви диаметрально противоположно понятию христиан. Духовная любовь христиан требует очищения от чувственности и страстей; она чиста и жертвенна. Любовь для кришнаитов - источник наслаждений, инструмент наслаждений. Иконо-графические картины кришнаитов представляют сюжеты из "игр Кришны", например, похищение Кришной одежд у купальщиц. В алтарях кришнаитских храмов находятся изображения Кришны и Радхи, предающихся любовным ласкам. Обряды кришнаитов сопровождаются танцами, музыкой, театральной имитацией "свадьбы Кришны" и тому подобных эпизодов. Современное движение "Сознание Кришны" представляет собой европеизированный и поэтому реформированный вариант кришнаизма. Подобно некоторым формам тантрического буддизма, "Сознание Кришны" стремится сочетать эротическую медитацию с внешним аскетизмом, потому кришнаиты находятся в состоянии постоянного нервного напряжения, которое воспринимают как общение с божеством. Это также было характерно для дуалистического сирийского гностицизма. Кришнаизм представляет собой один из рецидивов язычества в современном обществе. В нем отразились древние культы ведийских божеств, преломленные через мистику позднейшего индуизма, соединенную с языческой атрибутикой (идолопоклонством), ритуальными песнями и плясками, употребляемыми жрецами и жрицами (того, что европейцы называют дионисийством), зоолатрией (почитание коровы, вегетарианство), а также стремлением современного гуру придать ему, в результате сложной интеллектуальной косметики, приличный вид, приемлемый для европейцев. Любимая молитва кришнаитов - это часто повторяемый возглас: "Хари Кришна", "Хари Рама", наподобие "эвоэ эрос" в греческих мистериях. Хари - бог, божество. Кришна - в буквальном переводе означает: "черный", Рама - "темный". Для христиан такое совпадение вызывает тяжелую ассоциацию. А совпадение ли это? Шактизм - учение о верховной богине Шакти как творческой силе, создавшей миры. Аналоги: культы Кибелы, Астарты, Дурги, Ишхара. - Изд. ^

Когда Христа спросили...

Когда Христа спросили, какая самая высшая заповедь в Священном Писании, Он ответил: Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя (Лк. 10, 27). Первая заповедь подобна солнцу, вторая - его отраженному свету. Эти две заповеди заключают в себе всю Библию, Ветхий и Новый Завет, сжатую до плотности алмаза. Любить можно не холодный космический разум, расстилающийся по вселенной, как воздух по поверхности земли, не творческое начало как динамический принцип огромной машины мироздания, а только личного Бога, Который любит Свое творение и сострадает ему, Который милует потому, что прощает, а гневается потому, что любит. Личность подразумевает лицо, лик, вид - это духовная монада, проявляющаяся в своих свойствах, но не сумма свойств и атрибутов. Личность - это нечто устойчивое, постоянное, тождественное самому себе. Человеческая личность - это воплощение идеи в бытие, это единственный, неповторимый и уникальный феномен. В Божественной личности совпадают совершенство и бытие, самопознание и познание, творческая сила и любовь. Это свет, к которому идет человек; он всегда стоит перед человеком, как огненный столб перед станом израильтян. Божественный разум открывается в законах мира как сила и могущество; творческий принцип - как любовь, а Сама Божественная Личность - как высшая красота. Человек, будучи подобием Божиим, любит Бога как свой первообраз, как вечный Лик в мире изменчивых теней. Он любит Бога прежде всего как неизреченную красоту, как Тайну. Невозможно любить безликую и безымянную силу только за то, что она по заложенной в ней программе творит миры, как нельзя любить электричество за то, что оно освещает наши жилища. Сердце христианства - это любовь к личному Богу. Нам могут возразить, что индуизм не только учит о божественном абсолюте, но говорит об аватарах (воплощениях и снисхождениях высших духовных сил на землю). Но это не личности. Гималайский пантеон - только временные персонификации свойств Неделимого; это скорее маскарад богов, по окончании которого маски складываются в ящик и все возвращается к своему прежнему состоянию, к абсолюту вне вида и формы. Вторая заповедь - любовь к человеку. Ее можно представить в виде треугольника: одна сторона - кто любит, вторая - кого любит, линия между ними - сама любовь. Но в индуизме человеческая личность оказывается всего-навсего временным состоянием дхарм, психофизических элементов, их сочетанием, как бы узором, вышитым на ковре. На "высших этажах" индуизма открывается тайна Адвайты, а именно: дхарма - это пустота. Существует только Брахман, который находится в человеке под именем Атмана. Весь мир находится в человеческой мысли, никто не знает, реальна она или иллюзорна. Вероятнее всего, иллюзорна. "Сознание творит миры, сознание сокрушает миры", - сказано в священных книгах Тибета. Боги и люди - это тени нашего сознания. Существует только один и единый. Я это Ты, Ты это Он. Однако высшее единство - это не только осознание в себе Бога, Творца и Повелителя миров, но и единство двух понятий - жизни и смерти, бытия и небытия. Кого же любить, если объект любви - иллюзия? Грезы моего собственного сна? Здесь треугольник снижается до одной линии, а линия - до одной точки, не зависящей от пространства и времени. Эта точка: бог есть я, я есть бог. Бог, по Вивекананде [1], может проявляться как добро и зло, но и то и другое - иллюзия, поэтому любовь к Богу и человеку или сменяется бесстрастным созерцанием мира как театра кукол, или превращается в гордую самовлюбленность. Для йогов высшей аватарой божества представляется богиня смерти Кали, увешанная черепами, обвитая змеями, с высунутым языком, как бы лакающая человеческую кровь. Это богиня смерти, убийца иллюзорных форм. Любовь - это чувство единения. Но с кем может соединиться душа йога, если мир для него - только обман чувств? Поэтому йог на высшей ступени считает любовь такой же пагубной страстью, как и ненависть, утверждая, что она привязывает человека к миру материальностей и видимостей, к оболочке над бездной пустоты. О Вивекананде см. ниже. ^

О бхакти-йоге

Через все книги Упанишад лейтмотивом проходит мысль о том, что высшая сущность, Атман, и абсолютный божественный дух, Брахман, не только единосущны друг другу, но и тождественны. В "Брахмабинду упанишаде" написано: "Зная, что я - это Брахман, человек достигает Брахмана". В настоящее время существуют теософские течения, которые хотят соединить два диаметрально противоположных мировоззрения: индуизм и христианство. Они пишут, что в индуизме, как и в христианстве, существует путь любви к божеству и к людям, называемый бхакти (путь сердца). Они упрекают христиан в том, что те, отрицая йогу, рассматривают чаще всего философско-медитативный путь йоги, который является не общим, а одним из частных путей, и игнорируют при этом путь любви - "бхакти-йогу", весьма схожую с христианством. При этом некоторые йоги пытаются рассматривать христианство как "бхакти марге", а современные католические монахи стремятся внедрить в монашескую практику йогические упражнения. Поэтому нам следует остановиться на узловом пункте этой проблемы: тождественно или различно понимание любви у христиан и у индуистов? Главная заповедь христианства - "возлюби Господа всем сердцем своим". На первый взгляд может показаться, что бхакти-йога имеет то же основание, но это скорее чисто внешнее совпадение. Необходимо ответить на три вопроса: кто любит?кого любит?как любит? В христианстве любовь к Богу имеет личностный характер - подобное любит Того, Кому подобно, образ - свой Первообраз; личность человека как динамичное явление - Божественную Личность как свой идеал. В индуизме личностный бог отсутствует. Если в христианстве личность - это образ Божий, включая понятие любви, мудрости, самопознания, творческой силы и свободы, а личность Бога - это высшее абсолютное самовыражение бытия в любви, то для индуизма абсолют - это только абсолютная энергия, безликая сила, творящая миры из себя самой по собственным законам и ритмам своего бытия, то есть по необходимости. Личность - это нечто неизменное, всегда присущее, характерное, делающее существо единым (монадой), а так как истинное бытие есть любовь, то высота личностного бытия имеет соответствие в таких нравственных понятиях, как истина и любовь. Бог сотворил человека как Свое подобие. Индивидуальность человека приобретает личностный характер или теряет его в зависимости от осуществления своего истинного предназначения. При этом в богообщении человек не становится Богом по природе, а Бог не уничтожает индивидуальности человека. В индуизме абсолют мыслится как единственное бытие. Для индуизма личность - это самоограничение, а не самовыражение. Индийская Тримурти - это не лица и не существа, а только три стороны бытия абсолюта (творение, сохранение, разрушение). Эти свойства представлены в виде Брамы, Вишну и Шивы с их многочисленными аватарами. Это модусы, временные формы. Любовь к такому божеству - это любовь к безликой силе или любовь к маске. Что же представляет из себя человек по учению йоги? Истинная сущность человека - это Атман, а остальное иллюзия. Атман безлик и бесконечен, он бескачественен; "единый Атман существует и пребывает в каждом существе" (Брах-мабинду упанишада). Значит, человек - это абсолют, постепенно познающий тождественность своего высшего я (Атмана) с брахманом. Атман представляется "одним или во множестве, словно отражение месяца в воде". Значит, индивидуальность и личность иллюзорны. Кто же тогда любит, кто субъект любви? Если любит человек - индивидуум, облеченный душой и телом, то, значит, любит иллюзия. Если любит Атман, тождественный с Брахманом, то, любя Брахмана, он любит самого себя, т.е. это не любовь, а эгоцентризм и самообожание; если человек любит другого человека как индивидуума, то он любит мираж и иллюзию; если он любит в нем Атмана - высшую сущность, то Атман един, поэтому он любит опять-таки только самого себя. Основной догмат индуизма: "Я есть ты, ты есть он". Какая же здесь может быть любовь? Здесь единение - как самопожирание. Любовь предполагает любящего, любимого и саму любовь как вечное приближение и уподобление, как самоотдачу и расширение своего бытия посредством эмоционального включения в бытие другого человека. При этом личность любимого не уничтожается, не поглощается, а становится еще более неповторимой, уникальной, особо драгоценной. Страсть поглощает, а любовь созидает. Для христианства вечная жизнь - это вечное уподобление Богу, вечное озарение Божественным светом, но при этом существо человека не уничтожается, а напротив, получает новые свойства и глубины бытия. Личность возрождается в Боге. Бог любит личность человека. В индуизме нет любви как единства множественности: множественность для него - это иллюзия. Любовь сводится к единому. Атман любит самого себя под именем Брахмана, а Брахман любит самого себя под именем Атмана. Любовь индуистов - это единство через уничтожение. Уничтожается все: индивидуальность, личность, космос. Христианская любовь - это огонь, который животворит. Любовь индуистов - это огонь, который сжигает и испепеляет без остатка. Все, кроме безликого Атмана, погибает. Остается только единый Брахман-Атман, разделавшийся со своим творением, как ребенок после игры ломает надоевшие ему куклы. Бхакти оказывается любовью абсолюта к себе самому, в жертву которой приносится весь мир. И это сравнивается с христианской любовью, с любовью распятого Христа? Теперь несколько слов о практике бхакти-йоги. В индуизме нет покаяния и сознания своей греховности, поэтому любовь как эмоция имеет душевный, страстный характер. Индуизм не делает различия между духовной и сексуальной любовью, а считает это одной силой, только по-разному организованной. В системах бхакти такая страстная любовь усиливается искусственными приемами, например, пляска у кришнаитов, медитация сексуальных сцен в тантризме; в некоторых системах йоги практикуется искусственное возбуждение кундалини - полового центра в спинном мозгу и т.д. Все это делает бхакти чувственной, экзальтированной, экстатической, аффективной любовью, то есть страстью с религиозным содержанием. Поэтому в некоторых сектах бхакти культивировался практический оргазм под видом любви божества и человека. Бхакти - это маятник широкой амплитуды от медитативного самообожествления и самообожания до грубого идолопоклонства, а в некоторых случаях, к сожалению, нередких - до состояния эротического неистовства. Апология гордыни у Вивекананды оканчивается апологией блуда у Раджиша. Христианин, начинающий изучать веданту как философскую систему, оказывается в положении человека, попавшего в сказочный мир Зазеркалья, где населяющие его призраки делают все как раз наоборот тому, что он привык видеть на земле. На каждом шагу его встречают парадоксы этого необычайного мира. Бог-творец Брама оказывается демоном, иллюзионистом космического аттракциона. Он творит существа только для того, чтобы обмануть их. Сила его фантазии настолько неодолима и притягательна, что он забывает себя, увлекшись той сказкой, которую он сам сочинил. Его фантазия создала миры, но всякая фантазия есть зло, поэтому скорби и неустройство стали атрибутикой всякого бытия. Пьеса, задуманная Брамой, вышла из-под контроля самого автора, пленила его и затем превратилась в мировую трагедию. Браму мало почитают в Индии, он одно из самых непопулярных божеств. Ему построено всего несколько храмов, и то это только дань уважения. За что благодарить полководца, который завел свое войско в непроходимые топи? Второе божество - Вишну. Это принцип бытия во времени. Его функция имеет два аспекта. Он сохраняет мир иллюзий и в это же время подготавливает его к разрушению и исчезновению. Он - хранитель того процесса, когда Атман, забывший себя и неразделимо разделившийся во множественностях, осознает свое единство и тождество с абсолютным духом. Вишну - обоготворенный космос. Главным божеством индийской Тримурти является Шива. Это - бог-разрушитель. Когда мир достаточно созрел для осознания, что Атман есть Брахман, а Брахман - Атман и кроме единого ничего не существует, приходит Шива как разрушитель и освободитель от всех иллюзий. Он начинает свой космический танец, во время которого вселенная клокочет и бурлит, как океан во время бури. Все исчезает в хаосе; космический театр сгорает дотла. Ветер уносит последние хлопья пепла, подобные черному снегу. Атман познал, что он Брахман. По образному выражению йога Абедананды, божество, увидевшее себя во сне поросенком, проснулось и со смехом вспоминает о своем сновидении. (Суоми Абенанда, "Сверхсознание".) Индусский бог-спаситель - Шива. Он самый чтимый из божеств. Обычно Шива изображается в виде медитирующего йога в позе лотоса, или кружащимся в экстатическом танце, увешанным гирляндами из человеческих черепов. Не менее популярна в Индии супруга Шивы - богиня Кали, или Дурга, богиня магии и смерти, олицетворяющая собой силу Шивы. Жрецом богини Кали был знаменитый Рамакришна, который передал полноту страстной любви к этой грозной богине своему ученику Вивекананде. Богиня смерти для йогов - это мать мира, мать богов, дарующая освобождение душе, плененной марой (веществом) и майей (иллюзией). Вивекананда проповедовал плюрализм религий, но это учение было только скорлупой. Истинной религией для него был культ богини смерти. Он называл ее самыми ласковыми задушевными словами, то как мать, то как свою возлюбленную. Здесь кроется парадокс индийской бхакти, того учения, которое некоторые индийские и даже европейские философы склонны сблизить с христианством. Бхакти - это не любовь в христианском смысле как духовное единство двух личностей, как жертвенность и самоотдача, - любовь, которая по слову апостола Павла не ищет своего (1 Кор. 13, 5). Здесь - нечто противоположное, анти-любовь, которая страстно любит бога, божество и человека, потому что считает их тождественными самой себе. Для бхакти не существует человеческой личности. Есть единый, который любит себя, как Нарцисс, видящий в воде свое собственное отражение. Для бхакти нет любимого, а есть только "я" в иллюзорном облике другого. Бхакти - это самообожествление, которое требует разрушения этих иллюзорных образов и сведения всего к одному. Вишну указывает человеку, что он Брахман. Атман - онтологический дух человека - относится к нему не так, как божественная идея Платона к божественному разуму: Атман - даже не содержание или сознание Брахмана, а тождество с ним самим. Вишну указывает на это, а Шива осуществляет, поэтому бхакти - это любовь к смерти. Богиня Кали с темным лицом, увешанная, как Шива, черепами и другими атрибутами смерти, лакающая человеческую кровь, богиня ужаса, представляется душе йога нежной матерью и светлым ангелом.