Вопрос. В книге "Посмертные вещания преподобного Нила Мироточивого" порицается то, что Иисусова молитва сокращается. Преподобный Нил говорит, что когда молитву только начинали употреблять, она была очень длинной, а потом из нее стали выбрасывать слова, пока не дошли до того, что в ней осталось всего несколько слов. Что Вы об этом думаете?

Ответ. На самом деле, если мы на минутку забудем об этой книге и обратимся к истории, то выяснится, что в древности, наоборот, произносили более краткую Иисусову молитву. Книга Нила Мироточивого написана, по-моему, в начале XIX-го века, а в творениях отцов, составленных еще в XII-XIII-ом веках, употребляются разные молитвенные формулировки: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя" или просто "Господи, Иисусе Христе, помилуй мя". Григорий Синаит, который жил в XIV-ом столетии, писал, что иногда нужно молиться: "Господи, Иисусе Христе, помилуй мя", а иногда: "Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя", то есть произносить разные части одной молитвы. Отсюда можно сделать вывод, что полная молитва была: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя". Произносить же ее по половинам - сначала одну, потом другую, впрочем меняя их не слишком часто, чтобы не потерять внимание, - он советовал новоначальным и неопытным, ради того чтобы они не поддавались унынию. Потому я с мнением Нила Мироточивого не согласен (если только то, что он говорит, действительно относится к молитве Иисусовой). И у святых отцов в древности не было такого, чтобы молитва была сначала длинной, а потом стала короткой; наоборот, она с течением веков делалась более пространной. Известно археологическое открытие: захоронение примерно 40-х годов первого столетия по Рождестве Христовом, т.е. времени совсем близкого к евангельским событиям. И в нем была надпись: "Иисус, помогай нам!" Мы знаем, что это одна из самых древних форм обращения к Господу. Известно, что чин Панагии, во время которого обращаются к Божией Матери со словами: "Пресвятая Богородица, помогай нам!", - по преданию возник следующим образом: апостолы во время совместной трапезы всегда отдельно клали один ломоть хлеба и ставили чашу вина - это была часть Господа. по окончании же трапезы они поднимали этот хлеб к небу и говорили: "Иисус, помогай нам!" Потом хлеб преломляли и вкушали как святыню - в воспоминание того, как некогда они трапезовали с Господом Иисусом Христом. И когда Пресвятая Богородица явилась им после Своего успения, они вместо привычного: "Иисус, помогай нам!" - сказали: "Пресвятая Богородица, помогай нам!" Т.е. получается, что такие краткие слова: "Иисус, помогай нам!", написанные в найденной могиле, - очень древняя форма обращения к Господу Иисусу Христу; вполне возможно, что так молились первые христиане. Слова "помогай нам" заимствованы, может быть, из строк псалма: "Боже, в помощь мою вонми, Господи помощи ми потщися" (Пс.69:2) или другого: "Бог нам... помощник в скорбях" (Пс.45:2). Ведь Бога часто называют Помощником.

Поэтому пусть не смущает вас мнение, высказанное в "Посмертных вещаниях", и не нужно думать, будто бы мы неправильно читаем Иисусову молитву. Мы произносим ее так, как произносят все православные христиане во всем мире. Ничего мы не убавляем и ничего не прибавляем; какой она была в древности, какой ее читал в XV-ом столетии Нил Сорский, так мы ее сейчас, в XX-ом столетии, и произносим.

Вопрос. В "Сборнике об Иисусовой молитве" высказывается мысль, что древние отцы вообще старались подбирать краткую молитву именно для того, чтобы лучше собирать ум.

Ответ. Это размышления святителя Феофана Затворника, основанные на творениях Иоанна Кассиана Римлянина. Действительно, египетские монахи употребляли некое краткое изречение псалма, называемое "поучением". У некоторых подвижников, видимо, была такая практика: они давали человеку, в зависимости от его душевного состояния, то или иное изречение, для того чтобы он его постоянно повторял, и используя как молитву, и поучаясь в его содержании.

Святитель Игнатий (Брянчанинов) на основании данных, содержащихся в житиях святых и церковной истории, говорит о том, что Иисусова молитва была в употреблении с древнейших времен. Может быть, слова ее и изменялись, но имя Иисуса Христа употреблялось постоянно - по той причине, что Господь заповедал нам молиться, призывая Его имя: "Если что попросите во имя Мое, все получите" (см. Ин.16:23). Святитель Игнатий очень мудро и справедливо говорит, что апостолы, творившие именем Иисуса Христа многие великие чудеса, не могли не повторять это имя непрестанно, поскольку испытывали к нему глубочайшее уважение и благоговение. Так что практика, видимо, существовала разная, но, безусловно, непрестанное повторение имени Иисуса Христа могло быть только Иисусовой молитвой, хотя кто-то использовал для непрестанной молитвы и псалмы или отдельные из них изречения. Некоторые, как известно, употребляли молитву "Отче наш"; это не принципиально, но слова Иисусовой молитвы наиболее подходят для подобного делания.

Вопрос. То есть "поучение" и молитва Иисусова - это разные вещи?

Ответ. Когда мы говорим "Иисусова молитва", то подразумеваем две вещи: собственно слова Иисусовой молитвы и умное делание в широком смысле. Если брать в узком смысле, то, конечно, "поучение" - нечто более обширное. Потому что поучением могут быть и сама молитва Иисусова, ее слова, и стихи из какого-то псалма, и изречения из Священного Писания. А если мы рассматриваем Иисусову молитву как умное делание, то поучение будет лишь одним из упражнений умного делания, его частью.

Беседа 3. О послушании (беседа первая)

В последнее время мы с вами много разговаривали о послушании. И теперь я боюсь, чтобы у вас не возникло склонности к недоверию, чтобы не стали все во всем сомневаться и таким образом разлагать ту основу, ту сущность монашеской жизни, которая, собственно, и делает монашество монашеством. Может возникнуть злоупотребление. Вот, например, совсем юная сестра Е. скажет: "Отец Авраам учил нас все время думать; нельзя, не проверив по святым отцам, делать то, на что тебя благословляют"; а так как сестра Е. со святыми отцами еще не скоро познакомится, то неизвестно, как и что она будет проверять. Но она думает, что поступает верно, так как в наше время иначе делать нельзя. Действительно, я согласен (и не только согласен, я сам всегда говорю об этом) - рассуждение необходимо всегда. Никто и никогда нас не научит так, чтобы уже не нужно было рассуждать. Но надо знать меру своего рассуждения и удерживать его в определенных рамках. Человеческий ум как океан, и он обязательно должен быть ограничен берегами. Или лучше сказать, человеческий ум как река. Когда река выходит из берегов, она все разрушает. Если же она течет в своем русле, то, наоборот, приносит пользу всему, что питается от нее, всему, что произрастает на ее берегах. И если мы не будем удерживать свой ум в определенных рамках, то это уже будет не рассуждение, а полный произвол.

Соблазниться можно чем угодно. Если человек страстный, своевольный, то естественно, слушаться ему трудно, потому что он не хочет бороться со своей страстностью и своеволием. А своеволие - это желание привести в исполнение веление той или иной страсти. Если в человеке страсти действуют слабо, значит, и своеволие в нем ослабевает. Когда страсть действует мощно, она понуждает волю напрягаться и искать возможности исполнить то, что велит страсть. Кажется, святитель Игнатий сказал, что страсти лукавы. Иногда они принимают вид добродетели. Не нужно думать, что, скажем, блудная страсть всегда проявляется в откровенной форме. Когда человек понимает пагубность этой страсти, пытается с ней бороться, то она иногда облекается в какие-то завуалированные, приличные формы. Так же ведут себя и другие страсти, в особенности тщеславие. Оно даже может принять вид смирения. Это очень часто бывает, особенно в монашеской жизни. Все мы знаем, как должен вести себя смиренный человек, и знаем, что смирение - это добродетель весьма похвальная, весьма важная и что ее все одобряют. И вот человек начинает ходить со скромным видом, с опущенными глазами Я не говорю, что это всегда плохо; но хорошо, когда это действительное проявление сердечного чувства, а не маска. Совсем не всегда человек, который смотрит прямо, бывает гордый; а человек, ходящий с опущенными глазами, не обязательно смиренный. Тщеславие очень искусно принимает вид смирения. По неопытности, бывало, и я путался. Хотя и знаешь верность, справедливость русской пословицы, что в тихом омуте черти водятся, но все же иной раз ошибаешься. Человека горделивого, чрезвычайно своевольного, но внешне скромного иногда принимаешь за смиренного: он говорит тихим голосом, ходит мелким шагом, с опущенной головой, глаза не поднимает, но все делает так, как ему хочется. Тихо, спокойно, но ни в чем не уступит. И оказывается, что человек этот отнюдь не смиренный, а чрезвычайно гордый. Иногда даже одержимый сатанинской гордостью.

Итак, мы видим, что наши страсти не всегда действуют открыто, а иногда принимают вид добродетелей. Тщеславие принимает вид смирения. Блудная страсть может принять вид проповеди лицу другого пола. Гнев может скрываться под видом духовной ревности. Страсти как волки, которые облекаются в овечью шкуру. Поэтому слова Спасителя, которые, конечно, прежде всего надо понимать в прямом смысле: "Берегитесь лжепророков, которые подобны волкам в овечьей шкуре" (см. Мф.7:15), - эти слова можно отнести и к внутренней жизни. Иногда страсть просто надевает личину добродетели; к примеру, мы знаем, как должен выглядеть смиренный человек, и начинаем вести себя с притворным смирением, чтобы нас все хвалили и одобряли.

Но бывает, что этого мало, этого недостаточно. И тогда страсти ищут своего оправдания. Посмотрим, в чем может искать оправдания лень, нерадение. Вот, допустим, я нерадив, я не слушаюсь, в особенности в духовном отношении. Я неусерден в молитве. Я не хочу отсекать своих помыслов - значит, нерадив и в отношении внутренней борьбы. Я испытываю леность к послушанию, к выполнению той или иной монастырской работы. А в монастыре работа - это не просто работа, это отсечение своей воли, и в этом тоже выражается некоторая самоотверженность. Работа, если относиться к ней разумно, также превращается в духовное делание. Как же оправдать свое нерадение? Во-первых, происходит то, что очень часто вообще бывает в человеческой жизни: валят с больной головы на здоровую, то есть ищут причину и оправдание своего нерадения в якобы неправильном духовном руководстве. Допустим, я говорю той же двенадцатилетней сестре Е.: "Молись Иисусовой молитвой. Ты будешь получать от нее большую пользу. Никогда не оставляй Иисусову молитву. Не пропускай правило и на правиле изо всех сил молись. Не будь нерадивой. Не молись с холодком, а всегда понуждай себя, насколько это для тебя возможно, ко вниманию". Сестра Е. слушает, наставление ей очень нравится, уходит и не делает ничего из того, что ей сказано. Трудно ей себя заставить: хочется попрыгать, поскакать, бабочек половить, а тут надо целых полтора часа сидеть на правиле. И вот она прыгает, прыгает, потом приходит ко мне: "Отец Авраам, ничего не получается". - "А почему не получается?" - "Не знаю, видимо, вы что-то не так сказали". То есть что сестра Е. хочет? Она хочет за бабочками бегать и чтобы при этом у нее Иисусова молитва читалась. Ей такое нужно наставление. И сестре К. тоже хочется, чтобы они вдвоем прыгали за бабочками по скиту, а вслед за ними и другие сестры. Им нужно наставление соответственно возрасту и уму. Умом они понимают, что молиться Иисусовой молитвой - это хорошо, что это полезно, но понуждать себя у них нет ни желания, ни сил. Им хочется совместить свои детские и сравнительно невинные страсти с духовным деланием. Отец Авраам скажет: "Конечно, я тебя понимаю. Ты хорошая девочка, и бабочки тоже красивые. Но вообще-то это неприлично. Не надо прыгать за бабочками. Как же ты можешь прыгать и молиться одновременно? Это нелепо. Ты ведь не юродивая". Сестра Е. говорит: "Да, наверное, вы правы", - но в ее душу уже вкралось некоторое сомнение. "Что-то не понимает меня отец Авраам, - думает она. - То, что он не прозорливый, я давно уже вижу. Но он не понимает моей души. Для меня бабочки - это просто все. Вот сестра К. меня понимает. Она хоть и молоденькая, но у нее, видимо, есть духовное рассуждение. Она видит, что бабочки - это прекрасно, это творение Божие. И, прыгая за бабочками, мы таким образом Бога прославляем. А что пользы, если я сижу в келии, бабочек нет, прыгать негде - четыре кровати. Ужасное положение в монастыре. Жить невозможно. И как же я буду прославлять Бога, не прыгая за бабочками? Отец Авраам этого не понял, а сестра К. понимает. У нее есть рассуждение, потому что бывает, что и у молодых бывает рассуждение. Потому что есть опыт духовный. У кого опыт духовный, у того и рассуждение. А отец Авраам хоть и больше прожил, но у него, видимо, этого духовного опыта нет, потому и рассуждения нет". И вот начинают сестра Е. и сестра К. друг с другом советоваться. Может быть, им иногда кажется, что все-таки сестра К. слишком молодая, и они ищут кого-нибудь постарше, но с таким же детским умом. Сестра П.? Сестра П. скажет: "Бабочек всех переловить - от них гусеницы. Гусеницы все поедают. Деревья посрубать - от них тень на огород - ничего не вырастает. И построить овощехранилище, гигантское желательно. Когда у нас в монастыре будет пять тысяч человек, чтобы на всех овощей хватило". Нет, не надо с сестрой П. советоваться. Но так или иначе наши юные сестры находят такого человека, который бы потворствовал их страстям. Они начинают с этим человеком советоваться, а поскольку он льстит их страстям, то девочки считают, что нашли прекрасного наставника. А отец Авраам их не может удовлетворить, потому что у него нет рассуждения. Он их души не понимает. Он им не может дать такое наставление, чтобы совместить их страсти со стремлением к познанию Бога, с любовью к Богу, с усердием к Иисусовой молитве. И на самом деле никто не сможет дать такое наставление! Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сказать, что нужно молиться, нужно смиряться, нужно молчать побольше и так далее. А не то получается, как апостол Павел говорит: "Ибо будет время, когда по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху" (2Тим.4:3).

Бывает иногда, что и в книгах начинают искать оправдания. Берет сестра Е., допустим, какую-нибудь книгу. Открывает ее: третье, четвертое, пятое, десятое - это все не подходит. Ага, вот - нашла что-то о богомыслии и думает: "Вот я как раз за бабочками прыгаю, а это ведь богомыслие. Я же размышляю о творении Божием, какой Бог премудрый Творец, какой Он великий Художник. А отец Авраам это отрицает. Как же так? Неужели он умнее, чем, например, святитель Тихон Задонский?" А когда у того же святителя Тихона Задонского через пять страниц говорится то, что говорит и отец Авраам, этого она уже не видит, потому что человек замечает только то, что ему подходит. Он выбирает не то, что его обличает, что обнаруживает его страстность и позволяет в наставлении своего духовника, в наставлении святоотеческом, в Священном Писании, как в зеркале, увидеть себя. Он выбирает то, что льстит его страсти и оправдывает его.