Таким образом, развитие культуры в каком-то определенном направлении говорит об устремлении человеческого духа. Стремление утвердиться, стремление развить свою личность привело к совершенному непониманию людьми друг друга, к совершенной замкнутости и отчужденности. Если мы возьмем даже сравнительно недавние времена, скажем девятнадцатый век или начало двадцатого, то по крайней мере в русских деревнях были очень простые отношения, да и в небольших городах все друг с другом здоровались, двери в домах не закрывались, все были радушны и приветливы. Странника, отправлявшегося по святым местам, принимал всякий, всякий готов был его приветить и оказать ему услугу. Сейчас же странника, пожалуй, мы уже побоимся принять, во-первых, потому что нам не хочется с ним делиться, а во-вторых, мы, может быть и справедливо, его испугаемся, потому что он может оказаться проходимцем, который принесет беду; то есть человек все больше и больше замыкается в себе. Мы видим, что люди, с которыми мы общаемся в общественном транспорте или где-нибудь еще, - совершенно для нас чужие и как бы для нас не существуют. Это говорит об охлаждении любви, о замкнутости человека внутри самого себя под предлогом развития личности.

Мы и сами замечаем, что как только начинаем беречь свою "личность", а на самом деле охранять свою греховную волю, и бояться, чтобы она никак не пострадала, тут же в наше сердце вкрадывается безразличие, равнодушие ко всем людям. И наоборот, если мы отсекаем свою волю, если смиряемся, когда "нашу личность подавляют", примиряемся, соглашаемся с этой воспитательной мерой, а не противимся ей, тогда видим, что в нас сохраняется доброе расположение к тем людям, которые нас окружают. Истинное, разумное послушание, т.е. сознательно принимаемое и исполняемое, делает человека любвеобильным. Подавление личности послушанием, подавление греховного начала, нашего "ветхого" человека, есть уничтожение только "маски", "личины", по выражению одного богослова, утверждавшего, что есть лицо, личность и личина. Личина - это маска, личность - истинное внутреннее состояние человека, образ и подобие Божии в нем, а лицо - то исходное, с чего он начинает; люди либо напускают на себя личину, то есть приобретают некоторую греховную индивидуальность, либо добиваются, чтобы в них открылась личность, проявились образ и подобие Божии, то есть живут по Евангелию и уподобляются Господу. И если мы посмотрим на угодников Божиих, которые совершенно не стремились к самовыражению, то увидим, что они были необыкновенными, неповторимыми людьми. Это видно не только из святоотеческих писаний, которые отличаются особым стилем, изяществом, образностью, в которых видны яркие личности авторов, но и из житий тех святых угодников Божиих, которые не оставили никаких письменных трудов. Почитаем, например, житие преподобного Серафима Саровского и наставления, которые были записаны с его слов другими людьми, и увидим, что он был необыкновенной личностью, возле которой людям, стремящимся к спасению и истине, всегда было приятно, отрадно и утешительно: они с готовностью принимали от него даже и обличения.

А с человеком, который пытается всячески показать свою индивидуальность, образованность, ум или оригинальность своих мнений по каким-то вопросам, бывает скучно и тяжело; чувствуется, что общение с таким человеком бесплодно и даже мучительно.

Таким образом, мы можем выделить в человеческой жизни две составляющие. Первая - природа человека, которая может быть разрушена ложным самовыражением, потому что это самовыражение есть сочетание и развитие греховных качеств человека и попытка отличаться от других греховными свойствами. Вторая - это ипостась человека. Здесь можно говорить о различиях внешних и внутренних. Внешние, в духовном смысле, различия - это так называемые случайные свойства: пол, образование, возраст, национальность, место жительства, воспитание и т.д. Различия по внутреннему человеку, которые также относятся к нашим ипостасным свойствам, но которые труднее описать и даже уловить и понять, - это отличия друг от друга по добродетелям: один более упражняется в одной добродетели, другой - в иной; одному больше свойственна милостыня, другому - молитва, третьему - смирение, четвертому - покаяние, а иному кротость. Хотя, конечно, в этом направлении мы должны стремиться к всестороннему развитию и исполнять все заповеди, но одному человеку дается легче одно, другому - другое. В этом развитии ипостасных душевных свойств, собственно, и состоит развитие личности.

Итак, мы видим, что есть телесные и душевные ипостасные свойства, и если мы желаем говорить о личности, то, я думаю, прежде всего нужно говорить о душевных ипостасных свойствах: тех добродетелях, которые нас формируют и делают различными людьми. Например, есть монашеская жизнь и есть семейная, есть одни добрые дела и есть иные. Не нужно думать, что если человек молится, но не подает милостыню, то он делает плохо. О другом же, который более способен к добродетели питать алчущих и одевать нагих, не нужно думать, что он пренебрегает молитвой и не спасется. Вот как можно рассуждать о подавлении и о развитии личности: подавлять мы должны в себе греховное, а развивать - евангельские добродетели. Если же мы станем развивать в себе греховные различия, то поневоле будем разрушать свою природу и подавлять, нивелировать, уничтожать в себе истинную личность - евангельские свойства; личностные, духовные проявления будут в нас все слабее и слабее, потому что дух человека развивается и живет свободно только по заповедям и истинную свободу мы обретаем во Христе, в Евангелии. Нам нужно понимать, что такое свобода и что такое рабство. Апостол Павел говорит: "Вы поработились Христу и стали свободными от греха, - и прибавляет: говорю это из-за немощи вашего ума" (Рим.6:18-19), потому что, действительно, как можно поработиться Христу? Христос освобождает. Но апостол так выражается для того, чтобы мы поняли, что с нами происходит. И апостол Иаков говорит, что мы призваны "к закону совершенному, к закону свободы" (Иак.1:25). Если мы порабощаемся Евангелию, значит мы освобождаемся от греха, если же мы порабощаемся греху, ищем так называемого развития личности (на самом деле ложного) и боимся ее подавления, то мы в себе этот грех развиваем и освобождаемся от Христа. Действительно, тяжело порабощаться Христу: многое становится непозволительным. "Меня подавляют, меня уничтожают: ни то, ни другое, ни третье - ничего делать нельзя", - так греховный человек воспринимает Евангельскую жизнь, и в частности монашескую. Но подавляют в действительности не человека, а то греховное, что в нем есть, в то время как добродетелям его дается свобода действовать, развиваться и укрепляться. Душа человека, как говорит Антоний Великий, по природе добродетельна. И поэтому, когда мы порабощаем себя так, как повелел Сам Господь Иисус Христос: берем на себя Его иго, то есть рабство Христовым заповедям, - тогда эти ограничения дают свободу тому доброму, что есть в нашей душе; добродетели начинают действовать все более и более могущественно, развиваться, и мы действительно становимся личностью - христианином. В то время как греховная наша индивидуальность подавляется и нивелируется.

Нам прежде всего нужно самим понять, с чем мы себя отождествляем: с нашей греховной индивидуальностью или с нашей евангельской личностью. Если мы отождествляем себя с греховной индивидуальностью, с отличиями в сложном сочетании страстей, тогда послушание и вообще евангельские заповеди - потому что послушание есть средство к их исполнению - становятся мучительными, страшными, разрушительными, действительным подавлением личности, раз мы считаем, что разрушается наше "я". Если же мы отождествляем себя с тем добрым, что есть в нашей душе, например: с кротостью, смирением, любовью к ближнему, - то послушание освобождает нас, делает нас способными к исполнению Евангелия. Когда, например, кто-нибудь сознательно или бессознательно, нечаянно, по немощи, уничижает нас и мы принимаем это правильно, то человек тот освобождает нас от гордости; когда кто-нибудь отнимает наше имущество, намеренно ли или ненамеренно, то он освобождает нас от корыстолюбия. Конечно, легче вытерпеть монашескую жизнь, потому что при ней все для освобождения человека делается сознательно: запрещают иметь ту вещь, которая тебе нравится, или запрещают делать то, что тебе хочется. Но поскольку деятельность эта в отношении нас целенаправленна, то нам кажется, что нас третируют, к нам относятся тиранически. Пришлось бы нам в миру столкнуться с тем же самым - там люди действовали бы по отношению к нам бессознательно, мы бы понимали, что, отнимая наше имущество или занимая нашу должность, они преследуют какие-то свои корыстные интересы, а не думают о нашей пользе, и такое испытание нам было бы гораздо труднее перенести, но все равно терпеть было бы надо, от этого никуда не денешься. Законы Евангелия как законы физического мира: они действуют везде. Сила тяготения или скорость распространения света везде одинаковы - и в монастыре, и за забором. Так и евангельские заповеди, и нравственные законы везде одинаковы: человек везде один и тот же и Бог везде Один и Тот же, - и мы совершенно напрасно противимся послушанию, отсечению воли, уничижению нас, так как они на самом деле имеют целью помочь нам освободиться от власти греха, сбросить с себя "ветхого" человека, как шелуху, как некую скорлупу, из которой появится птенец. А если мы эту скорлупу не сбросим, значит предпочтем остаться мертвыми, как яйца, из которых птенец не вылупился и которые выбрасывают.

Итак, личность, если пользоваться терминами В.Н. Лосского, - это христианское начало в человеке, развитие его христианских свойств, т.е. добродетелей, а индивидуальность - это развитие греховных свойств человека. Будем же различать подавление и освобождение личности, понимая, в чем состоит то и другое. Послушание - это освобождение личности, а ослушание именно и есть ее подавление. Если же мы не желаем быть личностями в том смысле, в каком учит нас Евангелие, значит, мы хотим отличаться друг от друга чем угодно, даже, наподобие Герострата, какими-нибудь преступлениями, и прославиться чем угодно, лишь бы не быть как все. На это только остается ответить словами народной мудрости: дуракам закон не писан, что хотите, то и делайте. Но ведь нужно понимать, что такое свобода и что такое рабство.

Я напоминаю вам, что мы употребили выражение "развитие личности" лишь из-за того, что его обычно употребляют в наше время. Хотя мы и говорим об этом, но не в том смысле, что нужно стремиться что-то из себя представлять. Вообще, ни такого представления, ни такого понятия, ни такой цели, как развитие личности, в христианстве нет, в христианстве есть цель - спасение, будь то развитая личность или неразвитая, неважно. Я приводил пример того, как простые, невежественные крестьяне сияли благодатью, и, конечно, в христианском смысле слова это были личности. Мы знаем, что простой русский народ в своей массе был весьма добродетелен, а люди высшего, образованного класса в духовном и нравственном отношении были развращены, отвратились от Бога, впали в маловерие или даже неверие и хотя представляли собой индивидуальности, но были с христианской точки зрения людьми падшими и негодными. Скажем, мы читаем А.С. Пушкина, восхищаемся его гениальностью как писателя. Это справедливо, но в то же время мало кто знает, что в обыденной жизни он был человек тяжелый, даже некоторые друзья терпели его с трудом. Он много раз сражался на дуэлях, в конце концов и сам был убит на дуэли из-за ревности, пострадал от того, чем обижал других людей. Этим мы как-то пренебрегаем, а столкнись с таким человеком в жизни - пожалуй, избегали бы его, несмотря на гениальность.

Не нужно стремиться к самовыражению, которое навязывает нам мир; в этом смысле мы должны быть самостоятельными и выбросить из своего ума подобный дурман, избавиться от представлений о свободе и развитии личности, предлагаемых миром, потому что они совершенно чужды христианским идеалам. Мы должны стремиться к тому, чтобы стать евангельскими людьми, а не представлять из себя нечто особенное любой ценой. На самом деле человеку необходимо смириться, потому что где смирение, там и начало освобождения; и преподобный Иоанн Лествичник называет смирение искоренительницей всех страстей. Поэтому и самому всеми способами надо стараться смириться, и старец или старица обязаны заботиться, чтобы помочь человеку прежде всего именно в этом. Если зародится в нас даже тень гордости, то это страшная беда - это прелесть. Некоторые спрашивают про наших бывших сестер: почему они впали в прелесть, почему с ними такое произошло? Как раз потому, что они не хотели отказаться от своей воли, смириться, отречься от своего разума. Потому с ними и случилась беда; а бывает такое именно с теми, кто желает сохранить свою индивидуальность, свое понимание вещей, свою волю и считает, что ущемление его в этом является посягательством на самое дорогое, что у него есть. Пусть даже такой человек действительно разовьет свою личность во всех смыслах, пусть он даже станет кем-то необыкновенным, допустим напишет такую книгу, как Иоанн Лествичник, я уж не говорю, как А.С. Пушкин, но если он погибнет для вечности, что проку от такого развития личности? Мы должны понимать, что наша цель не внутреннее самоусовершенствование само по себе - совершенствование ради совершенствования, а совершенствование только ради спасения в вечности. И лучше нам несовершенными или весьма ущербными войти в вечную жизнь, чем, будучи всесторонне развитыми, быть вверженными в геенну огненную. Само Евангелие учит нас несовершенству, понимаемому именно в таком смысле. Разве Спаситель не говорит: "Если рука твоя или нога твоя соблазняет тебя, отсеки их и брось от себя. Лучше тебе хромому или однорукому войти в царствие Божие, чем с двумя руками и двумя ногами быть вверженным в геенну огненную" (Мк.9:43-45). Посмотрите, по Евангелию получается, что нужно быть несовершенным и даже уродом, лишь бы только войти в Царство Божие, а мы стремимся к какому-то всестороннему развитию. Какое же всестороннее развитие можно видеть в человеке одноруком, одноногом и одноглазом, как сказано в Евангелии, то есть, грубо говоря, в человеке несимметричном? Если у человека, говорящего о развитии и подавлении личности, спросить, что такое личность, то он чаще всего и двух слов связать не сможет. А как немножко копнешь, окажется, что личность состоит в том, что спать хочется, работать много заставляют и читать вместо работы не дают, то есть эти люди под личностью подразумевают свои страсти.

Это не образное сравнение, а действительность, мы же этого не понимаем и потому, образно говоря, играем с огнем. И оберегая свой покой, свои мелкие страсти, свою ничтожную в действительности личность, мы теряем надежду или по крайней мере ставим под сомнение свое спасение в вечности. Разве можно шутить с такими вещами? Надо понять, что послушание - это средство, которое освобождает нас от власти грехов, та лестница, которая одной ступенью возводит человека на небо, - так с восхищением, с восторгом говорит о послушании преподобный Григорий Синаит. А с тем, что у нас недостаточно опытные старцы и старицы, я, конечно, согласен, но если взять тех людей, которые недовольны их опытностью, то уверяю, что у неопытных стариц гораздо больше опыта, чем этим недовольным людям в данный момент может понадобиться: вопросы, которые их волнуют, и страсти, которые их мучают, элементарны и просты. Скажу я, например, какому-нибудь алкоголику, что пить нельзя, а иначе он где-нибудь упадет, у него прихватит сердце и он умрет, а он ответит: "Ты врач? Что ты в этом понимаешь. Ты нарколог? Где ты учился? Какое у тебя образование? Ты где работаешь? Какая у тебя зарплата?" Если я дам такой совет, не будучи врачом-наркологом, разве я неправильно посоветую? Моих элементарных знаний достаточно, чтобы дать наставление такому страстному человеку. А мы хотим невесть чего: чтобы какой-нибудь профессор, лауреат Нобелевской премии, учил нас арифметике в первом классе. А раз ты не лауреат Нобелевской премии, чему ты нас можешь научить, как ты нам сможешь объяснить, сколько будет дважды два?

Вопрос. Я не вижу в себе никаких добродетелей, относящихся к моей индивидуальной природе, так откуда же они появятся после смерти "ветхого" человека во мне? Неужели я совершенно изменюсь? И ничего из того, что есть во мне сейчас, не останется, то есть это уже буду словно и не я?

Ответ. Между прочим, другое имя при постриге дается именно в знак того, что постриженник начинает новую жизнь, становится другим. Если кто-либо полностью отождествляет себя с "ветхим" человеком - со своими страстями, то, конечно, ему кажется, что, изменяясь, он как бы исчезает и вместо него появляется некто новый. Но на самом деле по мере духовного развития человек осознает в себе истинную личность, понимает, что сам по себе он представляет: в нем раскрывается именно христианская личность. Ведь страсть не есть нечто положительное, как и в болезни нет ничего положительного. Болезнь - это отсутствие здоровья, страсть - это отсутствие добродетелей. По мере умаления страстей появляются противоположные добродетели, допустим, по мере умаления гнева появляется кротость и т.д. Так человек обновляется. И если человек не видит в себе никаких добродетелей, то это не значит, что в нем этих добродетелей нет: он может не видеть их по смирению, например, или по той причине, что они в нем очень слабо действуют. Бывают люди, достигшие высокого духовного преуспеяния, весьма добродетельные, которые в себе вообще ничего доброго не видят, считают себя худшими из всех. Но это тоже есть добродетель, может быть величайшая и самая необходимая для спасения, - смирение. Мы же сейчас говорим не о том, что человек ощущает, а о том, что происходит на самом деле; по разным причинам можно не ощущать, не видеть, что с тобой происходит, об этом скорее должен думать тот, кто тобой руководит. Некоторые люди смиряются таким образом, что не находят в себе ничего особенного. Обычно это бывает с простыми людьми, им кажется, что они ничего из себя не представляют, хотя они могут и чудеса творить. А другой человек видит и понимает, что он из себя представляет, но смиряется потому, что приписывает все это Богу: не видит ни в чем своей заслуги, а видит во всем одну благость Божию. Нельзя в нескольких словах описать и что с человеком происходит, и как он обновляется, и что с ним станет: он ли это будет или не он. Но невозможно, чтобы в человеке никакого добра не было: в самом страшном преступнике и то некая добрая черта есть, даже во время самого совершения преступления или вообще во время преступной жизни. Я уже не говорю о том, что самый страшный, самый злой человек, бывает, раскаивается и совершенно меняется. Поэтому если мы в себе ничего хорошего не видим, то это не значит, что с нами на самом деле ничего не происходит.

Вопрос. Как избавиться от желания преждевременного уединения, желания избежать людей любой ценой с целью воздержаться от празднословия и не терять молитвы?

Ответ. Преждевременно ли для кого уединение или не преждевременно, должны разбираться старец или старица. Конечно, если есть возможность, пребывая в монастыре, избежать людей любой ценой, то нужно их избегать. Когда у тебя нет послушания, ты закончил свою работу, у тебя есть свободное время, то уединись и молись. Это прекрасно. А если ты хочешь избегать людей любой ценой так, чтобы убежать с послушания, ни с кем не разговаривать, спрятаться и лечь спать, как это у некоторых бывает, тогда это неправильно. К тому же молитва происходит от смирения, а не от уединения. Бывает, человек и уединение найдет, а смирения нет, и он теряет благодать, которую, казалось бы, искал во время суеты: был среди людей и так ему хотелось помолиться, а оказался наедине с самим собой и молиться уже не хочется, сухо в душе. Потому что там было послушание и вместе с ним благодать, которая, казалось бы, влекла человека в уединение, когда же он достиг уединения по своей воле, а своеволие - это гордость, то благодать оставила его. Но вообще, если вы придерживаетесь обычного уклада монастырской жизни: выполняете послушание, ходите на правило и т.д., и при этом у вас есть возможность еще и уединиться, то, конечно, эту возможность нужно использовать. Если вы умудрились в день час или два побыть в уединении, конечно, с ведома вашей старицы - это прекрасно и ничего здесь плохого нет.