В Прологе рассказывается такой случай.

Поссорились два епископа. Вражда их с течением времени разгоралась и принимала все более соблазнительные формы. Наконец один из них, более благоразумный и более проникнутый духом Христова учения, собрал свой клир и сказал:

- Что это мы делаем? Враждуя, нарушаем заповедь Божию и подаем повод для соблазна духовных чад наших... Пойдемте все вместе к сопернику нашему, попросим прощения и примиримся.

Они пошли. Едва только увидел их другой епископ, как распалился сердцем и уже готов был встретить их грозной обличительной речью. Но пришедший со всем клиром своим пал к его ногам и смиренно просил прощения. И дрогнуло сердце непримиримого епископа. Поклонился и он в землю своему бывшему противнику и сказал:

- Прости меня, брат мой во Христе! Я согрешил пред тобою! Ты лучше и достойнее меня! Ты победил меня!

Великий подвижник пустыни, авва Пимен, поселился однажды в местности, где уже жил другой старец, пользовавшийся большим уважением среди народа. Но когда поселился недалеко от него преподобный Пимен, народ весь устремился к последнему, и старец остался без учеников и без посетителей. Не стерпело его оскорбленное самолюбие и разгорелось сердце ненавистью к преподобному. Узнал об этом святой авва.

- Что нам делать с этим непонимающим народом? - сказал он своим ученикам. - Оставили они великий светильник и обратились ко мне, недостойному. Но пойдем и успокоим его!

Когда они постучались у дверей кельи, старец выглянул в оконце, но, узнав преподобного Пимена, не отпер дверей.

- Отец наш! - смиренно сказал преподобный. - Мы не уйдем отсюда, пока ты не отопрешь нам и не примешь нас.

Они сели у дверей и стали ждать. День был нестерпимо жаркий, южное солнце палило немилосердно. Но святой Пимен и его ученики сидели у кельи и терпеливо ждали. Несколько раз выглядывал старец в оконце, но, видя, что они не уходят, был тронут этим смирением и терпением и отворил дверь.Пимен и ученики поклонились ему земно.

- Прости нас, святой отец, - сказал Пимен, - что утруждаем мы тебя, и прости тех неразумных людей, которые не могут оценить тебя...

- Нет, - возразил старец, - ты меня прости... Я вижу, что правду говорили о тебе: ты - солнце пустыни, и я не удивляюсь более, что к тебе идут!

С тех пор он не иначе говорил о преподобном Пимене, как с великим уважением и посылал к нему всех, кого знал.

Ненависть была побеждена смирением.

Авва Сергий рассказывал ученикам о некоем святом старце: "Однажды мы заблудились, попали на вспаханное поле и потоптали его немного. Крестьянин, владелец поля, заметил это и стал браниться: "Боитесь ли вы Бога? Если бы был у вас страх Божий, не сделали бы так!" Святой старец, который был с нами, сказал: "Ради Бога, братия, никто не отвечайте ему!" И, обратившись к крестьянину, кротко заметил: "Справедливо говоришь, брат мой: если б имели страх Божий, не сделали бы так!" Крестьянин продолжал с новой яростью браниться и поносить нас. "Ради Господа, прости нас, - умолял смиренно старец, - мы согрешили!" И ни одного слова не отвечал он с досадою, но с любовию и смирением. И так тронул он наконец этим сердце .крестьянина, что тот перестал браниться, замолк... А потом вдруг пал к ногам святого и стал сам просить прощения за гнев свой и раздражение".

А вот случай из обыденной жизни, рассказанный старушкой поистине святой жизни, теперь уже умершей.

''Вы знаете, - рассказывала она, - что мне приходилось иногда заниматься делами благотворительности, и, признаться, много досадного встречаешь при этом со стороны тех, кому искренне желаешь добра. Попадаются очень капризные натуры. Но всегда есть возможность смягчить их и успокоить.

Однажды я ходила за бедной больной вдовой, оставшейся после смерти мужа с двумя малолетками. У нее был какой-то тяжелый хронический недуг, определить который точно даже врачи не могли: что-то на почве недоедания и малокровия... Раздражительна она была необычайно, но, знаете, это всегда извиняешь... надо знать жизнь бедняков, чтобы понять, что и крепкие нервы могут растрепаться. Но, однако, раз я почти не выдержала.

Я захворала инфлюэнцией и два дня пролежала в постели. На третий день с большим трудом, но все-таки поднялась и пошла навестить мою больную. Я нашла ее в страшно раздраженном состоянии: за эти два дня никто у нее не побывал, и ей действительно пришлось трудно. Но все-таки того потока брани, которым она меня встретила, я не ожидала. Я уж не помню точно, что она говорила... "Кровопийцы... акробаты благотворительности. Только вид делаете, что жалеете, ухаживаете... У любой паршивой шавки больше сердца!.." Да не стоит и повторять... Мне стало так обидно и больно. Я молча повернулась и ушла. Дома муж заметил мой расстроенный вид, и на его расспросы я должна была рассказать всю историю.

- Вот что, - сказал мой Петр Васильевич, - если точно ты ее жалеешь и принимаешь в ней участие, не порть доброго дела, не бросай ее... Поди, извинись перед ней...

Признаться, это меня озадачило сначала. Меня оскорбили, меня выругали как нельзя хуже, и мне просить прощения! Но, подумав немного, я решила пойти. Мне все-таки было ее жаль...