Вопрос. У меня часто так бывает, что я (сама не понимаю, из-за чего) вдруг не могу молиться, даже умная молитва не дается. Я не нахожу тому причин, не в силах исправить это, начинаю унывать, метаться. До исповеди и Причастия еще далеко, и как жить все это время? Оставляет молитва, оставляет и благодать, я себя чувствую такой беспомощной, нет сил бороться с помыслами, одолевают ропот, нетерпение, злость. Послушания кажутся невыносимо тяжелыми, наставники, сестры - все раздражают. Как выйти из этого состояния? Не нахожу никакого выхода, а сразу исповедать помыслы нет возможности. Что делать, как тогда жить?

Ответ. Ничего особенного здесь нет. Я думаю, нужно просто понуждать себя и все. Понимаешь ли ты причину, из-за которой благодать тебя оставила и в душе водворилась сухость, или не понимаешь, но понуждать себя к молитве надо. А если при наступлении каких-то перемен сразу задаваться вопросом "Как жить?", то от одного этого вопроса уже жить не захочется. Необходимо понуждение. Будешь заставлять себя молиться - тогда, может быть, Господь тебе и откроет причину, по которой ушла благодать. Пусть даже и не откроет, но ради того, что ты понуждаешь себя к покаянию через молитву Иисусову, благодать может вернуться. Если же ты будешь сидеть и думать, как жить, то лучше тебе не станет.

Вопрос. В одном из поучений старцев говорится, что нам не должно обижаться на тех, кто нас ругает, оскорбляет, так как они являются лишь орудиями дьявола. Я все равно обижаюсь на человека, меня оскорбляющего. Как все-таки не обращать внимания на обижающего?

Ответ. "Семь бед - один ответ". Нужно молиться Иисусовой молитвой и постепенно победить в себе эту страсть обидчивости. Совет, как не обижаться, не поможет, если у тебя нет благодати. Благодать же приобретается через покаяние, через борьбу с греховными помыслами. Оттого только, что ты прочтешь или получишь от старца или старицы какой-нибудь совет, тебе не станет лучше. Совет нужно исполнить. А мы хотим лишь выслушать что-то, как будто от одного этого слушания уже изменимся.

Вопрос. Много раз возникала перед глазами такая картина: на стылой земле вижу себя замерзшего, с заиндевевшими волосами. Это продолжается уже несколько лет. Имеет ли это какое-то отношение к памяти смертной или это просто наваждение, как у человека с нездоровой фантазией и маловерующего?

Ответ. На мой взгляд, это вообще не похоже на память смертную, совершенно не похоже, и я думаю, что при этом бывает и какое-то мрачное чувство. Если бы возникало чувство, заставляющее молиться, каяться и как-то связанное с воспоминанием, правильнее сказать, с чувством вечности, то можно было бы полагать, что в являющемся образе есть что-то полезное, что он от Бога. В данном же случае, я считаю, это просто наваждение, для того чтобы смутить и привести в отчаяние. Иногда и дьявол внушает нам какие-либо образы, связанные со смертью, чтобы ввергнуть нас в уныние и отчаяние. Не нужно думать, что всякая мысль о смерти - от Бога, порой такие мысли бывают и от дьявола, также бывают от страсти отчаяния.

Вопрос. Когда сильно болит голова, надо ли понуждать себя делать поклоны?

Ответ. Смотря отчего она болит. Если у тебя повышенное давление, то от поклонов, наверное, будет только вред. Мне кажется, нужно просто посоветоваться с врачом. Я не могу дать определенный ответ, поскольку для этого необходимо знать причину головной боли. В принципе, из-за болезни позволительно несколько ослабить свои телесные подвиги. А для того чтобы сделать вывод о том, следует ли оставлять поклоны в данном случае и если да, то в какой именно степени, надо посоветоваться с врачом, который поставил бы тебе диагноз и сказал бы, отчего болит голова.

Вопрос. Часто после откровения помыслов, исповеди и, в особенности, после Причастия ощущаю необыкновенную легкость, радость; для меня это бывает утешением. Все кажется хорошим: весь наш монастырь, все сестры. И слушаться, и молиться очень легко, чувствую себя ребенком. Возникает такая радость, такой восторг, что все радует, и потому всех сестер обнять готова. От легкости и радости хочется смеяться. Сначала это не мешает помнить о молитве, но потом незаметно начинаю много говорить, шутить, смеяться без меры, оттого рассеиваюсь и согрешаю в помыслах, молитва оставляет, а потом еще появляется и какая-нибудь брань. Как же удерживаться в этой радости, чтобы не выходить за пределы дозволенного? Кроме того, мне кажется, в монастыре подобное легкомысленное поведение и неумеренная радость неуместны. По этой причине чувствую себя дурочкой, однако ничего изменить не в силах. Может, мне вообще нельзя смеяться?

Ответ. От запрещения смеяться человек не перестал бы смеяться. Я думаю, что эта радость хорошая, правильная, но она переходит в радость человеческую, чего допускать нельзя. Нужно стараться сохранять молитву. Допустим, после службы, после нескольких часов молитвы, тебе трудно сделать это и хочется отдохнуть, тогда возьми почитай книгу. Таким образом, избегая людей, а именно избегая ненужного общения, занимая свой ум, свою душу духовными занятиями, ты эту радость и удержишь. Одна хорошая монашеская поговорка говорит: "Всех люби и всех беги". Вот тогда радость и сохранится - и даже, может быть, умножится. А по поводу того, что вообще нельзя смеяться, скажу, что, возможно, и лучше было бы, если бы мы всегда плакали, подобно Арсению Великому, но мы для этого очень немощны. Конечно, излишний смех вреден и опустошает, однако иногда, по немощи, лучше пошутить, чем поддаться какой-нибудь гораздо более плохой страсти, например унынию, отчаянию или гневу. Шутки, разумеется, должны быть безобидными, не колкими, не едкими, не оскорбляющими, не обижающими сестру или брата. Безобидные, невинные, умеренные шутки, может быть, в отдельных случаях даже полезны.

Вопрос. У меня не бывает браней, чувствую себя спокойно, как ребенок на руках у взрослых, всегда есть некое чувство защищенности. Это плохо - что нет браней?

Ответ. Когда человек изо всех сил слушается, отсекает во всем свою волю, открывает свои помыслы, старается молиться, то и бывает такое чувство беспечалия. Об этом говорит преподобный авва Дорофей. Конечно, все равно возникнет какая-нибудь брань, появятся какие-то искушения, но в основном у настоящего, истинного послушника должно быть именно такое чувство. Оно совершенно нормальное.

Вопрос. В Четвертой книге Царств есть такой эпизод. Илия сказал Елисею: "Что сделаю тебе, прежде нежели я буду взят от тебя?" И сказал Елисей: "Дух, который в тебе, пусть будет на мне вдвойне" (см. 4Цар.2:9). Батюшка, можно ли, подобно Елисею, желать прийти в ту же меру, что и твой духовный наставник или духовный отец? Если и не вдвойне преуспеть, то хотя бы той же меры достичь. Это не дерзость? И как быть, если есть такое сильное желание?

Ответ. Смотря о ком идет речь. Если речь идет обо мне, то я никому не желаю прийти в такую меру, как я. Не потому, что я подобен Илии пророку, а потому, что я немощный человек. Учу я, как мне кажется, в основном правильно, но, к сожалению, сам часто не могу всего исполнить. Я не хочу оправдываться, но и обвинять себя не желаю... В общем, на самом деле я, конечно, отнюдь не являюсь образцом для подражания. Подражать надо угодникам Божиим, таким людям, как отец Николай Гурьянов, хотя, опять же, он человек скрытый от нас. Он живет втайне, все его добродетели тайные. Что же открыто для нас? - Его прозорливость и необыкновенная доброта, она сквозит во всем его виде. А как он живет и в чем ему подражать - мы ведь этого не знаем, такие люди утаивают свою внутреннюю жизнь. Я думаю, есть здесь среди нас один человек, достойный подражания, но я не буду говорить, кто, потому что при публике, так сказать, это невозможно. Вообще, нас нельзя ставить в пример, на то есть угодники Божии. Не будем много мечтать о себе. Подражать, наверное, можно в каком-то определенном отношении. Допустим, с отца А., быть может, позволительно брать пример в том, что он является ревнителем Православия, сколько-то начитан в святых отцах. Какой-нибудь сестре можно подражать в трудолюбии, например, а другой в том, что она очень послушливая. Это будет разумно, так нам советует делать святитель Игнатий Брянчанинов - видеть в каждом какую-нибудь добрую черту и стараться перенимать ее.