Во всем мире мы видим гармонию и целесообразность. Как из хаоса могла возникнуть гармония и система? Материалисты говорят - случай. Но, во-первых, как случай может иметь творческую силу и разумное следствие? Во-вторых, как случай мог объять собой всю Вселенную, существующую по точным законам? В-третьих, если бы вдруг случай создал мировой порядок, то кто бы хранил этот порядок, чтобы он, случайно и бессмысленно возникнув, снова не превратился бы в хаос?

Синдром атеизма

Атеизм и атеист - неравнозначные величины. Атеизм - это идеология, атеист - человек со всей сложностью человеческой личности, с многомерными измерениями и меняющимся потенциалом его душевного содержания. Человек - объект нашей любви, существо, предназначенное для вечной жизни, у которого до самого дня его кончины не отнята возможность обращения к Богу. Атеизм - ложная идея, религия, вывернутая наизнанку, вера в нуль. Атеизм - философский и нравственный тупик, поэтому любовь к атеисту как к человеку заставляет еще более глубоко отрицать атеизм. Атеизм - это не мировоззрение, а мироощущение, но оно использует материализм, чтобы посредством его интерпретации стать идеологией. Однако не атеизм возник из материализма, а скорее материализм возник из него. Атеистический материализм - религия смерти. Какие нравственные и философские идеи может дать материалистическая космология? Например, теория "пульсирующей Вселенной": из некой точки сверхплотного вещества или из невещественного динамического вакуума возникают миры и разбегаются в пространстве. Космос растягивается, как пружина, до тех пор, пока не дойдет до определенного этапа, а затем начинается обратное движение к тому центру, из которого произошел мир. Снова материя собирается вместе и сжимается в сверхплотное вещество или в энергетический потенциал. Опять расширение и сжатие Вселенной, и так до бесконечности. Все обречено на уничтожение: не только жизнь человечества, но и все формы космического бытия, даже молекулы, атомы исчезают в сверхплотном веществе. Каково место человека в этом мире, в этой огромной чудовищной машине, которой нет дела до него, где только конвульсии и судороги возникающих и гибнущих миров? Где плоды человеческой цивилизации, нравственности? В бездонной могиле, в обреченной на уничтожение метагалактике... Нельзя не отметить, что образ возникающей из точки и возвращающейся в точку Вселенной поразительно похож на "день" и "ночь" Брамы. И здесь, как в индийской мифологии, на сферической поверхности Вселенной танцует многорукий Шива, увешанный человеческими черепами. Материалист Бюхнер утешал своих последователей, что они по смерти не исчезнут, а превратятся в космическую пыль. Теория пульсирующей Вселенной лишает их даже такого жалкого утешения. Атеисты придерживаются гипотезы о структурном сходстве и однородности материи как в пространственных измерениях, так и во внутренней структуре вещества. Иначе им пришлось бы столкнуться с мыслью о возможности существования духовных миров с духовными разумными существами, то есть перестать быть материалистами. Гипотетически они еще могут допустить антипод материи, но не как духа, а как той же материи с противоположными свойствами. Но это в принципе не меняет их позиции. Учение об аналогиях между макромиром и микромиром, выраженное еще в античные времена и используемое современными учеными для модели атома в системе, аналогичной планетной, приводит в философском плане к самым странным и страшным возможностям. Возможно, все видимые миры находятся внутри огромной молекулы, в теле какого-то сверхкосмического гиганта, а в кончике человеческого волоса находятся микрогалактики со своими солнечными системами, своими формами жизни и сознания, своим измерением времени. Атеист Ленин писал, что материя неисчерпаема. Другой атеист, Брюсов выражал мысль, что в атоме скрыта "Земля, где пять материков". Это уже похоже на театр абсурда. Если у человека нет души как простой неделимой субстанции, то кто же тогда человек, каково же место его во Вселенной? По космологии атеистов, космос - это движение из никуда в никуда. Материалистическая антропология - это такой же философский и нравственный тупик. Кто такой человек? Конгломерат атомов и молекул, управляемый системой биотоков, типовая структура, передающаяся по наследству? Почему конгломерат атомов и молекул должен быть объектом любви? Как он может претендовать на знание истины? Что же тогда человек? Если он вещество, организованное особым образом, то вещество его тела беспрерывно изменяется. Каждое мгновение умирает и возникает миллион клеток. По прошествии нескольких лет меняется весь состав организма на молекулярно-атомном и клеточном уровне. Что же тогда человек - электрическая система? Но материалисты утверждают, что биотоки и другие формы энергии имеют субстратом вещество. Значит, человек - это некий структурный план, для которого вещество и энергия только материал. Атеисты пользуются услугами теории эволюции, которая, особенно в интерпретации Дарвина, объявляет борьбу за существование движущей силой прогресса. Чем жестче борьба, тем быстрее проходят существа стадии эволюции, тем более качественен естественный отбор. По Дарвину, эволюция и прогресс - это победный марш победителей по трупам побежденных. Так, мы сами существует потому, что наш отдаленный предок имел "полезное свойство" - массивную челюсть и умел перегрызть в схватках горло своим соперникам. Принцип эволюции является философским тупиком. Эволюция рассматривается как постоянный процесс, значит, через N-ное количество времени мозг будущего человека будет превосходить мозг человека нашей эпохи по своей структуре, как мозг современного человека превосходит мозг орангутанга или гориллы. А будущей цивилизации наше время покажется темным варварством. Атеизм не содержит в себе нравственных идей. Я вовсе не хочу сказать, что все, называющие себя атеистами, безнравственны, но их нравственность слагается вне атеизма и вопреки ему. Теория эволюции учит, что нет четкой границы между неорганическим и органическим миром, между неживой и живой природой.

Эта мораль является не выводом эволюционизма, напротив, она не соответствует ему, а взята из другого источника, из буддизма и джайнизма. Вместо умерщвленной веры в Бога атеизм хочет создать свою религию. Первый вид такой религии - "благоговею перед жизнью". Второй вид - "благоговею перед человеком". Выразителем первого вида религии является Будда, второго - Кант. Девиз "благоговею перед жизнью" разделяли и протестантский теолог, врач и гуманист Швейцер, и пантеист Эйнштейн, и атеистка Шагинян - летописец семьи Ульяновых. Однако здесь мы встречаемся с ужасным парадоксом: по отношению к жизни на земле в ее зоологических формах человек становится самым великим убийцей. Следовательно, по тезису "благоговею перед жизнью" самым большим преступником является человек; он не только съел огромное количество животных на земле, но и бесследно истребил целые биологические виды. С ростом культуры и цивилизации его жестокость по отношению к другим формам жизни становилась все бессмысленнее и разрушительнее. Теперь он грозит превратить в безжизненную пустыню океаны и моря. Если следовать буддийскому благоговению перед жизнью, то человек - демон по отношению к другим существам, недостойный того, чтобы жить. Где же причина для любви к нему? Атеисты могут опять-таки возразить, что в формах жизни есть ступени, и приоритет должен быть дан более высшим существам перед низшими, лишь бы убийство низших было не бессмысленно, а шло на действительные нужды людей. Ведь они не делают особых различий между человеком и животным, ставя человека и обезьяну в один ряд. Но предположим другое, согласующееся с доктриной материализма: мир бесконечен, и, следовательно, в каких-то звездных системах населен существами с более развитыми цивилизациями, чем земная. Вдруг эти существа колонизовали землю и, руководствуясь принципом "высший владеет низшим" и находясь на эволюционной лестнице ступенями выше, стали обращаться с людьми как с животными: показывать их в клетках своих зверинцев, как диковинных зверей, охотиться, производить селекции, откармливать на убой, затем употреблять в пищу. Вряд ли эволюционисты назвали бы эти действия нравственно-безукоризненными и согласились быть бутербродом для звездного сверхчеловека. Поэтому атеисты, причислив человека по биологическому принципу к животному и отрицая различие между ними, должны или вовсе отбросить принцип любви, или любить всякую форму жизни; но последнее невозможно. Поэтому здесь атеисты не могут выйти из нравственного тупика: кого любить, за что и зачем любить. Атеисты не могут решить проблемы нравственности, ибо она подразумевает свободу воли и выбора. Атеизм не эстетичен. В видимом мире он не чувствует и не созерцает высшую красоту. Атеизм учит: "Прекрасна сама жизнь, сама реальность"; значит, одинаково прекрасны сонаты Бетховена и стоны больного: и то и другое - жизнь. Стоны больного еще более реальны, следовательно, они должны быть более прекрасны, чем искусственно созданная звуковая гармония. А реальность поедания трупа могильными червями тоже прекрасна? А трагедия смерти во всей природе, не озаренной светом вечности? Атеизм не может дать критерий и категорию красоты, потому что красота, как и нравственность, - врожденные чувства человеческой души. Он, снимая чувство ответственности человека перед высшей правдой, ответственности не только за поступки, но и за чувства и помыслы души, уничтожает корни нравственности и превращает ее в простую декларацию.

...Когда-то в доисторические времена два ящера поняли, что, соединив свои усилия, они станут вдвое сильнее, и, напав на третьего ящера-индивидуалиста, загрызли и съели его. Считается, что этот пир ящеров-драконов стал отправной точкой и трамплином для развития взаимопомощи у коллектива в виде стаи, а затем племени, и привел к появлению любви и альтруизма, которые, в свою очередь, легли в основу античного гуманизма и современного либерализма.

Маска атеизма

Говорят, что история повторяется. Те процессы, которые мы можем видеть сегодня, имеют аналогию в прошлом. Нам хотелось бы провести параллель между состоянием интеллигенции предреволюционных годов Российской Империи (куда входила Грузия) и ее религиозными настроениями в сегодняшнем витке истории. В предреволюционные годы представители интеллигенции традиционно считала себя христианами. Свое отношение к христианству они обычно выражали такими словами: "Христианство - высокое учение; оно содержит в себе благородные идеалы; это прекрасный путь к самосовершенствованию" и так далее. И в то же время среди интеллигенции укоренились отчужденность и холодное безразличие к Православию и органическая, на первый взгляд непонятная враждебность к Церкви. Интеллигент, считавший себя христианином, говорил: "Я имею собственный взгляд на религию: я принимаю христианство, свободное от суеверия; я не буду бить поклоны, стуча головой об пол, у меня свое, духовное, внутреннее христианство". Интеллигенция того времени отличалась широкой эрудицией; тем более странно, что в вопросах Православия она проявляла поразительное невежество, кастовое высокомерие и предубежденность. Увлекаясь европейской философией, эти люди в то же время не были знакомы с блестящей христианской патристикой, в которой могли бы найти ответы на самые глубокие метафизические проблемы. Читая поэзию Японии и Китая, они как будто не подозревали о существовании церковной гимнографии; восхищаясь мистикой западных пантеистов Мейстера Экхарта и Бёме, они не хотели и коснуться книг христианских аскетов. Между интеллигенцией и Церковью образовалась пропасть, которая расширялась все больше и больше. Выражать свою приверженность к какому-то абстрактному, туманному христианству и относиться с презрением к Церкви стало стилем мышления интеллигенции и ее своеобразным этикетом. Театр, литература, пресса объединились в общих усилиях дискредитировать Православие, очернить в глазах народа Церковь, - иногда скрыто, иногда с явной яростью, переходящей в какой-то демонизм. При этом дело обставляли так, как будто речь идет только о сохранении христианских идеалов, которые искажает Церковь. Особенно усердствовала дешевая газетная пресса, которая специализировалась на сочинении насмешек, анекдотов и сплетен о священниках и монахах. Но и более серьезные издания старались обратить общественное мнение против Церкви. Известный философ, член государственной думы Сергей Булгаков в книге "Свет невечерний", имеющей автобиографический характер, вспоминал, что когда он принял священнический сан, то ему пришлось тотчас оставить кафедру в университете, которому он отдал много лет своей жизни. Когда Булгаков был одним из ведущих "легальных" марксистов, то это не препятствовало его преподавательской деятельности, но когда он стал священником, то в глазах своих коллег превратился в изгоя. По неписаным законам священник не мог оставаться членом университетской корпорации. И это происходило в государстве, которое именовалось "христианским"! Чем объяснить неприязнь, которую питала интеллигенция к Церкви? Укажем на одну причину, которая нам кажется главной. Церковь - это духовная среда, имеющая свою структуру, которая охватывает всю жизнь человека. Церковь требует от христианина постоянной суровой борьбы со своими страстями и духом гордыни. Человек должен постоянно изменять себя, контролировать не только поступки, но и мысли, и тайные желания. Ему предлагается новая система ценностей, новые нравственные ориентиры, непохожие на светский этикет. От него требуется не только вера, но и религиозная дисциплина: посещение храма, регулярные молитвы, соблюдение постов; его частная домашняя жизнь должна быть слита с литургическими ритмами Церкви. Он получает свободу через борьбу со страстями, а духовную мудрость - через подчинение ума вечным истинам. Поэтому церковное христианство есть во многом дело воли, мы бы сказали - подвиг воли. Либеральное, абстрактное христианство ничем не связывает человека: понимай христианство как хочешь и живи как тебе угодно. Здесь нет ни жертвенности, ни напряженной борьбы с собой. Либеральное христианство считает все присущее человеку, в том числе страсти, естественными и, следовательно, позволительными. Представление о природной испорченности человека отсутствует; заповеди сводятся к одному: "Делай что хочешь, но не причиняй зла другим людям". И здесь существует множество оговорок, недоумений, отводов, возможностей для самооправдания, которые превращают даже такую мораль в пустую декларацию. Можно быть лжецом, клятвопреступником и в то же время тонко рассуждать о трансцендентных вопросах; можно быть развратником и в то же время горячо доказывать благотворное влияние христианства на культуру народа, - все это не будет тревожить совесть. Борьба со страстями, в которых многие видят яркие краски жизни, и с гордыней, которая в миру обычно отождествляется с человеческим достоинством, оказалась не по силам и не по нраву этим людям, преданным страстям, - в этом главная причина апостасии, отступления интеллигенции от Церкви, и последующей борьбы с ней. Псевдохристианство подготовило почву для атеистического диктата. Когда убеждения становятся не делом и подвигом жизни, а отвлеченными идеями и абстракциями, то их легко сбросить, как старую одежду. В наше время повторяются те же процессы: значительная часть интеллигенции считает себя христианской и в то же время стоит далеко от Церкви. Здесь - первый этап индифферентности и холодности к Православию, нежелание его узнать и понять. Но такая индифферентность обычно переходит в противостояние. Период атеистического диктата как будто кончился, но ничего не возникает случайно и не исчезает бесследно. Какие метаморфозы ожидают нас? Во что трансформируется атеизм на следующем витке истории?

За что Господь нас терпит?

Незадолго перед Своими страданиями, беседуя с учениками на Елеонской горе, Господь открыл им признаки наступающего конца мира. Господь сказал, что последние времена будут похожи на состояние человечества перед потопом. Библия и святые Отцы указывают на всеобщее отступление людей от Бога во дни Ноя. Согласно слову Библии, люди стали плотью, то есть бездуховными (см. Быт. 6, 3). Еще до всемирного потопа другой потоп греха и зла, вырвавшись из глубины ада, затопил землю. Разврат, чародейства, демонопоклонение, ритуальные убийства превратили землю в храм сатаны. Человечество само себя обрекло на гибель. Нравственное чувство людей настолько притупилось и заглохло, что они даже перестали понимать, что такое грех. По словам одного из святых, когда Ной обратился к своим соотечественникам с призывом покаяния, те недоумевали, чего он хочет от них, в чем они должны каяться. "Мы живем, как все", - отвечали они праведнику. Без покаяния невозможно возрождение; поэтому люди стали подобны живым, но уже разлагавшимся трупам. Мы живем, как все - не стало ни для кого оправданием; воды потопа погребли всех в одной огромной могиле. Причиной общего и необратимого падения человечества были оккультизм и демонопоклонение; в магии и оккультизме скрыто, замаскированно, а иногда и явно содержался культ сатаны со всеми его ритуалами - человеческими жертвоприношениями и развратом. Наше время многие люди считают временем возрождения религии: открываются монастыри, возобновляются и строятся храмы, стала доступной духовная литература; даже в таких областях, как естественная наука и философия, материализм потеснился, дав место для других концепций. Мы видим, что снесена плотина, которая долго перекрывала течение реки, но нам кажется, что борьба с христианством продолжается, только в других формах, и современный либерализм оборачивается новым витком в этой изначальной борьбе. Мы не хотим делать ответственными за это какие-либо партии и структуры - слишком глобален процесс; здесь мы видим сатанинский план не только в переносном, но и буквальном значении этого слова. Предыдущий период был тотальным наступлением на христианство, похожим на гонения во время языческих императоров, только в более жестоких и изощренных формах. Миллионы людей были замучены за веру, святыни разрушены и осквернены. Здесь происходило столкновение не двух мировоззрений, а двух религий - Христа и сатаны. В этой гекатомбе пылала, как пламя, ненависть к Богу, как будто бы сатана бросил вызов небу; недаром девизом сатанинских сект были слова "Месть Богу", недаром "главный проектировщик" революции Маркс назвал революцию "штурмом неба". Уничтожение монахов и священников, высылка в тайгу и концлагеря тех, кто открыто посещал церковь, превращение храмов в клубы, где шли антирелигиозные спектакли, и в общественные туалеты, а монастырей в тюрьмы и места допросов - это уже не социология и философия, а демонизм. Геноцид против своего народа, притом лучшей части народа, осуществленный большей частью руками преступников и садистов, непонятен, если исключить главное действующее лицо - сатану. Гонение, не имеющее равных в истории человечества, захлебнулось в крови. Оно дало как отступников, так и мучеников за Христа. Грубый и пошлый материализм не мог искоренить из сердец людей веру. Надо было уничтожить человека не физически, а как религиозно-нравственную личность, и поэтому темные силы, решив, что первый этап борьбы закончен, перешли к другому. Их новая тактика - оставить и даже восстановить храмы из камня и кирпича, но разрушить внутренний храм человеческого сердца, так, чтобы человек оказался неспособен воспринимать ту благодать, которую он получал в церкви во время таинства, а во время гонений - на развалинах храмов, куда христиане собирались тайно для молитвы. Храмы лежали в руинах, превращенные в груды камня. Насилие, даже смерть не могли разрушить и разбить твердых, как адамант, духовных камней любви христиан к Христу. Теперь плотина идеологического диктата и атеистической цензуры как будто снята, но вместе с потоком воды на землю обрушился поток грязи и крови. Под маской свободы вероисповеданий, совмещенной со свободой от нравственности, стал явственно просвечивать тот же черный лик "религии сатаны" с ее культом секса и крови. Порнография буквально затопила книжные магазины и экраны телевизоров; искусство - эта интимность человеческой личности, ее задушевный язык - уже стало по сути дела если не прямым сатанизмом, то прелюдией к нему. Нам могут сказать: "Никто не насилует человеческой воли, кто вас заставляет читать книги и смотреть на картины, которые кажутся вам развратом, пусть каждый выбирает пищу, которую ест; цензура есть насилие над человеком, пускай будет цензурой его собственная воля". Но это ложь. Свобода от нравственности превратилась в насилие над нравственностью. Грязь секса встречает человека почти на каждом шагу: телевизор дотянул свои щупальца до самих отдаленных поселений, даже в космос и на дно океана; людям навязана одна и та же глобально осуществляемая программа, от нее некуда скрыться. Искусство основано на сопереживании, на включенности в эмоциональный мир своих героев, поэтому развращение начинается с самого детства. Там, где раньше пестрели плакаты с призывом построить коммунизм, появились другие плакаты с изображением, мягко говоря, обнаженных дев. Не видеть этого - значит идти по улице с завязанными глазами; нас заперли в публичном доме и говорят: если не нравится, то представьте, что вы в детском саду. Другой культ - это культ убийства и крови. С обложек книг смотрят гангстеры с пистолетами в руках, убийцы в масках, жертвы, истекающие кровью, и так далее. Рядом лежат книги с изображением демонов, руководства по практической магии, астрологии, восточному оккультизму; они составляют одно нераздельное скопление демонических сил и энергий; они нераздельно связаны друг с другом, совершают одно дело. Несколько лет тому назад на этом месте лежали книги по так называемому научному материализму, теперь они исчезли, как будто обветшавшее оружие списано и заменено новым. В храмах совершаются богослужения, предполагается постройка новых церквей. Конечно, мы как христиане рады этому, но нас тревожит одно обстоятельство. Церковь - это место богообщения, освящения человеческой души, озарения благодатью человеческого сердца; без этого храм останется надгробным памятником прошедших времен. А люди, развращенные порнографией и сексом, имеют сердце как бы в параличе - неспособным принять духовное. Недаром Церковь считала самыми главными грехами убийство, прелюбодеяние и разврат; она давала людям многолетние эпитимии, чтобы они имели возможность, постепенно, через покаяние, очиститься от этих грехов. Преподобный Иоанн Лествичник замечает, что блуд называется не просто грехом, а падением. Как упавший на землю не способен идти, а лежит в грязи, пока не поднимется снова на ноги, так человек, падший в блуд, неспособен к духовной жизни, пока не принесет долгого и тяжелого покаяния. Люди, развращенные литературой, видеофильмами, уличными плакатами, рекламирующими секс, придя в храм, будут стоять, как трупы, если не принесут покаяние; а покаяться - значит противостоять этому растленному духу. Но мало кто решается на это. Человек имеет врага в своей собственной греховности, поэтому большинство старается найти компромисс: не бороться до конца с грехом, а поставить себе некий формальный передел греха, то есть блудить глазами, сердцем и душой, воздерживаясь от греха, совершаемого делом. Но, во-первых, такой рубеж слишком хрупок и ненадежен, во-вторых, Бог хочет человеческого сердца: Дай мне, сыне, сердце твое, - говорит Дух Святый через пророков (Притч. 23, 26). Блаженны чистые сердцем, - заповедал Христос в Нагорной проповеди. Сердце, оскверненное картинами разврата, более того, настолько привыкшее к этим картинам, что воспринимает их не как грех, а как нечто обычное и обыкновенное, то есть сердце, не начавшее покаяния, будет подобно камню, который орошается дождем благодати, но от этого не становится цветником. Такой человек воспримет богослужение только с душевной стороны, не как очищение и освящение души, а как определенные эмоции, создаваемые обстановкой храма, пением и так далее. Темная сила как бы говорит; мы будем впрыскивать в вену человека инъекции яда, а затем, если он хочет, пусть ходит по больницам. Господь сказал, что, становясь на молитву, надо простить всем своим обидчикам: милосердие к людям открывает нам милосердие Бога, а культ убийств делает человека внутренним зверем - это не только культ силы, но наслаждение насилием. Римская толпа требовала хлеба и кровавых зрелищ. Человеческая кровь, которая сочится с экранов телевизоров и со страниц детективов, не только не вызывает отвращения, а стала как бы пикантной приправой для современной кухни. Как человек, который с жадным любопытством и тайным наслаждением смотрел на убийства, пытки и конвульсии умирающих, может прийти в храм и молиться Богу, имя которого Любовь?! Развращенное и жестокое сердце не может любить Бога, а сущность и сила религии - это любовь между человеческой душой и Божеством. У нас открываются монастыри, которые должны быть "сердцем" христианства; "монастырь - это церковь в Церкви", - сказал один из Отцов. Монашество - это отречение от мира и посвящение себя Богу; монашество должно сохранять как драгоценность то, что теряет мир: молитву, чистоту сердца, безмолвие и духовный опыт. Либерализм, "религия компромиссов", хочет наложить свою руку и на монастыри. Святые Отцы говорят, что высшее делание на земле - это сердечная молитва, она - сила, противостоящая разрушительной демонической силе, она - свет, который озаряет мир. Мир существует, пока существует молитва. Либерализм, поставивший человека на место Бога, хочет умертвить дух монашества, оставив его внешнюю форму. Если во время гонений монастыри подвергались первым и самым тяжелым ударам, то теперь монастыри хотят превратить в благотворительные учреждения, то есть отключить и отвлечь монахов от самого главного - безмолвия и молитвы. Образуется новый вид монастыря, смахивающий не то на католический орден, не то на общество сестер милосердия, прикрепленное к Красному Кресту. Если посмотреть на результаты такой монашеской благотворительности, то они ничтожны, но это дает возможность сделать из монастырей своеобразную рекламу, то есть противоположное тому, чем должен быть монастырь, и поставить монахов перед телевизионной камерой. Монахам внушается, что они должны творить добро, но при этом искусственно замалчивается, что здесь высшее заменяется низшим, тем, что с таким же успехом могут делать миряне; тем, что не соответствует монашеским обетам. Монахи постепенно теряют молитву и превращаются в мирян, одетых не в мини-юбки и джинсы, а в мантии. Преподобный Исаак Сирин говорил: "если для дел милосердия монаху нужно бросить молитву и безмолвие, то пусть погибнут такие дела". Монах, занимающийся мирскими делами, не поможет миру, а сам в конце концов станет частью этого мира, нередко - посмешищем мира. Монахи, а особенно монахини - это цветы, которые могут расти только в оранжерее, то есть в изоляции от мира; разбей стекло оранжерей - и холод погубит цветы. Либерализм не понимает, что такое молитва: для него монашеская жизнь - эгоизм. Между тем монахи несут на себе (или должны нести) главную тяжесть борьбы с демоническими силами, о которой не ведает мир. Молитва - это не психотерапия и не самовнушение, как любит это объяснять бездуховный мир, а та удерживающая сила, которая не позволяет демонам, по словам Апокалипсиса, сорваться с цепи (см. Откр. 20, 1-3), то есть сила благодати. Может ли быть б!ольший дар людям, чем та радость, которую они испытывают, входя в монастырскую ограду, где сама земля и воздух освящены молитвой, как лучами солнца; может ли кто-нибудь принести людям б!ольшую пользу, чем тот, кто молится Богу в алтаре своего сердца о прощении грехов человечества? Да один истинный молитвенник может изменить ход человеческой истории!

Представим, что воинам, которые должны защитить страну от грозного, страшного и неумолимого врага, предлагают сложить оружие и заниматься другими делами - сажать картошку или шить сапоги. И это нужно и необходимо, но для этого есть огородники и сапожники, но не воины, дело которых - ценой своей крови защищать страну. Сатанинская сила подобна чудовищной радиации, излучаемой в мир, а молитва, особенно молитва монахов - преграда этому смертоносному невидимому потоку. Люди духовно слепые повторяют: "кто уединяется и молится, тот живет для себя"; они говорят так, потому что они сами - "плоть" и понимают добро и зло плотски. Монашество имеет своим началом подвиг и пример Иоанна Крестителя, жившего в пустыне, и Иоанна Богослова, который проводил жизнь в молитве и созерцании. Первый назван "величайшим из рожденных женами", второй - "любимым учеником Господа". Они сохранили сердца свои в чистоте, это был их главный подвиг, поэтому сердца их превратились в неиссякаемые источники духовного мира - благодати, которая по их молитвам изливалась на мир. Монахам говорят: общайтесь с людьми, проповедуйте, ходите по селам с духовными песнями, ведите спор с сектантами, смотрите за больными, воспитывайте детей и в это время молитесь, то есть будьте благочестивыми мирянами, только не обремененными семьями, а в остальном подобными им. Преподобный Исаак Сирин пишет о том, что если монах будет пребывать в молитве, то мир будет служить ему, а теперь говорят: монах, служи миру. Можно в миру молиться и творить добрые дела, но это будет другой уровень молитвы. Молитва безмолвствующих подобна пламени, достигающему неба; молитва монаха, общающегося с миром, подобна письменам, написанным на стертой и исцарапанной доске; в его душе впечатления неустанно ложатся друг на друга. Ум такого человека колеблется страстями, как волнующаяся поверхность моря - порывами ветра. Монах при постриге дает обещание - следовать пути древних монахов; их путь был - уединение и безмолвие. Если ослабнет монашеская молитва, то откроется та духовная зияющая пустота, которую невозможно заполнить самыми добрыми мирскими делами. Монастыри, потерявшие дух аскезы и молитвы, не могут духовно утешить и возродить человека. Перед нами пример западных монастырей, где организуются не только больницы, но особые школы для будущих политиков и девические баскетбольные команды. В прежний период были уничтожены монастыри, теперь строятся стены, но уничтожается дух самого монашества. Человек, посещающий монастырь, видит не молитвенников, светящихся внутренним светом, а добрых людей, занятых добрыми делами, с какими он встречался и в миру.

Мир, не ведая и не зная тайны этой молитвы, считает молитву личным делом, вроде аутотренинга, во всяком случае не центром духовной жизни человека, а психическим настроением для лучшего совершения добрых дел. Эти добрые дела, ставшие самоцелью, рассматриваются вне зависимости от внутреннего состояния человеческого сердца и становится эквивалентом нравственности человека, а точнее сказать, - мерой его "святости". Мы не отрицаем телесного милосердия, но его может совершать не только христианин, но и мусульманин, иудей, язычник и атеист, по различным побуждениям и мотивам. Подвиг монаха в этом смысле неповторим и не заменим никакими трудами. Святой Григорий Палама учит, что подвиг исихии (безмолвия) - это стяжание фаворского света. Он пишет о вечных животворящих Божественных силах и энергиях, которые изливаются в мир из недр Божества и являют себя миру как духовный свет, как вечная жизнь, как мистическое богопознание, как действие и атрибуты Божества. Человек, занимающийся внутренней молитвой, становится звеном, через его сердце проходит и освещает мир этот нетленный предвечный свет. Поэтому святые Отцы сказали: "Ангелы - свет для монахов, а монахи - свет для мира". Когда монах берет на себя мирские обязанности и заботы, наполняет свое сердце чувственными образами от встреч и бесед, то он теряет самое главное сокровище - молитву; его духовное око обращается от Бога к миру; дух мертвеет, и сердце становится холодным и твердым, как камень. По выражению одного отца, монах без Иисусовой молитвы - это труп, разъедаемый червями (то есть страстями). Дьявол готов помогать во внешних делах, лишь бы отвлечь ум монаха от молитвы. Преподобный Нифонт Царьградский говорил о том, что монахи будут строить дома, соперничающие с княжескими дворцами, а Нил Мироточивый и Симеон Новый Богослов предостерегают монахов от излишнего увлечения наукой и философией: от этого Божественный свет заменяется светом человеческого ума. Монастыри, где монахи не занимаются непрестанной Иисусовой молитвой, похожи на потухшие костры, в золе которых едва мерцают искры угольков. Если возрождающееся монашество будет обращено лицом не к духовному опыту восточного монашества, а к представлениям и понятиям современного мира, то оно будет нести в себе не истину, а противоречие и ложь. Одна из крупных побед демона - создание нового типа монашества - внешнего монаха, занятого всем, кроме Иисусовой молитвы. Человек приходит в монастырь из мира, пропитанный, как будто водой, его духом и представлениями, с расслабленной волей, с воспаленной, как гнойник, гордыней, со зловонной грязью греховных воспоминаний, с отравленным сердцем, на дне которого свились, как змеи, его страсти. Человеку предстоит тяжелая борьба с демоном и собой, он должен как бы родиться заново. А его убеждают, что надо одновременно служить и Богу и людям, приводят пример преподобных Сергия Радонежского, мирившего князей, Иоанна Зедазнийского с учениками, которые, будучи монахами, пришли в Грузию, чтобы утвердить христианство и бороться с маздеизмом, Амвросия Оптинского, с утра до ночи принимавшего людей. Это все равно, что сравнить грудного младенца с опытным воином и посылать ребенка, еще ползающего по полу, на войну. При этом замалчивается тот самый важный факт, что Иоанн Зедазнийский и "всероссийские наставники" преподобные Серафим Саровский и Амвросий Оптинский и другие старцы всю жизнь свою провели в монастыре и пустыне, и только стяжав бесстрастие и великую благодать Божию, открыли двери келлии, вышли из пустыни и затвора, и то не по своей воле, а по откровению Божию. Молодому монаху предлагают начать с того, чем кончили преподобные Серафим Саровский и Иоанн Зедазнийский.

Здесь вместо смирения - основы монашеской жизни - в глубине их сердец гнойник гордыни и самомнения. Один отшельник ответил ученику, желавшему идти в мир, чтобы учить людей: "Нельзя нести в своей руке яд человеку с порезанной ладонью". Здесь может возникнуть какой-то духовно-религиозный материализм, где ценность человеческой жизни определяется суммой внешних дел, которая, подобно выработке стали и угля, измеряется весом и мерой. Обратимся к высшему для нас авторитету - Божественному откровению - Библии. В книге Исход повествуется о том, как Моисей вел израильтян в обетованную землю. У берега Красного моря их настигло войско фараона: всадники, закованные в стальные латы, колесницы с лучниками, вооруженными стрелами и копьями. Фараон считал себя непобедимым: под ударами его войск рушились и падали города и крепости, как шалаши из ветвей и травы. Казалось, что израильский народ обречен на гибель: впереди морская бездна, позади войска фараона, как огненная лавина… И вот, Господь спросил Моисея: Что ты вопиеши ко Мне? (Исх. 14, 15). Уста Моисея молчали, но сердце его безмолвно вопияло к Богу, и эта безмолвная молитва, в которой он от скорби разрывал не одежду свою, а сердце, достигла небес. Не пророческий дар Моисея, а внутренняя молитва, не слышимая никем из людей, сотворила чудо: море расступилось, его дно стало каменной дорогой для израильтян, затем волны замкнулись, как уста, - и бездна моря стала могилой для египтян. В пустыне путь израильтянам преградил народ, называемый амаликитяне. Моисей не хотел с ними войны, так как они были потомками Лота, но амаликитяне были неумолимы. Завязалась битва. Моисей взошел на возвышенность и, воздев руки, погрузился в молитву. Когда Моисей молился, побеждали израильтяне, когда он прерывал молитву и от усталости опускал руки, наступали амаликитянские полки. Два других военачальника израильтян, Иисус Навин и Ор, поняв, что исход битвы решает не меч, а молитва, стали рядом с Моисеем и стали поддерживать его руки. Святые Отцы видели здесь символ демонической силы, победить которую можно только молитвой, исходящей из глубины сердца. Угасает монашество - и для демонической силы уже нет преград. Потеря монахами внутреннего духовного делания Иисусовой молитвы и переход от духовного к душевному - это одна из побед демона. Великой силой обладает Божественная литургия, поэтому демон принимает все меры, чтобы люди ушли из храмов пустыми. Многие священники не только не призывают верующих к причастию, но даже запрещают им часто причащаться, хотя в древней Церкви причащались все присутствующие за литургией, кроме тех, кто находился под епитимиями. После Крестной Жертвы причащение - это второй по величию дар Божий людям, и священнослужители без всякого основания лишают своих прихожан источника бессмертия, который открыт для всех христиан. Это один из самых опасных предрассудков, который внедрился в Церковь. В храме человек встречается с еще одним странным явлением - чтением на клиросе, похожим на скороговорку, как будто чтец стремительно бежит по страницам книги, торопясь быстрее достигнуть, как финиша, слова "аминь". Православная Церковь обладает как бесценным сокровищем богослужебными текстами, священной гимнографией непревзойденной глубины и красоты. И вот смысл молитв, красота церковного языка - все исчезает в каком-то неясном языкообразном гуле. Человек, стоящий в храме, или молится внутренне, бросив попытки что-либо понять, или же, переминаясь с ноги на ногу от скуки, вместе с чтецом нетерпеливо ожидает конца службы. Что мог бы понять ученик, если бы учитель говорил в классе такой скороговоркой? Для педагога, чтеца и лектора необходимо изучить технику речи, а здесь никто не заботится о том, чтобы научить псаломщика хотя бы ясно и внятно читать. Литургика православной Церкви - это одно из ее самых больших духовных богатств, а из-за дурного чтения богослужебные тексты остаются закрытыми для народа. Не лучше обстоит дело с пением. Вместо древних мотивов, вызывающих в душе покаянные чувства или благоговейную благодарность Божеству, под сводами церкви нередко раздаются оперные мелодии, которые действуют не на дух, а на страстную душу, возбуждают ее, доставляют эстетическое удовлетворение, подобно мирскому искусству, но лишают самого главного - покаяния и молитвенной сосредоточенности. Что касается дурного пения, то оно также отвлекает от молитвы, но вместо эстетического наслаждения вызывает в душе досаду и раздражение. В некоторых храмах продажа просфор и свечей продолжается всю службу и ведется внутри храма. Около свечного стола всегда шум, подобный гулу прибоя, а так как храм обычно имеет хорошую акустику, то этот шум проникает во все пространство святилища, отвлекая людей от молитвы. В Ветхом Завете написано, что во время постройки Соломонова храма камни обтачивали и отесывали вдали, чтобы не слышно было стука молотов на месте, посвященном Богу. В Новом Завете написано, как Господь изгнал бичом торговцев из храма. Он не запретил жертвы, но запретил продавать их внутри святилища, назвав Храм "домом молитвы". Молитва - это невидимый бой с дьяволом. Макарий Великий пишет, что в этой битве душа не только защищается молитвой, но сама наносит удары. Дьявол возводит особенные искушения на человека во время храмовой молитвы, чтобы похитить у него драгоценное время, когда он может получить прощение своих грехов и великие милости от Бога. Уже замечено, что большинство чудотворных икон написано в древнем иконописном стиле. Этих ликов, потемневших от времени, больше страшится демон, чем по-мирскому красивых лиц, изображенных современными иконописцами. Там дух светит через икону; здесь - душевность, утонченная чувственность. Древние иконы окружены полем невидимой, но ощутимой сердцем силы. Иконопись, отторгнутая от традиции, обычно переходит или в мистические абстракции, или в религиозную лирику, которая может вызвать гамму переживаний, но оставляет душу невозрожденной. Иконы нецерковных художников (например, Врубеля) несут в себе скрытый демонизм; из них как бы сочится тяжелый духовный мрак; разрушение церковных традиций - это также победа сатаны. Во Святая святых Иерусалимского храма мог входить для молитв первосвященник только раз в год; осквернение Святая святых для народа было большей трагедией, чем разрушение самого Иерусалима. От алтаря начинаются нисходящие и восходящие волны истории; от святости алтаря должно начаться возрождение народа. Соборными правилами вход в алтарь для мирян запрещен, только царь, как миропомазанник и представитель верующего народа, мог войти в алтарь для того, чтобы принести молитву за народ. Оплакивая падение Иерусалима, пророк сказал, что алтарь превращен в овощное хранилище; а ветхозаветный храм - это только прообраз, как бы тень новозаветного храма. Что же ожидает христиан, которые неблагоговейно относятся к самой великой святыне на земле - алтарю, где невидимо присутствует само Божество! Святыня - как огонь, она может согревать и светить, но также сжигать и испепелять. Надо помнить, что поругание святыни входит в ритуал черной мессы. Дьявол стремится завоевать новые духовные пространства. Церковь имеет свои священные символы; демон создает свои магические знаки и хочет заменить ими церковный язык. VI Вселенский Собор запретил аллегорически изображать Божество; последнее время стали появляться аллегорические картины, где Божество изображено знаками, заимствованными у каббалистов и других тайных мистических сект. Эту христианизированную каббалистику называют "интеллектуальной иконой", то есть разделяют Церковь на элиту - интеллектуалов, и невежд - толпу. Аллегорические знаки, имитирующие икону, создают у человека новый тип религиозного мышления. Вместо включения в молитву через икону он начинает представлять Божество под видом аллегорий и геометрических фигур. Здесь - вторжение в Церковь тайнописи гностиков, которых древние отцы называли "первенцами сатаны" (Поликарп Смирнский о гностике Керинфе). Всякий модерн - это шаг от Церкви в сторону или театра, или языческого капища. Поэтому модернизм - путь к самоуничтожению Церкви. Либеральное христианство - это религия компромиссов, она ищет компромиссов не только среди христианских конфессий, но между христианством и буддизмом, христианством и шиваизмом. Она стремится разрушить христианство изнутри, уничтожить христианскую догматику и создать туманную, бесформенную религию, которую гордо и броско называют религией "честных людей", с единственным призывом - делать добро людям. Это - тайное желание отделаться от Бога, оставаясь внешне христианином. Обычно это религия гуманистов, которые любят говорить о добре, не делая добра, которые хотят выглядеть друзьями человечества, но которым на самом деле все чуждо, кроме собственной сытости и честолюбия. Однако такая религия иногда порождает своих подвижников, как, например, доктор Швейцер или монахиня Тереза, которые самоотверженно служили тому, что мы назвали бы культом страдающего человека. Монахиня Тереза, подбирая умирающих на улицах Калькуты, говорила: "Я хочу, чтобы человек умер с достоинством человека"; но все же христианство видит достойной смерть в покаянии и молитве, всепрощении и надежде на милосердие Божие. Монахиня Тереза видела достойную смерть в другом: чтобы умирающий был перед смертью вымыт и умер на чистой простыне, а не на камнях улицы. У Швейцера, протестантского пресвитера и теолога, молитва занимала несколько минут, остальное время было отдано лепрозорию. Здесь абсолютизированы земные ценности и умалено значение первородного греха, следовательно, необходимости покаяния и духовного возрождения. Икона гуманистов - эмпирический человек; их девиз - "человек - это звучит божественно". Такая религия основана на человеческих силах и чувствах, в ней веру в существование Бога, разумеется, не отвергают, но психологически ставят на место Бога некую абстракцию человечества. Этот либерализм подготовил эпоху просвещения и продолжает готовить почву для агностицизма и материализма: ведь можно отбросить Бога как мировоззренческую идею и так же служить человечеству. Существует определенная сила имен, не в смысле каббалы, где имена наделены магической властью и служат заклинанием духов, а как некая ассоциативная связь, поле общности и признак необъяснимого для нас влияния. Вспомним, с какой настойчивостью внедряли в сознание народа имена своих вождей противники христианства. Города, улицы, парки, заводы были отмечены, как клеймом, этими именами. Они пестрели на стенах домов и перекрестках улиц. Для чего это нужно было? Для того, чтобы создать ореол величия этим людям? Отчасти так. Но кроме того, здесь скрыт демонический ритуал. Место, носящее имя, обретает связь с этим именем. Когда в наших городах изменились названия некоторых площадей и улиц, то показалось, что дышать стало легче, как будто бы сама атмосфера стала другой. У нас есть священные изображения, которые помогают нам общаться с духовным миром. У демонов тоже есть свои изображения, это - талисманы и амулеты, связанные с магией; изображения чудовищ, портреты людей, которые служили планам сатаны. Эти лица должны врезаться в память и душу человека и как бы запечатлеться в них. Есть еще один вид ритуальных изображений - это обнаженное человеческое тело. Здесь больше, чем просто секс. Нагота - символ потери благодати. После грехопадения праотцев одеяние Божественного света, окружавшее их, исчезло, они увидели, что наги. Характерно, что изображение языческих божеств в Халдее и Египте, Греции и Японии было изображением наготы. Черная месса, сатанинские ритуалы, сборища чародеев требовали от их участников приносить демонам заклинания и молитвы, сбросив с себя одежду. Характерно, что ангелы всегда изображаются в светлых одеяниях, а демоны нагими. Религия секса пролагает путь религии сатаны. Великой святыней для христиан являются мощи святых. Дух Святый, сочетаясь с душой человека, освящает и его тело, как миро сообщает благоухание сосуду, в котором оно хранится. Грех - это черное клеймо демонов не только в душе грешника, но и в его теле. Тело грешника источает духовный смрад. Знаменательно, что при церкви устраивают усыпальницы, называемые пантеонами, то есть храмами всех богов, в которых хоронят людей, прославивших себя в истории, но нередко далеких от Бога и никогда не переступавших порога церкви. Почему этих людей надо хоронить у стен церкви? В Древнем Риме изображения и эмблемы языческих богов всех стран и провинций были собраны под сводами пантеона. Идолы мирно уживались между собой, но пантеон не мог вместить одного - истинного Бога. Почему люди, равнодушные к Церкви, несут останки своих героев к стенам храма и называют их гробницы характерным, но зловещим именем "пантеон"? - Потому, что рядом с храмом Славы Божией хотят создать храм человеческой славы. В прошлом веке по инициативе философа Канта был составлен календарь, параллельный церковному календарю, где вместо святых значились имена выдающихся писателей, полководцев, государственных деятелей и так далее, для их почитания и прославления. Мир как бы говорит: "смотрите, вот наши святые". Магия связана с кладбищем. Существовали колдовские ритуалы, совершать которые можно было только на языческих кладбищах. Самый поразительный ритуал погребения в мировой истории представляют собой не пирамиды - гробницы фараонов, возвышающиеся, как скалы, в пустыне, а московский Мавзолей. Вождизм, культ сверхлюдей, в сущности представляет собой "демоническую теократию". Вождь выступает не только как великий политик, но и как безошибочный идеолог, вроде пророка, слову которого должна верить толпа. Поэтому не только у египтян, вавилонян и инков, но также в "коммунистических" странах возник особый культ - поклонение гробницам. Почти в каждой "коммунистической" стране был построен мавзолей, где умерший вождь, как мумифицированный фараон, должен постоянно быть с народом как "хранитель" своей страны. Китайцы совершали паломничество к могиле Чингисхана и призывали его дух; мусульмане строили усыпальницы халифам, прославившимся своими завоеваниями. Бухара и Самарканд считали своим покровителем Тамерлана, а время его царства - золотым веком. Фашистская элита посещала могилу императора Фридриха Барбаросы для медитации. Если бы собрать кровь, которую пролили эти люди при своей жизни, то эта кровь затопила бы, как поток разлившейся реки, их гробницы и пирамиды. В житиях святых говорится о том, что демоны обитают в языческих храмах и творят чудеса через идолов. Апофеоз (торжественная кремация) римских императоров сопровождался явлениями сверхъестественной сатанинской силы, которые поражали воображение толпы. "Обожествленные" императоры-жрецы считались покровителями империи. Христиане отказывались воздавать почесть изображениям цезарей, за что многие из них поплатились жизнью. Одним из способов почитания героев стал распространенный обычай зажигать огонь, который зловеще назван "неугасимым огнем", - зловеще потому, что в Евангелии написано: Червь их не умирает и огонь не угасает (Мк. 9, 44, 46, 48). Огонь как священный символ горел в молельнях зороастрийцев-огнепоклонников. Народы Кавказа особенно знали на опыте своей истории, что несет с собой эта религия огня. Теперь символ маздеизма [1] и образ вечных огненных мук стал способом увековечивания памяти народных героев. Еще хуже, когда вместо языческих эмблем и ритуалов употребляются в искаженном виде взятые, вернее, выкраденные из храмов обряды. Это кощунственное подражание Церкви мы видим, например, в дворце бракосочетаний, который вместо того, чтобы зарегистрировать брак или помочь организовать свадебный обед, стал дублировать церковь; обмен кольцами, вино, налитое в одной чаше для жениха и невесты и так далее являются не простым антирелигиозным анекдотом; здесь скрыт замысел современного либерализма: государство или секуляризованное общество берет на себя функции Церкви, "удовлетворяет" религиозные потребности человека. Итак, мы видим неожиданное появление в общественных структурах новых, совершенно чуждых какой-либо религии современных жрецов, которые с усердием обезьяны копируют литургию и обычаи Церкви. Еще не так давно был обряд, которым собирались заменить крещение: ребенка приносили в клуб, родители становились с ним у портретов "вождей" и давали обещание воспитывать ребенка в духе пролетарского, революционного самосознания, затем маленький "солдат революции" получал вместо креста в подарок звезду; двое присутствующих брали на себя ответственность за пролетарское воспитание; назывались они "звездный отец" и "звездная мать", а сам ритуал - "красные звездины". Одновременно с этим в другой части мира, в центре Европы - Германии происходил параллельный процесс: фашизм возрождал арийское и скандинавское язычество, а также оккультные традиции рыцарских орденов. Однако эта дикая фантасмагория и карнавал масок имели под собой вполне реальную силу. Кощунственный обряд - это вид богоборчества, непременный атрибут демонослужения и всех видов чародейств. Люди, участвующие в кощунственных обрядах, уже получили инъекцию духовного яда; человек, отдавший свою волю демону, расширяет на земле царство ада. Пророк Давид говорил о язычниках, которые приносили человеческие жертвы, что пролитой кровью осквернилась земля (Пс. 105, 38), то есть человеческая кровь вопиет к Богу, она превращает землю в пустыню. Святые Отцы писали, что хотя демон бесплотный дух, однако он питается, как пищей, запахом крови и смрадом блуда, поэтому обитает в тех местах, где совершается грех и злодеяние. Одно из самых страшных жертвоприношений демону, которое превзошло все войны и гекатомбы, - это убийство матерями своих детей. В демонических культах пролитие человеческой крови, особенно ребенка, считалось обязательным жертвоприношением, без которого не совершается визуальное явление сатаны. Почти во всех языческих религиях древности приносились человеческие жертвы. У майя и инков жрецы рассекали грудь живому человеку и вырывали сердце; в праздник главного солнечного божества число жертв доходило до 30 000, поэтому инки устраивали войны, чтобы захватить пленников, или устраивали охоту на людей, как на диких зверей. В центральной Африке приносили человеческие жертвы богине утренней звезды (Венере), в Греции - Гекате, богине Луны, обвитой змеями. Количество абортов в христианских странах уже превысило число всех людей, убитых на войне, принесенных в жертву идолам, съеденных каннибалами. На древних гравюрах Земля изображалась островом, плавающим в океане вселенной, но сегодня она становится все больше похожей на остров, плавающей в море человеческой крови. Многие недоумевают: за что Господь так сурово наказывает нас? Не правильнее ли было бы сказать: за что Господь еще терпит нас? - Он терпит нас ради неизреченной милости Своей, ради молитв угодников Своих, неведомых миру, - терпит, ожидая нашего покаяния. Маздеизм - персидское религиозно-философское течение, возникшее в III в. и носившее социальный характер. При сохранении зороастрийского дуализма как равновесия и равносильности злого и доброго начал мира маздеизм относил социальное неравенство к основным проявлениям злого начала. - Изд. ^

Демоны в современном мире

Настоящее время можно назвать пантехнической эрой. Гений человека сконцентрировался на изобретении и усовершенствовании машин. Под словами развитие, прогресс, культура, благоденствие, богатство, уровень жизни и так далее подразумеваются производственные показатели, числа и коэффициенты. Человека как личности и общества как системы не только деловых, но и нравственных отношений как будто не существует. Человек мыслится как продукт мировой машины, включающей в себя социальные, общественные и даже мировоззренческие программы, которые в свою очередь производят продукты потребления и пожирают их. Когда-то объектом созерцания было Божество, затем, во времена романтического гуманизма, религиозный вакуум занял человек с его оземленным, деформированным, но еще хранящим отблески духовной красоты и остатки прежнего благородства душевным миром. Теперь настал век утилитарного гуманизма, что на самом деле означает глобальный процесс расчеловечения: человек забыл Бога и свой душевный мир. Взор его ума обращен вовне. Он не завоевывает рабов, как фараоны и ассирийские цари во время военных походов, он делает рабов из самой земли, из чугуна и стали, - рабов, всегда послушных воле господина, среди которых нет ни Спартака, ни Маздака [1]. Человек-раб хотя и был социально бесправен, но тем не менее оставался человеческой личностью, с которой все-таки надо было как-то считаться. Животные-рабы были существами, которые понимали и чаще всего любили своих хозяев. Машина-раб остается мертвой и холодной конструкцией из металла и стекла; образовался новый вид контакта между ней и человеком. Машина не может любить и ее нельзя любить, разве только что в фантастических романах, поэтому техническая цивилизация, жизнь среди машин, вызвала, как проклятие времени, эмоциональную охлажденность человека, то есть его душевное опустошение. Человек, оснащенный средствами технической цивилизации, с горечью чувствует себя творцом истории и владыкой мира. Религия требует послушания в любви. Человек, выросший в технологическом обществе, как гомункул в колбе, хочет повелевать, а любит только сам себя. Машина - это инструмент; инструментом пользуются, о нем заботятся, пока он нужен, а затем отправляют на мусорную свалку или откладывают в сторону. Это отношение к инструменту создает определенный тип человека-прагматика и утилитариста, который думает о том, как использовать другого человека для достижения своих целей без всякого чувства благодарности, обязанности и ответной заботы о нем. Этот инструментализм проник во все сферы жизни, сделав из друзей всего лишь сообщников, а из супругов - компаньонов, которые нередко стремятся поработить друг друга в повседневном обиходе и превращаются во врагов. В работе с машиной необходимы числовые показатели, - в общении с людьми таким показателем стал расчет. Люди стали разобщены и чужды друг другу. Доверие носит скорее эмоциональный, чем рассудочный характер, отчуждение рождает опасение, поэтому одиночество в технологическом мире особенно чувствуется в больших городах. Скопление людей, эмоционально безразличных и чуждых друг другу, дает странное ощущение, что город - это огромная пустыня, а гигантские дома - муравейники и улицы, похожие на реки - это призрак, который рассеется, как мираж в пустыне, и все закончится гибелью. Оскудение любви инстинктивно переживается человеком как приближение фатальной грядущей катастрофы. Это одна из причин, почему современные города выбрасывают из себя непрестанно, как доменные печи шлак, невротиков и психопатов. Характерно, что медицина не может лечить современные нервные заболевания; их лечит только атмосфера общей любви, а арсенал химических лекарств позволяет болезни развиваться и прогрессировать, подавляя только внешние проявления и симптомы; в данном случае можно сказать, что медицина лжет. Наука чем-то напоминает магию, она использует расчеты и законы, как магия - заклинательные формулы, чтобы вызвать из недр земли неведомые силы и энергии, поработить их и заставить служить себе. Но Фауст может вызвать Мефистофеля, а отослать его назад уже не в силах. "Господин на час" сделался "рабом на вечность", поэтому люди уже начали ощущать, что технологическая цивилизация - это не удобное кресло, в котором будет сидеть человечество, а дамоклов меч, раскачивающийся над его головой. Искусство, как бы оно ни было несовершенно и оземлено, отчасти продолжает служить сигнальной системой истории. В стихах французских декадентов, немецких экспрессионистов, русских символистов и грузинских футуристов уже была предугадана и как бы заранее пережита эпоха наступающих катастроф. В них вспыхивало зарево революций, из них, как из трупов, текли сукровица и гной, над ними клубился дым еще не зажженных крематориев, в них слышались глухие стоны узников концлагерей. Поэты вовсе не были пророками, которые предостерегали от гибели и призывали к покаянию свой народ. Скорее они были медиумами тех черных сил, которые нависли над землей, как грозовые тучи. Они были в числе тех, кто топит корабль, на котором плывет, а затем, хватаясь за обломки, кричит "спасайте!" неизвестно кому; но они уже никому не нужны, бушующее море слизнуло их языком своих волн. Но характерно другое: включившись в поле демонических разрушительных центробежных сил, они почувствовали, узнали того, кто стоял у закрытых дверей, как бы увидели темный лик. Современное искусство похоже на "танго смерти", под которое узники шли на казнь. Сюрреализм - это смертный приговор человечеству и агония земли. Чем бы ни кончилась история в его жутких образах - громом взрывов или хриплым стоном, в них неизменно звучит смех сатаны. Человечество искало истину еще на самой заре своей истории. Моисей дал закон - ответ уму, его свет озаряет путь, но не согревает душу. Христос благодатью раскрыл человеческое сердце. У современного человека свет мудрости погас, он сменился отрывочными знаниями, цифрами и фактами без всяких целевых связей. Любовь ушла; ее заменила страсть и неутолимая жажда наслаждений. Остроумный Маркс объявил, что базис человека - это живот, а голова и сердце - только надстройка. Как самого надежного свидетеля всего родословного биологического дерева он взял Дарвина. Это учение было принято с благодарностью как весть об освобождении, как огонь, который Прометей украл у богов и принес людям (на некоторых картинах Маркс изображен в виде Прометея). Фрейд пошел еще дальше, но здесь мы ограничимся многоточием... Но материализм, позитивизм и школьные уроки медитации о том, что человек всего лишь зверь, притупили нравственное чувство, дали ту иллюзорную свободу, которую можно назвать произволом, и вместе с тем наполнили душу человека страхом. Гедонизм привел к разрыву между желанием и возможностью; к страху присоединилось чувство неудовлетворенности и гнетущей тоски, поэтому бытовой материализм странным образом соединился с демоническим спиритуализмом. Современный человек умеет анализировать явления, в том числе и свои грехи, но не умеет каяться; поэтому небо для него остается закрытым. Раньше само небо, пронизанное, как золотыми нитями, лучами солнца, казалось ему образом духовной сферы; теперь оно кажется медной стеной, в которой нет ни дверей, ни лестниц. Если ночное небо говорило ему о бесконечности Творца и блеск звезд возводил ум его к вечности, к тому, что находится за пределами видимого мира, то теперь ночное небо как будто говорит ему о мрачной пустоте космических просторов, в которых кружится земля, как бильярдный шар, пущенный неизвестно каким ударом. Человек потерял Бога, мир стал для него чужим и полным скрытых опасностей, как темный лес для путника; он хочет бежать, но не знает куда; и вот вслед за миром, где властвуют мертвые законы, он попадает в другой мир - демонических иллюзий. Эра технологии сменяется эрой наркологии. Дарвин превратил человека в обезьяну, Сартр вызвался держать пари с Марксом, что человек не свинья, а дикий вепрь. Фрейду показалось, что этого мало: для того, чтобы окончательно опозорить человека, он сделал мужчину убийцей своего отца и насильником над своей матерью, а женщину соперницей матери и наложницей отца. На смену материализму пришел демонизм. Когда-то Запад превратил Индокитай в свою колонию, теперь Индокитай завоевывает Запад. Оккультные системы и наркотики, взращенные на Востоке, превращают когда-то христианский мир в духовную пустыню, будто орды Чингисхана и Батыя, которые оставляли за собой выжженные поля и развалины городов. Есть предание, что Батый, пройдя через Европу, остановился у берегов Адриатического моря, слез с коня, зачерпнул шлемом воду и вылил ее на берег, сказав, что вся земля от Китая до Средиземного моря принадлежит монголам. Духовные завоеватели из Индостана и Тибета теперь отвоевывают и расширяют эти владения. Человека лишили земли как его родины; земли, которую он привык видеть покрытой травой, колосьями пшеницы или в черных распаханных бороздах.