Вопрос. Не могли бы Вы привести конкретный пример жесткости в борьбе с помыслами? Как применить заповедь на деле?

Ответ. Когда нас искушает какой-нибудь помысел, вызванный, может быть, самой нелепой страстью, на вид, казалось бы, мучительной, например унынием или отчаянием, тем не менее мы этим помыслом услаждаемся, потому что повод, который привел нас в уныние, нам кажется справедливым, размышление на эту тему для нас утешительно. Допустим, нас обидели, и мы думаем: "Как же можно отнестись к нам несправедливо, разве можно это терпеть?" - и отсюда, так сказать, и проистекает уныние. И вроде бы мучает этот помысел человека, и в то же время (мы должны себе честно признаться), если бы он нас не услаждал, мы бы не принимали этот мерзкий, отвратительный и как будто мучительный помысел. Для сравнения, чтобы понятнее было, скажу, что и блудная страсть, казалось бы такая вожделенная, казалось бы приносящая наслаждение, тем не менее тоже мучает человека. Собственно и удовлетворение этой страсти - это лишь на мгновение прекращение мучения. На самом деле мучение это, иногда даже гораздо более страшное, чем мучения от других страстей, будет продолжаться и продолжаться. Значит, всякая страсть имеет в себе и сторону как бы услаждающую человека, и сторону мучительную. Преподобный Максим Исповедник говорит, что наслаждение обязательно влечет за собой страдание. И поэтому, когда мы боремся с помыслом, допустим, уныния, мы должны бороться и со всеми его причинами, дорогими для нас, важными для нас, оправдывающими нас: например, что мы вот такие добрые, благородные, а с нами поступили несправедливо, подло, жестоко. Мы услаждаемся подобными мыслями, приходим в некое состояние печали и в этой печали видим некоторое утешение. Нам такое состояние дорого, потому что оно нас оправдывает. Но мы должны мужественно, твердо, с жестокостью отсечь все эти дорогие нам поводы для уныния. Не рассуждать о том, что нам приятно, что льстит нам, но отсечь, хотя бы нам это было непонятно, отбросить всякую мысль, которая приводит в действие ту или иную нашу страсть, допустим уныние. Конечно, без Иисусовой молитвы сделать это невозможно, но и усилие собственное также должно быть.

Вопрос. Вы сказали, что наслаждение, любое, влечет за собой мучение. Где в этой ситуации мучение?

Ответ. Ну конечно, кому будет приятно уныние? На самом деле наслаждение от него заключается в том, что ты принимаешь мысль, будто тебя обидели несправедливо, будто ты хорошая, а к тебе отнеслись плохо. Вот это для тебя приятно, а собственно само уныние, конечно, мучение, потому что на душу человека находят безысходность и мрак. Так уж лучше нам мучиться не от действия в нас страсти, а мучиться в этой борьбе, лучше нам испытать страдание от отсечения греховного помысла - настолько нам привычного, что он стал как бы нашим членом, нашим естеством (ведь вообще страсти к нам приросли и стали нашим вторым естеством).

Здесь, на земле, мы имеем некоторое утешение от того, что общаемся с людьми, от того, что свою страсть отчасти удовлетворяем, а в будущей жизни невозможно будет найти ни какого-либо утешения, ни малейшего удовлетворения и страсть, как некий кровожадный голодный зверь, со всею своею яростной силой набросится на нас и будет сожигать, наподобие огня. Действительно наподобие огня: если и сейчас мы иногда ощущаем страсть как огонь, то в будущей жизни это уже будет почти буквально.

Вопрос. Вы говорили, что для спасения нужно стать таким, как ребенок. Что Вы подразумевали под словом "ребенок": его чувства, знания, его наивность или что-то еще?

Ответ. Я не говорил, что надо стать вообще как ребенок. Если у нас будут знания, как у ребенка, то это плохо. Не знания должны быть как у ребенка, а искренность, должна быть искренность в совершении добродетелей или простота в отношении стяжания смирения, как мы сегодня об этом рассуждали, простота помыслов, то есть нелукавство, но отнюдь не детские знания. Апостол Павел сказал: "На злое будьте дети, на доброе будьте разумны" (см. 1Кор.14:20). И не нужно думать, что, допустим, святитель Игнатий (Брянчанинов), который был ученым человеком, переводил с латинского языка некоторых святых отцов и вообще был мудрым и много знающим, не имел этой детской простоты в евангельском смысле, - безусловно, он ее имел; и не нужно думать, что какой-нибудь деревенский мужик, который пьет водку вместо воды и вообще ничего не знает, уже близок к Царствию Небесному. То есть под простотой имеется в виду душевное состояние, искренность, а отнюдь не какие-то ограниченные умственные способности. Часто бывает, что умственная простота сочетается с душевной простотой, но бывает и так, что чрезвычайно утонченный, умственно развитый, образованный, мудрый человек имеет душевную простоту, а, наоборот, грубый, неотесанный мужик может быть гордым, надменным, хитрым и так далее.

Вопрос. Может ли человек почувствовать смирение, если оно вдруг появится? Ведь гордость же мы в себе замечаем. Как оно проявляется внутренне? В мире, в спокойствии душевном?

Ответ. Смирение может проявляться в снисхождении к ближним, в терпении обид, может быть, даже в радости, когда тебя унижают; действительно, в каком-то внутреннем спокойствии, в особенности при всяких скорбях. Еще, наверное, о смирении свидетельствуют любовь к ближнему, предпочтение ближнего себе. Так что не нужно думать, что какие-то духовные свойства, появляющиеся в человеке, смирение или любовь, никак не объяснимы и вообще не осязаемы. Безусловно, они вполне определенные, конкретные, и мы просто по неопытности не знаем их, либо знаем в лучшем случае только по описаниям святых отцов и поэтому рассказать точно о них не можем. А тот, кто это чувство испытал и постоянно его переживает, тот, конечно, про него может рассказать. Бывают, правда, люди столь простые, что не умеют говорить, но если человек обладает хоть каким-то даром слова, он может о себе и просто рассказать. Египетские подвижники описывают те или иные вещи весьма простыми словами, которые, однако, имеют силу для нас и по сей день.

Вопрос. Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем и обрящете покой душам вашим. Насколько буквально это применимо к нам, ведь настоящее смирение приобретается многими десятилетиями, значит, и покой душевный сейчас нам приобрести нереально? Мы должны лишь стремиться к этому состоянию. А как относиться к покою в душе сейчас, в страстном моем состоянии: как к временному утешению и укреплению от Господа?

Ответ. Поскольку в нас действует благодать Божия или проявляется, может быть, какая-либо добродетель - смирение или любовь к ближнему, постольку и этот покой водворяется в нашей душе. Мы не имеем представления о том Божественном покое, о той тишине, которая нисходит в душу человека при обильном действии благодати или при полном водворении добродетели смирения, и потому то малое утешение, которое мы испытываем, кажется нам великим; мы удивляемся, потому что не знаем, что такое блаженство, испытываемое людьми, достигшими совершенства.

Вопрос. Если сестра оскорбила, как кажется, безвинно, то есть ты не виновата, то лучше все равно укорить себя и попросить у нее прощения ради примирения или этого не делать? Вообще, нужно ли в любом случае брать вину на себя?

Ответ. Если это не вредит послушанию, работе, если это безразличная вещь, то лучше смириться. А если это в конечном счете вредит делу, тогда нужно высказать ей или, может быть, старшей по послушанию или старице. Допустим, в швейной мастерской кто-то напрасно тебя укорит, что ты неверно шьешь, а ты смиришься и начнешь делать так, как тебе советуют, - на самом деле это будет неправильно и от такого смирения вы будете все время плохо шить; конечно же, в данном случае смиряться не нужно. То есть укорение надо перенести спокойно, смириться именно в этом смысле, но сам смысл замечания не принимать. А если это безразличные какие-то вещи, допустим, кто-то разбил чашку, а укорили тебя, хотя ты ее не разбивала, - ну, можешь смириться. Конечно, тут нужно рассчитывать свои силы, потому что иной смирится, а потом так обидится, что лучше бы ему и не смиряться.

Вопрос. Если раздражению уже поддался, то ведь все равно еще не поздно с ним бороться? В следующий раз раньше его замечу, заранее.