Вы видите, что в учении Православной Церкви о том, что такое природа и ипостась (или лицо), нет ничего такого, что походило бы на представление о личности, которое сейчас распространено. Под личностью мы подразумеваем нечто особенное, неповторимое в человеке, и поэтому можно заключить, что личность - это, видимо, какие-то его душевные свойства: нельзя же сказать, что она состоит в том, что человек ходит в очках, так как у него зрение плохое, и что это плохое зрение и есть признак его личности. Личность мы, конечно же, понимаем как душевные свойства. Поэтому из элементарного философского рассуждения о том, что представляет собой общая для всех нас природа, мы должны перейти уже в другую плоскость.

Но прежде я еще раз вернусь к рассуждению о нашей природе: можно сказать, что в этом смысле мы все единосущны друг другу. Конечно, отсюда не следует, что наше существо полностью совпадает с существом другого человека, как это явлено в Лицах Пресвятой Троицы, но природа наша совершенно одинакова, и мы должны понимать, что мы принципиально друг от друга ничем не отличаемся. И некоторые современные богословы, как, например, Владимир Николаевич Лосский, рассуждают о том, что Церковь - это единосущное и многоипостасное человечество: единосущное по природе и многоипостасное по тем лицам, из которых оно состоит. Если бы мы все были праведной жизни - все исполняли волю Божию, то в существе каждого человека действовала бы единая общая воля. Нужно различать природную волю, то есть свойственную той или иной природе, от личной воли, которая происходит уже от греховности, искажения, нарушения этой природы. Они присутствуют в нас обе, но как все Лица Пресвятой Троицы имеют одну волю, так и все человечество должно было бы иметь одну волю, потому что мы должны следовать воле Божественной.

Таким образом, послушание, которого многие боятся и которое воспринимают как подавление личности, на самом деле есть возвращение человека к своей природе; конечно, мы говорим о послушании в идеале - когда слушаемся того человека, который знает волю Божию или, по крайней мере, знает лучше, чем мы, а не тогда, когда мы слушаемся кого угодно, лишь бы только слушаться. Мы все стремимся к тому, чтобы совершать одно и то же, ведь заповеди евангельские даны всем: и мужчинам и женщинам, и умным и глупым, и старым и молодым - всем нам заповедано: "Возлюби ближнего твоего, как самого себя" (Мф.22:39) или "Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем" (Мф.22:37), и так можно сказать обо всех заповедях. Получается, что в то время, как мы ищем какого-то разнообразия, самостоятельности и самобытности в своем поведении, Евангелие призывает нас всех вести себя одинаково, и нам кажется, что Евангелие уничтожает нашу личность, потому что лишает нас того, что представляется нам ее проявлением. И оказывается, как я уже сказал, что под личностью мы чаще всего понимаем совокупность нарушений своей природы, появившихся в связи с грехопадением или с нашим греховным образом жизни, с собственным отклонением от воли Божией, то есть усугублением первородного греха, доставшегося нам от прародителей, собственной греховной жизнью. Именно в этих греховных отличиях друг от друга мы и видим свою личность: например, сестра К. ленивая, а сестра Ф. злая: бегает и на всех кричит, - при этом сестры К. и Ф. думают, что когда им не дают спать или кричать, то их личность подавляют. Я утрирую для того, чтобы стало ясно - действительно, нам представляются нашей личностью все многообразные сочетания наших страстей, тонко или грубо действующих в нас, мы видим свою индивидуальность именно в них. А когда начинаем их в себе подавлять, то нам представляется, что наша личность уничтожается, поскольку мы не понимаем, что истинное отличие друг от друга заключается в наших подлинных душевных свойствах, в развитии добродетелей.

Святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит, что молитва, исполнение заповедей есть смерть для "ветхого" человека, а наш "ветхий" человек - человек греховный. Отличия в греховности, которые мы принимаем за особенности личности, не всегда проявляются так грубо, как я описал: один ленивый, другой сердитый, - а могут существовать очень тонко и незаметно. Кто-то, скажем, имеет эстетическое чувство и любит живопись, хотя на самом деле в этом эстетическом чувстве кроме собственно любви к красоте присутствуют, допустим, блудная страсть, тщеславие или гордость, которые, разнообразно сочетаясь, порождают то или иное выражение "любви к искусству", а по сути - проявление греховной воли человека. Вся человеческая жизнь, можно сказать, пронизана стремлением к самовыражению, т.е. желанием утвердить "ветхого" человека, развить свою греховность. Иногда это бывает очень грубо, например грубый разврат, иногда утонченно - как при занятиях искусством.

Таким образом, под развитием личности, как его представляют гуманисты, понимается развитие греховного начала, которое святитель Игнатий (Брянчанинов) называет добром падшего человеческого естества и которое всегда смешано со злом и ищет утешения для своих страстей в той или иной деятельности, в чем бы она ни состояла. Иногда она даже прикрывается христианскими целями у людей, которые верят во Христа, тогда как те, кто не верит, совершенно откровенно сбрасывают с себя этот покров и действуют неприкрыто; тогда всестороннее развитие понимается как всестороннее устремление человека ко всему земному и греховному. Пусть даже это земное по видимости невинно и нейтрально, но поскольку оно отвлекает человека от небес, от мысли о спасении, которая должна постоянно его беспокоить и вести к вечности, то и это нейтральное и сравнительно безгрешное становится страшным и опасным явлением. Если самая невинная, ничтожная вещь заставляет человека забыть о покаянии, о молитве, о борьбе со страстями, то она уже превращается из невинной и ничтожной в чудовищную и могущественную. Всякое всестороннее развитие, в чем бы оно ни выражалось: в любви к искусству, в развитии своей индивидуальности, в сохранении своего характера, в умственном развитии, - когда совершается ради "личности", ради самого себя, ради того, чтобы из себя что-то представлять, чем-то отличаться от других людей, становится погибельным и разрушительным для истинной личности человека, для его истинного "я" (если воспользоваться термином нехристианского происхождения).

Что же можно понимать под развитием личности и что значит всестороннее развитие личности с христианской точки зрения, если мы будем все-таки употреблять этот термин? Безусловно, развитие человека по евангельским заповедям, а под совершенным развитием личности нужно понимать совершенствование человека в исполнении всех заповедей, приобретение им всех добродетелей, а не какой-то одной, потому что когда человек целомудрен, но гневлив, или, наоборот, обладает кротостью, но не обладает целомудрием, то это - уродство, и такой человек не спасется, по словам апостола Иакова: "Кто нарушил одну заповедь, тот весь закон нарушил" (Иак.2:10). Только так можно понимать гармоническое развитие личности - как равное исполнение всех евангельских заповедей, всестороннее развитие внутреннего человека в отношении всех добродетелей. Личность в человеке - это образ и подобие Божие. Если воспользоваться идеей и терминологией Лосского, что индивидуальность человека состоит в различных сочетаниях греховных свойств, разрушающих природу, отделяющих одного человека от другого, то можно сказать, что различное сочетание добродетелей, действующих с большим или меньшим разнообразием (при условии, что человек исполняет волю Божию, которая выражена в Евангелии), и формирует его личность: один отличается смирением, другой, может быть, кротостью, иной необыкновенно целомудренный; один более преуспевает в любви к ближнему, другой, подвизаясь в уединении, - в любви к Богу, которая никому не видима и никому не известна, кроме него самого.

Теперь вернемся к тому, что же такое подавление личности. Если наставник станет смирять человека или он сам начнет понуждать себя к смирению, к отсечению своей греховной воли, то это будет подавлением греховной личности "ветхого" человека и того особенного греха, который отличает его от другого грешника. Грех разделяет людей, а добродетель соединяет. Грех - это то, что противно нашей природе. Добродетель же свойственна нашей природе. Ложное развитие личности делает людей совершенно чужими друг другу, лишает человека любви, делает его в конечном счете врагом другому до такой степени, что древние римляне, например, даже говорили: "Человек человеку - волк". Мы видим, что с развитием личностей вражда в человечестве увеличивается. Казалось бы, если провозглашен гуманизм, любовь к человеку, то люди должны все больше преуспевать во взаимном доброделании, но мы видим, что никогда прежде не было таких страшных войн, как в тот период, когда человечество стало отходить от христианства. С течением времени эта нечеловеческая жестокость все более и более увеличивается: чем больше мы говорим о любви, взаимопонимании и уважении, тем враждебнее отношение людей друг к другу. И от этого никуда не уйдешь. Конечно, войны и ненависть были и в древние времена, но никогда войны не достигали такого масштаба, не приносили столько бед и горя человечеству, как это было в двадцатом веке и даже уже в двадцать первом. Все мы как будто гуманисты, все мы считаем, что человек выше всего и что он есть "мера всех вещей", но если раньше, чтобы уничтожить человека, надо было хорошо поработать мечом и копьем, то сейчас достаточно сбросить одну бомбу, чтобы убить сотни тысяч людей. Вот плоды такого гуманизма. Некоторые, может быть, скажут, что это просто наука так последовательно развивалась: открыли термоядерную реакцию, создали атомную бомбу - тут никуда не денешься. На самом же деле физические законы существовали с древнейших времен, их не открывали потому, что умственные способности человека не были устремлены в эту сторону и люди не желали открывать то, что открывают сейчас. Интересовало людей совершенно другое, и что их интересовало, то они и развивали, созидали, тем и жили.

Таким образом, развитие культуры в каком-то определенном направлении говорит об устремлении человеческого духа. Стремление утвердиться, стремление развить свою личность привело к совершенному непониманию людьми друг друга, к совершенной замкнутости и отчужденности. Если мы возьмем даже сравнительно недавние времена, скажем девятнадцатый век или начало двадцатого, то по крайней мере в русских деревнях были очень простые отношения, да и в небольших городах все друг с другом здоровались, двери в домах не закрывались, все были радушны и приветливы. Странника, отправлявшегося по святым местам, принимал всякий, всякий готов был его приветить и оказать ему услугу. Сейчас же странника, пожалуй, мы уже побоимся принять, во-первых, потому что нам не хочется с ним делиться, а во-вторых, мы, может быть и справедливо, его испугаемся, потому что он может оказаться проходимцем, который принесет беду; то есть человек все больше и больше замыкается в себе. Мы видим, что люди, с которыми мы общаемся в общественном транспорте или где-нибудь еще, - совершенно для нас чужие и как бы для нас не существуют. Это говорит об охлаждении любви, о замкнутости человека внутри самого себя под предлогом развития личности.

Мы и сами замечаем, что как только начинаем беречь свою "личность", а на самом деле охранять свою греховную волю, и бояться, чтобы она никак не пострадала, тут же в наше сердце вкрадывается безразличие, равнодушие ко всем людям. И наоборот, если мы отсекаем свою волю, если смиряемся, когда "нашу личность подавляют", примиряемся, соглашаемся с этой воспитательной мерой, а не противимся ей, тогда видим, что в нас сохраняется доброе расположение к тем людям, которые нас окружают. Истинное, разумное послушание, т.е. сознательно принимаемое и исполняемое, делает человека любвеобильным. Подавление личности послушанием, подавление греховного начала, нашего "ветхого" человека, есть уничтожение только "маски", "личины", по выражению одного богослова, утверждавшего, что есть лицо, личность и личина. Личина - это маска, личность - истинное внутреннее состояние человека, образ и подобие Божии в нем, а лицо - то исходное, с чего он начинает; люди либо напускают на себя личину, то есть приобретают некоторую греховную индивидуальность, либо добиваются, чтобы в них открылась личность, проявились образ и подобие Божии, то есть живут по Евангелию и уподобляются Господу. И если мы посмотрим на угодников Божиих, которые совершенно не стремились к самовыражению, то увидим, что они были необыкновенными, неповторимыми людьми. Это видно не только из святоотеческих писаний, которые отличаются особым стилем, изяществом, образностью, в которых видны яркие личности авторов, но и из житий тех святых угодников Божиих, которые не оставили никаких письменных трудов. Почитаем, например, житие преподобного Серафима Саровского и наставления, которые были записаны с его слов другими людьми, и увидим, что он был необыкновенной личностью, возле которой людям, стремящимся к спасению и истине, всегда было приятно, отрадно и утешительно: они с готовностью принимали от него даже и обличения.

А с человеком, который пытается всячески показать свою индивидуальность, образованность, ум или оригинальность своих мнений по каким-то вопросам, бывает скучно и тяжело; чувствуется, что общение с таким человеком бесплодно и даже мучительно.

Таким образом, мы можем выделить в человеческой жизни две составляющие. Первая - природа человека, которая может быть разрушена ложным самовыражением, потому что это самовыражение есть сочетание и развитие греховных качеств человека и попытка отличаться от других греховными свойствами. Вторая - это ипостась человека. Здесь можно говорить о различиях внешних и внутренних. Внешние, в духовном смысле, различия - это так называемые случайные свойства: пол, образование, возраст, национальность, место жительства, воспитание и т.д. Различия по внутреннему человеку, которые также относятся к нашим ипостасным свойствам, но которые труднее описать и даже уловить и понять, - это отличия друг от друга по добродетелям: один более упражняется в одной добродетели, другой - в иной; одному больше свойственна милостыня, другому - молитва, третьему - смирение, четвертому - покаяние, а иному кротость. Хотя, конечно, в этом направлении мы должны стремиться к всестороннему развитию и исполнять все заповеди, но одному человеку дается легче одно, другому - другое. В этом развитии ипостасных душевных свойств, собственно, и состоит развитие личности.

Итак, мы видим, что есть телесные и душевные ипостасные свойства, и если мы желаем говорить о личности, то, я думаю, прежде всего нужно говорить о душевных ипостасных свойствах: тех добродетелях, которые нас формируют и делают различными людьми. Например, есть монашеская жизнь и есть семейная, есть одни добрые дела и есть иные. Не нужно думать, что если человек молится, но не подает милостыню, то он делает плохо. О другом же, который более способен к добродетели питать алчущих и одевать нагих, не нужно думать, что он пренебрегает молитвой и не спасется. Вот как можно рассуждать о подавлении и о развитии личности: подавлять мы должны в себе греховное, а развивать - евангельские добродетели. Если же мы станем развивать в себе греховные различия, то поневоле будем разрушать свою природу и подавлять, нивелировать, уничтожать в себе истинную личность - евангельские свойства; личностные, духовные проявления будут в нас все слабее и слабее, потому что дух человека развивается и живет свободно только по заповедям и истинную свободу мы обретаем во Христе, в Евангелии. Нам нужно понимать, что такое свобода и что такое рабство. Апостол Павел говорит: "Вы поработились Христу и стали свободными от греха, - и прибавляет: говорю это из-за немощи вашего ума" (Рим.6:18-19), потому что, действительно, как можно поработиться Христу? Христос освобождает. Но апостол так выражается для того, чтобы мы поняли, что с нами происходит. И апостол Иаков говорит, что мы призваны "к закону совершенному, к закону свободы" (Иак.1:25). Если мы порабощаемся Евангелию, значит мы освобождаемся от греха, если же мы порабощаемся греху, ищем так называемого развития личности (на самом деле ложного) и боимся ее подавления, то мы в себе этот грех развиваем и освобождаемся от Христа. Действительно, тяжело порабощаться Христу: многое становится непозволительным. "Меня подавляют, меня уничтожают: ни то, ни другое, ни третье - ничего делать нельзя", - так греховный человек воспринимает Евангельскую жизнь, и в частности монашескую. Но подавляют в действительности не человека, а то греховное, что в нем есть, в то время как добродетелям его дается свобода действовать, развиваться и укрепляться. Душа человека, как говорит Антоний Великий, по природе добродетельна. И поэтому, когда мы порабощаем себя так, как повелел Сам Господь Иисус Христос: берем на себя Его иго, то есть рабство Христовым заповедям, - тогда эти ограничения дают свободу тому доброму, что есть в нашей душе; добродетели начинают действовать все более и более могущественно, развиваться, и мы действительно становимся личностью - христианином. В то время как греховная наша индивидуальность подавляется и нивелируется.

Нам прежде всего нужно самим понять, с чем мы себя отождествляем: с нашей греховной индивидуальностью или с нашей евангельской личностью. Если мы отождествляем себя с греховной индивидуальностью, с отличиями в сложном сочетании страстей, тогда послушание и вообще евангельские заповеди - потому что послушание есть средство к их исполнению - становятся мучительными, страшными, разрушительными, действительным подавлением личности, раз мы считаем, что разрушается наше "я". Если же мы отождествляем себя с тем добрым, что есть в нашей душе, например: с кротостью, смирением, любовью к ближнему, - то послушание освобождает нас, делает нас способными к исполнению Евангелия. Когда, например, кто-нибудь сознательно или бессознательно, нечаянно, по немощи, уничижает нас и мы принимаем это правильно, то человек тот освобождает нас от гордости; когда кто-нибудь отнимает наше имущество, намеренно ли или ненамеренно, то он освобождает нас от корыстолюбия. Конечно, легче вытерпеть монашескую жизнь, потому что при ней все для освобождения человека делается сознательно: запрещают иметь ту вещь, которая тебе нравится, или запрещают делать то, что тебе хочется. Но поскольку деятельность эта в отношении нас целенаправленна, то нам кажется, что нас третируют, к нам относятся тиранически. Пришлось бы нам в миру столкнуться с тем же самым - там люди действовали бы по отношению к нам бессознательно, мы бы понимали, что, отнимая наше имущество или занимая нашу должность, они преследуют какие-то свои корыстные интересы, а не думают о нашей пользе, и такое испытание нам было бы гораздо труднее перенести, но все равно терпеть было бы надо, от этого никуда не денешься. Законы Евангелия как законы физического мира: они действуют везде. Сила тяготения или скорость распространения света везде одинаковы - и в монастыре, и за забором. Так и евангельские заповеди, и нравственные законы везде одинаковы: человек везде один и тот же и Бог везде Один и Тот же, - и мы совершенно напрасно противимся послушанию, отсечению воли, уничижению нас, так как они на самом деле имеют целью помочь нам освободиться от власти греха, сбросить с себя "ветхого" человека, как шелуху, как некую скорлупу, из которой появится птенец. А если мы эту скорлупу не сбросим, значит предпочтем остаться мертвыми, как яйца, из которых птенец не вылупился и которые выбрасывают.

Итак, личность, если пользоваться терминами В.Н. Лосского, - это христианское начало в человеке, развитие его христианских свойств, т.е. добродетелей, а индивидуальность - это развитие греховных свойств человека. Будем же различать подавление и освобождение личности, понимая, в чем состоит то и другое. Послушание - это освобождение личности, а ослушание именно и есть ее подавление. Если же мы не желаем быть личностями в том смысле, в каком учит нас Евангелие, значит, мы хотим отличаться друг от друга чем угодно, даже, наподобие Герострата, какими-нибудь преступлениями, и прославиться чем угодно, лишь бы не быть как все. На это только остается ответить словами народной мудрости: дуракам закон не писан, что хотите, то и делайте. Но ведь нужно понимать, что такое свобода и что такое рабство.