Ответ. Я думаю, что это, наверное, почти одно и то же. Когда мы говорим "сердце", то имеем в виду не собственно сердце человека, а именно дух, находящийся в том месте, где расположен этот телесный орган. Потому что иначе надо было бы предположить, что тем людям, которым сделали пересадку сердца, пересадили и дух другого человека. Сердце - орган, конечно, гораздо более сложный и важный, чем рука, скажем, но вместо сердца так же, как и вместо руки, может быть протез. Поэтому под "сердцем" мы подразумеваем собственно дух, названный тем же словом, что и человеческий орган, который имеет такое же местоположение в человеке. Что касается души, то это понятие также можно отождествить с духом. Иногда их различают, говорят: "дух и душа", иногда говорят просто "душа", потому что дух является высшей способностью души - ее разумной способностью. Святитель Григорий Нисский, например, как и некоторые другие богословы, утверждает, что у животных и у растений души нет, что та жизненная сила, которая в них присутствует, названа душой по той причине, что она имеет лишь некоторые ее признаки, но собственно души у них нет. Она есть только у человека. Мы могли бы сказать, что душа есть у ангела, но ангел, так сказать, весь душа, у него, наоборот, тела нет. Поэтому когда мы говорим о духе, душе и сердце, то, наверное, подразумеваем почти одно и то же. Правда, различают ум и сердце (говорят еще "память и сердце") - здесь уже можно уточнить, потому что ум и сердце - это разные способности, свойства человеческого духа. Сердце является источником чувств, а ум - источником мыслей. В каком смысле сердце является источником чувств? В том смысле, что в нем возникают помыслы в самом общем виде, не оформленные и не принявшие конкретного выражения. Они принимают его уже в уме. Недаром почти все органы чувств, кроме осязания, находятся у человека в голове. В уме все, так сказать, конкретизируется. Например, возник у нас помысел гнева (может быть, некоторые из вас, наиболее внимательные, замечали, что гнев бывает и без всякой причины, таковой ищет только пищи себе), и вот мы видим, что какая-то вещь не так лежит. И оказывается, что я сержусь на то, что она не так лежит. Но в действительности дело не в вещи, а в помысле гнева, вышедшем из нашего сердца и искавшем конкретного выражения через ум. Я понимаю так. Поэтому когда мы боремся с греховными помыслами, мы стараемся разъединить, так сказать, ум и сердце. Когда конкретная мысль или какой-то определенный образ соединяется с чувством, тогда они обретают силу. Если мы разъединяем мысль и чувство, то и чувства ослабевают, и мысль, так сказать, удаляется из нашего ума. (Сейчас я говорю абстрактно, на деле все это совершается при помощи молитвы). Можно даже нарисовать такую примитивную схему: ум человека находится как бы между сердцем и внешними впечатлениями, вообще всем внешним. Под внешними внушениями, впечатлениями можно понимать не только то, что приходит через чувства, но и то, что дьявол вкладывает в нас непосредственно - через наш умственный взор. И когда мы отвращаем ум от этого внешнего и направляем его внутрь себя, то мы, во-первых, ослабляем и истребляем порочную умственную деятельность, во-вторых, уничтожаем грех, который исходит из нашего сердца. Уничтожаем молитвой. Если же мы даем уму соединиться с внешними впечатлениями (под ними надо понимать, повторюсь, не только то, что приходит через чувства, например зрение или слух, но и бесовские внушения через ум), то, оттого что мы обращаем на них внимание, греховный помысел все усиливается и усиливается, молитва же уничтожается, так как лишается внимания и теряет всякую силу, а иногда она и вовсе оставляется, и тогда греховный помысел, греховное внушение или впечатление соединяется с чувством в сердце и мы уже пылаем страстью. Это, конечно, происходит не так схематично, как я нарисовал, потому что степени страстности, силы действия страстей бывают разными. Можно чуть-чуть оскверниться грехом, можно поддаться ему до такой степени, что не владеть собой. Но в любом случае принцип именно такой, как я объяснил.

Вопрос. Страстей, главных грехов, восемь, а мытарств двадцать. Не могли бы Вы объяснить, почему мытарств больше?

Ответ. Я думаю, деление на восемь страстей не является безусловным. В прошлой беседе я говорил, что оно условно и необходимо нам для удобства. Некоторые святые отцы, Григорий Богослов скажем, полагали, что главных страстей семь, так как гордость и тщеславие считали за одну страсть. Мне кажется, что Григорий Богослов более прав - страстей семь, но чтобы не нарушать порядок, установленный отцами прежде меня, я говорю о восьми страстях. Деление это - условность. На самом деле страстей не восемь, не девять, не двадцать, а тьма. Произведено оно только для удобства, ради того чтобы бороться со страстями. Что же касается мытарств, то надо думать, что хотя шествие души через мытарства на Небо, как и вообще будущая жизнь, - тайна и здесь тоже не все до конца ясно, не все нам, людям, открыто, но все-таки мытарства - это вещь действительно, реально существующая. А деление на восемь страстей - некоторая условность, схема для удобства ведения борьбы с ними. Некоторые отцы считали, что основных страстей три, то есть сребролюбие, славолюбие и сластолюбие. Иные полагали, что страстей только две: славолюбие и сластолюбие, потому что сребролюбие является средством для удовлетворения других страстей.

Вопрос. От памяти смертной не могу находиться с людьми, хочется "уползти" в угол и непрестанно изо всех сил умолять Бога о спасении. Это прелесть?

Ответ. Нет, это не прелесть, но нормальное чувство. Однако иногда мы должны умерять свои душевные порывы, в зависимости от обстоятельств. Приходится подчас смиряться и не следовать тому, что внушает сердце. Конечно же, описанное состояние надо исследовать, в этой записке написано слишком мало, чтобы сделать определенный вывод, но именно то, что сказано, не противоречит учению святых отцов о памяти смертной. Действительно, память смертная заставляет человека от всего отрешиться, так что ему уже ни до чего нет дела, он как бы умер, ему все кажется пустым, ненужным, эфемерным, призрачным. Но иногда приходится терпеть и общество людей и исполнять свой долг, или в монастыре по послушанию, или в миру - где угодно.

Вопрос. Что это за чувство, когда во время молитвы появляется удивление и желание спросить: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, кто Ты?"

Ответ. Я не знаю, кто задал мне вопрос и что он подразумевает под этими словами, но в принципе чувство это - когда человек приходит в изумление оттого, что приближается к Богу, - похоже, истинно. Во-первых, раз ему хочется так спросить, значит, он чувствует присутствие Божие, и это уже хорошо. Во-вторых, он изумляется Тому Существу, с Которым сталкивается, начинает понимать, что Иисус Христос действительно Сын Божий и Бог. Потому вообще это, наверное, правильно, и это начало познания. Однако надо стараться избегать таких выражений, не нужно молиться своими словами, но если чувство подобно тому, которое я сейчас описал, то оно, может быть, правильно. Необходимо, опять же, проверить, потому что при таком простом объяснении этого внутреннего явления нельзя понять: или это экзальтация, или действительное приближение к Богу, и познание Его, и уже начало настоящего общения с Ним.

Вопрос. Прошу в Иисусовой молитве смирения. От сильного желания смириться молитва почти всегда искренняя, отчего хочется постоянно просить, желать только этой добродетели. Может ли со смирением прийти и память смертная?

Ответ. Безусловно. Мой духовник отец А., будучи человеком очень простым, говорил... (я, конечно, не утверждаю, что все его высказывания неоспоримы, но просто приведу пример человека, который опытно, на деле познал духовные истины) он говорил, что и смирение, и любовь к ближнему, и простота - все это одно и то же. Я спрашиваю: "Чем отличается простота от смирения?" Он отвечает: "А это одно и то же". - "А чем любовь отличается от смирения?" - "Это одно и то же". И потому можно сказать, что благодать, когда она приходит в душу человека, оборачивается разными гранями. Иногда кажется, что это смирение, иногда - любовь, и все добродетели перемешаны и соединены. Не будет смирения - не будет и любви, не будет покаяния - не будет ни простоты, ни смирения и так далее. Я сейчас говорю неточно, но в принципе все это приходит в душу, может быть, и не сразу, однако почти вместе. Одна добродетель влечет за собой другую (так же, как и одна страсть вызывает другую), потому со смирением вполне может прийти и память смертная. И обязательно придет.

Вопрос. У меня очень много тщеславных помыслов и в душе ощущаю гордость; кажется, что от молитвы эти помыслы не уходят. Позволительно ли еще прибегать к мыслям смиренным, думать, что все от Бога, а я ничто? Или только терпеть и молиться?

Ответ. Подобные мысли - о том, что все от Бога, - иногда помогают. Мой духовник любил повторять такие слова: "Все Божье, и мы тоже". Но он имел право так говорить, я же, судя по себе, еще раз скажу, что при отсутствии Иисусовой молитвы можно все подделать, во всем притвориться. Здесь также существует эта опасность. Потому с некоторой осторожностью, быть может, и позволительно прибегать к смиренным мыслям, но тут надо бояться игры, мечтательности, воображения. Лучше понуждать себя к покаянию. А то, что у новоначального монаха или новоначальной послушницы есть помыслы тщеславия, - в этом ничего удивительного нет. У кого их нет? Нужно молиться, каяться в них; поддалась помыслу - кайся, поддалась - вновь кайся. Надо ли говорить себе, что все от Бога? Конечно, все от Бога, а что особенного у тебя есть, чтобы ты так говорила? У тебя, может, и нет ничего, а ты уже начинаешь себя успокаивать, что все от Бога, как будто что-то приобрела. Выходит, что человек вроде бы смиряется, однако это, возможно, не смирение, а лишь прикрытие своей гордости. Когда у человека уже действительно есть какие-то дарования: непрестанная молитва, бесстрастие или какие-нибудь великие, явные, откровенные добродетели, - тогда ему бывает нужно приписывать все Богу. А если он только начал свою духовную жизнь и весь опутан страстями, то о чем и говорить.

Вопрос. В Библии сказано, что Бога не видел никто. Но мы знаем, что видели Бога Иоанн Богослов, Иеремия, Исаия. Как разрешить это будто бы противоречие?

Ответ. Бога в существе Своем никто не видел и видеть не может. Но угодники Божии, апостолы, пророки видели Бога духом, то есть приобщались к Божественной энергии, или, по-русски, к Божественному действию, потому что Бога можно видеть только в Его действиях. Обычно в душе человека это ощущается как некоторый таинственный, неземной свет. И можно видеть Бога в видениях. Бог показывал Себя, например, пророку Даниилу в виде Ветхого деньми и в виде Сына Человеческого (см. Дан.7:9,13). Все это - видения, образы, показанные с какой-либо целью. Бог беседовал с человеком через какой-то образ ради того, чтобы открыть те или иные истины. А в существе Своем Бога никто не видел. Поэтому никакого противоречия здесь нет.

Вопрос. Почему в Вифлееме на Рождество Христово священство облачается в красные, а не в белые одежды?